Часа в четыре, вскоре после очередного укола, снова пришел Андрей Николаевич. И снова начал меня тщательно простукивать и прослушивать. Похоже, это единственный человек, которому есть дело до моего здоровья. А когда в конце моего осмотра в палату заглянул полковник Измайлов, хмурый доктор вдруг напустился на него: – Товарищ полковник! Пациенту нужно срочно сделать рентген. У нас его в лазарете нет, значит, придется его везти в наш госпиталь на Пехотном переулке. – А почему именно в госпиталь, а не в Лефортово? – Потому что случай у него сложный, есть подозрение на вирусную пневмонию, и нужен специалист высокой квалификации. Сомневаюсь, что в Лефортове у нас есть пульмонолог, а в госпитале он точно есть. – Не знаю… – Полковник поморщился. – А вы уверены, что рентген так уж необходим? – Уверен! Я не могу с помощью одного стетоскопа точно сказать, что у пациента творится в легких. Поэтому тут нужен рентген. И в истории болезни я это отдельным пунктом указал. Если вы возражаете и готовы взять на себя ответственность, подпишите мне официальный отказ. Но тогда здоровье и жизнь этого пациента будет уже целиком на вашей совести. Измайлов растерянно потер подбородок и уставился на меня, словно прикидывая в уме, сколько я еще протяну. На всякий случай я сделал грустную мину, что при таких печальных новостях было естественно, и снова принялся натужно кашлять, труда особого это тоже не доставило. Ох, тяжко мне!.. – Ему и правда так плохо? – неуверенно переспросил Измайлов – Да. Мы делаем все что возможно, но без результатов рентгена я даже не могу быть на сто процентов уверен в правильности выбранного лечения. Доктор при этом незаметно подмигнул мне, и от неожиданности я снова закашлялся. Это что сейчас было?! Андрей Николаевич шантажирует моего следователя? Святой человек! Плевать он хотел на все их интриги, главное для врача – вылечить пациента. – Ладно, – соглашается полковник, – я решу этот вопрос с начальством. Но в любом случае поездка в госпиталь будет только завтра. – Плохо, что только завтра, – хмурится доктор, – но лучше уж так, чем никак. Андрей Николаевич уходит, но в дверях оглядывается: – И позаботьтесь, пожалуйста, о верхней одежде для больного. А то этот юноша, по его словам, из Японии в одном болоньевом плащике прилетел. Все модничает молодежь, а мы, врачи, потом лечи их от пневмонии. Выдерживает паузу и уже ледяным тоном добавляет: – Надеюсь, товарищ полковник, после завтрашней поездки на теле моего пациента не добавится синяков и ссадин? Довольно было вчерашней гематомы в районе солнечного сплетения. Вот это мужик, сразу чувствуется фронтовая школа! Так ловко макнул следователя, что даже не придерешься. А про верхнюю одежду – вообще пять баллов! Я даже и не помню, что такое ему говорил. Хотя я вообще мало что помню из событий сегодняшней ночи, может, в бреду и говорил. – Ну, что же вы, Русин, так беспечно? – Измайлов держит лицо, но видно, что врач его смутил. – Так, когда улетал, еще тепло в Москве было. А в Токио вообще нам с погодой повезло. Нет, не буду я ему жаловаться на захаровских дуболомов, хотя, может, он и ждет этого. Все равно полковник с ними ничего не сделает – ворон ворону глаз не выклюет. – Ладно, завтра сам отвезу тебя в госпиталь. – Полковник застегивает портфель. – Отдыхай пока. Нет, какие вежливые следователи пошли! И это внутренняя тюрьма Лубянки, где все стены пропахли болью и страданиями. Измайлов и Андрей Николаевич уходят, а через час в мою палату привозят на каталке нового персонажа. Худой, молодой парень закутан в простыню, подкашливает в кулак. Я разглядываю его