— Нет, не нужно, — сказал Даниэль, снова скривившись. Он прилег и подложил под голову грязное одеяло. — Не думаю, что мне удастся удержать еду в желудке. Лучше посплю. Мейсон пожал плечами и вышел. Почти все покинули палатки и направились на кухню, где несколько пленников приготовили что-то умеренно съедобное. Над костром висел огромный котел, и длинноволосая женщина наливала каждому немного капустного супа. Рядом с ней стоял человек, который раздавал хлеб. Больше ничего не было — даже соли и перца. Возле длинных столов стояло ведро, и люди кружками зачерпывали из него воду. Большинство детей и женщин уже сидели и ели. Поскольку столовых приборов не было, они отхлебывали суп через край или вылавливали из него капусту пальцами и хлебными корочками. В очереди остались только мужчины. Мейсон пристроился в конец. Он заметил Чаплина, но тот стоял довольно далеко, спиной к Мейсону, и с кем-то разговаривал. Потом Мейсон заметил кое-кого еще. В один миг с него слетела вся сдержанность. Мейсон сам не заметил, как уронил кружку и миску, не заметил, как растолкал несколько человек, пробиваясь вперед. Но когда он остановился перед непомерно высоким парнем, замахнулся и со всей силы засадил ему кулаком в челюсть, он отдавал себе полный отчет в своих действиях. Со всех сторон послышались крики. Кто-то рванулся к Мейсону, кто-то, напротив, от него. Его схватили сзади, но Мейсон вывернулся. — Подонок! — прохрипел Мейсон. Долговязый парень дважды моргнул. Он ничего не сказал — только шагнул вперед и завел руки за спину. — Ударь еще, — попросил он. Мейсон ударил. Потом еще и еще раз — пока остальные пленники наконец не оттащили его в сторону, орущего и пинающегося. В лагере не было льда, но кто-то добрый обмотал Мейсону руку холодной мокрой тряпкой. Сломанные пальцы пронзала боль, но Мейсон старался не обращать на нее внимания. Не лучшая идея — бить кого-то поврежденной рукой. Судя по ощущениям, он себе только навредил. Он ушел. Бросил меня. Бросил нас. В голове у него звучал голос из прошлого. Пол. Высоченный индеец молча сидел за столом напротив него. Им дали поговорить наедине, но далеко не отходили — на случай, если у Мейсона снова сорвет резьбу. Но он уже остыл. Приступ слепой ярости кончился, и теперь Мейсон сидел, положив руку в карман и поглаживая здоровыми пальцами пузырек с песком. В последний раз он разговаривал с Полом в Банфе — тот рассказывал историю об индейском воине, который любил одну-единственную женщину, но оставил ее. Потом Пол, не говоря ни слова, прокрался наружу и ушел, бросив Синичку одну. Ладно, не одну, а с Мейсоном — но без лучшего друга детства. — Когда она умерла? — Вскоре после твоего ухода, — ответил Мейсон. — Мы успели добраться до Хоупа. — Ей нравился Хоуп, — сказал Пол. — Она часто рассказывала, как отдыхала там в летнем лагере. Иногда в рассказе фигурировал огромный паук. Он полз по ее подушке, а она застряла в спальнике и не могла выбраться. Они помолчали. В углу лагеря запоздавшие к ужину пленники мыли свои миски. — Это быстро произошло? Мейсон кивнул: — Для нее — да. Для меня — нет, совсем нет. — Мне очень жаль, — сказал Пол. — Надеюсь, ты ее похоронил. — Конечно, похоронил, — отрезал. Мейсон. — Я же ее не бросал, как некоторые. Мейсон вспомнил мозоли на ладонях и то, как ярко в то утро светило солнце. Он осторожно завернул Синичку в гостиничную простыню — белую, в углу прожженную сигаретой. Потом была встреча с тем тупым загонщиком. Мейсон до сих пор помнил, как он тогда испугался. Ты до сих пор не знаешь, да? Ты на нашей стороне, парень. Им нравятся как раз такие, как ты. После этого разговора Мейсон долго не решался посмотреть в зеркало — он думал, что увидит в глазах черные прожилки. Боялся увидеть внутреннего монстра. До сих пор боялся. — Почему ты так поступил? Почему ушел? — Ты разве не помнишь мою историю? — спросил Пол. — Об индейском воине. Он не мог смотреть на то, как любовь всей его жизни умирает, и ушел. К ним подошел Чаплин и поставил на стол кружки с горячим кофе. Он с любопытством взглянул на Мейсона, но не стал ничего спрашивать. Возможно, он боялся, что слухи верны и глаза Мейсона скоро станут чернее безлунной ночи. Мейсон посмотрел на Чаплина, пытаясь взглядом дать ему понять, что он больше не собирается ввязываться ни в какие заварушки. Чаплин кивнул и присоединился к зевакам. — И что, думаешь, это тебя оправдывает? — спросил Мейсон. Пол рассеянно повертел в руках кружку. — Нет. Зато объясняет, почему я так поступил. — Вот только мы живем не в сказке, — заметил Мейсон. — И Синичка — не вымышленный персонаж. Ты убил ее. Пол гневно посмотрел на него: — Ее убила болезнь, а не я. — Но ты сбежал и ничем ей не помог! Они уставились друг на друга. Краем глаза Мейсон видел, что толпа на краю стола напряглась. — У всех поступков есть последствия, — сказал наконец Пол. — Воин из легенды в расплату за свои грехи превратился в камень. Когда я ушел, я лишился частички своей души. Не забывай об этом. — Не смей, — очень тихо проговорил Мейсон. — Не смей себя жалеть. И оплакивать ее ты не имеешь