лицо, и меня опять кидает в жар – сломанный нос, оттопыренные уши… Да это же Айзеншпис! Юрий Шмильевич. Собственной персоной. Мысли начинают метаться, словно потревоженные рыбки в аквариуме. Почему он? Зачем сюда?? Неужели они знают, кто устроил ограбление валютчиков?! – Больные! Поворачиваемся на живот, – в палате появляется медсестра, делает нам уколы. После процедуры Айзеншпис переодевается в пижаму, подходит ко мне и протягивает руку: – Юрик. – Леха. Я отвечаю на рукопожатие, сажусь на кровати. – Че-то кашель поднялся, затемпературил. – Айзеншпис садится рядом, еще раз кашляет, но как-то не очень натурально. – Перевели подлечиться. А ты чего? – Воспаление легких, – коротко отвечаю я и задумываюсь. Все это выглядит ну очень подозрительно. Неужели Изаймалов о чем-то догадывается и решил подсадить ко мне жертву ограбления, чтобы посмотреть, как я отреагирую? Но ведь мы все были в масках – опознать нас Айзеншпис все равно не может. Тогда зачем? – По какой статье сидишь? – интересуется мой… сокамерник. Его явно тянет поговорить. – Без понятия. – Я пожимаю плечами. – Обвинения еще не предъявили. – Ни хрена себе! – возбужается Юрий. – Вот это беспредел! Давай стучи в дверь, пусть прокурора зовут. Без обвинения только на 48 часов задержать могут! – А они еще и не прошли, меня вчера вечером арестовали. Когда хватали, сказали, «государственная измена». Айзеншпис протяжно свистит, участливо на меня смотрит. – Серьезная статья. Сочувствую. – А тебя за что взяли? – Да ерунда. – Будущий продюсер машет рукой. – Валюту толкал. Угу, так уж и ерунда. Всего несколько лет назад за такое расстреляли Рокотова. Причем приговор задним числом изменили. Нет, это совсем не ерунда. И я, кажется, начинаю догадываться о подоплеке дела. – Приболел, значит? – интересуюсь я. – Врач сказал проверять температуру каждые два часа. Вон градусник. – Я киваю в сторону стола. – Давай меряй. – Мне ничего пока не говорили, – занервничал Айзеншпис. – Да сейчас может ничего и не быть, ночью подскочит. Юрик пересел на свою кровать, завздыхал. – Валюта – это бабочка, – я продолжил давить на наседку, – 88‑я статья. Что тебе там следак, интересно, обещает? Двадцатку? – Да у меня ничего интересного, – еще больше занервничал Айзеншпис. – Лучше ты расскажи, с кем родине изменил? Угу, теперь мне все окончательно ясно. Но сил разбираться с этим подсадным не было, меня снова прилично знобило. И я лег обратно на кровать, придал своему голосу побольше трагизма. – Меня цэрэушники вербанули, когда я в Монте-Карло казенные деньги проиграл в рулетку. – Да ладно?! – «Продюсер» открыл рот, уставился на меня. – А что обещали? – С Мэрилин Монро свести. Нравится она мне. Можно даже сказать влюблен. – Я сонно зевнул, вытер пот со лба. Достал уже, скорее бы ужин. – Не может быть! Она же погибла два года назад? – Это, Юрик, версия для лохов. Ее просто цэрэушники прячут. Она же важный свидетель. – Чего свидетель? – Как чего? Убийства Кеннеди. Она спала с ним. – Да ладно?! Наконец до Айзеншписа доходит комизм ситуации, и он начинает злиться: – Ты меня чего, за лоха держишь?! Да я в Лефортове центровой, меня там все знают! Барыга ты валютный, а не центровой! На Лубянке что тогда делаешь? Вот сам себя и раскрыл, дурилка картонная. – Я, Юр, вздремну. А как проснусь, расскажу тебе как все было на самом деле. Лады? – О'кей, сказал Пантелей. – Айзеншпис вздыхает, тоже ложится в постель. Нет, мало его Димон отварил. Надо было еще и сотрясение мозга ему устроить… Глава 2 Жизнь – серьезная, конечно, только все-таки игра, так что фарт возможен к вечеру, если не было с утра.