права. Ты сбежал как последний трус. Если бы ты превратился в камень, это было бы для тебя наградой. Мейсон встал и пошел прочь. Толпа перед ним расступилась. Все молчали. — Знаешь, я рад, что ты был рядом с ней! — крикнул ему вслед Пол. — Ты ей очень нравился. Мейсон хотел заметить, что Синичка заслуживала смерти в кругу семьи и друзей. А вместо этого провела свои последние часы в пыльном гостиничном номере, где не было никого, кроме Мейсона, который держал ее за руку и не мог ничем помочь. Даже не так — ей стоило бы умереть в глубокой старости, в окружении детей и внуков. Синичка могла бы стать легендой. Весь мир мог бы лежать у ее ног. Но она была мертва. Мертва и похоронена в крошечной могиле, и никто, кроме Мейсона, ее не оплакал. Он мог бы сказать все это Полу, но не стал. Не видел смысла. Это бы ее не вернуло. А чувство вины Пола и так терзало. Мейсон видел его глаза. Ему не было жалко Пола, но он понимал, что у того на душе. Когда Мейсон вернулся в палатку, Даниэль спал. Кто-то подкинул им второе одеяло, розовое, с жутким цветочным узором, и Мейсон осторожно накрыл Даниэля. Тот слегка пошевелился. Судя по выражению лица, Даниэлю снилось что-то мрачное. Впрочем, в последние дни никто не видел сны о щенках и котятах. Мейсон был слишком взволнован, чтобы лечь и уснуть, поэтому он вышел из палатки и отправился слоняться по лагерю. Снаружи было холодно — хорошо хоть дождь не лил. У Мейсона изо рта вырывался пар — легкие белые облачка, которые растворялись в воздухе. Он пожалел, что не надел куртку, — толстовка не слишком-то грела. Мейсону казалось, что он промок до нитки и никак не может просохнуть. Но многим приходилось куда хуже. Здесь были мужчины и женщины в одних тонких рубашках. Некоторые завернулись в одеяла; мимо Мейсона прошла женщина в легком летнем платье. Загонщики обещали дать приют всем, кто сюда придет. Сулили еду, безопасность и крышу над головой. Но, очевидно, никому из прибывших не дали времени собрать чемодан. Насколько Мейсон успел убедиться, условия для работы здесь были отвратительные. Поговорка «устал до смерти» обретала буквальное значение. У загонщиков явно были свои представления о том, как обустроить новый мир, и они воплощали их в жизнь — с помощью обычных людей, хотелось им того или нет. Кто знает, что будет потом? Мейсон подозревал, что загонщики не планируют возвращаться к обычному укладу, при котором люди могли жить как хотели. Он остановился у забора и стал смотреть на воду, не обращая внимания на загонщика-охранника, который стоял в нескольких метрах от него, держа руку на спусковом крючке автомата. Отсюда были видны лодки на поверхности залива Фолс Крик. Пустые, они слегка покачивались на волнах. Как было бы здорово сейчас сесть на корабль и уплыть в никуда! Мейсон больше не хотел думать о Синичке, поэтому представил себе Ариес — на носу корабля, в легком сарафане, с развевающимися на ветру волосами. Берега не видно — вокруг только сверкающая синяя гладь. Ариес оборачивается и улыбается ему, вся в солнечных лучах. На Мейсоне какая-нибудь дурацкая летняя одежда — например, шорты и соломенная шляпа. Он подходит к Ариес, и та улыбается. В руках у него солнцезащитный лосьон или какой-нибудь экзотический коктейль. Ариес тянется к нему и берет его за руку. Нет, он этого не заслужил Ариес — хорошая девушка, ей не нужен такой, как Мейсон. Ему надо зажить, как прежде — отгородившись от всего мира стеной. Так намного проще. И безопаснее. Для всех. Мейсон услышал за спиной шум мотора и нехотя обернулся. Возвращались белые фургоны. Охранник отвлекся от Мейсона и вместе с остальными загонщиками побежал к воротам. Некоторые пленники вылезли из палаток и наблюдали за происходящим, стоя в отдалении. Первый фургон остановился. Из него выпрыгнули двое загонщиков и открыли боковую дверь. Фургон был набит людьми. Их вытолкали наружу и повели на сцену, где другие загонщики принялись выстраивать их в ряд. Мейсон подошел к Чаплину, который стоял невдалеке от сцены, поджав губы и нахмурившись. — Что происходит? — спросил Мейсон. — Ничего хорошего, — ответил Чаплин. — Ты вряд ли захочешь это видеть. Это не каждый выдерживает. Помолись, чтобы здесь не было никого из твоих знакомых. Мейсон ждал. Загонщики выстроили на сцене около пятнадцати человек. В основном это были женщины. Они стояли, нервно переминаясь с ноги на ногу и переводя взгляд с загонщиков на напряженных пленников. В толпе закричала женщина — она кого-то узнала. Услышав ее крики, один из мужчин на сцене сделал шаг вперед, но загонщик стукнул его прикладом винтовки. Удар пришелся на колено, и мужчина упал. Женщина продолжала кричать. Наконец кто-то из пленных оттащил ее в задние ряды. Мейсон снова посмотрел на сцену. С краю стояла маленькая девочка. Опустив голову, она теребила молнию на своей розово-фиолетовой куртке. Мейсон сразу узнал девочку. Он быстро окинул людей на сцене взглядом, но не увидел ни Грэхема, ни его жены. У него засосало под ложечкой. Если загонщики обнаружили убежище Грэхема, значит ли это, что они нашли Ариес и всех остальных?