Быстро осмотрев, я заметил Тойоту Динары на самом краю лагеря. Я поехал к ней. Как только она заметила меня, Динара направилась в мою сторону с того места, где разговаривала с одной из девушек. Это момент истины. Я с нетерпением ждала возвращения Адамо из Вегаса, гадая, не раскрыл ли ему Римо мое прошлое. Часть меня хотела, чтобы он узнал, потому что так стало бы легче. Адамо был бы более готов помочь, если бы узнал, почему я делаю то, что делаю. С другой стороны, я наслаждалась нашим совместным временем, сексом и разговорами, тем, как он относился ко мне, как к равной. Он не считал меня хрупкой. Я доказала ему свою силу. Но как только он узнает о моем прошлом, все это уже не будет иметь значения. Люди видели только один аспект меня, как только узнавали, будто это единственное, что определяло меня. Растленный ребенок. Изнасилованная девочка. Это огромная часть меня, без сомнения, и она преследовала меня по сей день, но я не хотела особого отношения из-за этого. Я хотела, чтобы ко мне относились как к обычному человеку, а не как к хрупкой, уязвимой или поврежденной. Я не была ни той, ни другой. Как только машина Адамо подъехала к лагерю, я извинилась перед Кейт, девушкой с ангельским голосом, которая тоже была крутым поваром, и направилась к нему. Когда Адамо вышел, мой пульс участился. Один его взгляд и я поняла, что Римо рассказал ему достаточно. Как и ожидалось, это изменило отношение Адамо ко мне. Я не только Динара, принцесса Братвы и гонщица. Я бедная девочка из прошлого. Я развернулась и зашагала обратно к своему автомобилю, не в настроении для такого рода конфронтации. Я была зла, но под этим скрывался страх, опасение потерять связь, которую мы с Адамо развили, наше легкое общение. Это одна из причин, почему мне нравилось быть частью гоночного лагеря. Никто не знал, кем я была раньше, и что произошло. В Чикаго все знали, и, несмотря на прошедшие годы, это все еще часто проявлялось в том, как они смотрели на меня и вели себя со мной. Как я могла оставить прошлое позади, если даже посторонние не могли этого сделать? Я так чертовски боялась, что люди здесь будут смотреть на меня так же, и Адамо тоже. Это одна из причин, почему у нас с Димой не сложилось, почему наши отношения были обречены с самого начала. То, что поначалу казалось ему безопасным выбором для отношений, в конечном счете стало гвоздем в нашем гробу. Вскоре за мной последовали шаги, и мое сердце забилось быстрее. Я ненавидела испытывать страх. Это напомнило мне ту девочку, за которую меня принял Адамо. Я никогда больше не хотела ею быть. — Динара! — крикнул Адамо и наконец догнал меня у машины. Я повернулась и уставилась в его глаза, ожидая, что он скажет что-нибудь, но в то же время так чертовски боялась того, что это будет. Адамо тронул меня за плечо. Даже это простое прикосновение казалось более нерешительным, чем любое из наших прикосновений в прошлом. Адамо молча смотрел на меня. В этом не было необходимости. Его глаза говорили ясным языком — языком жалости. Я больше ничего так сильно не ненавидела. — Значит, Римо все тебе рассказал? Я дала Адамо добро, дала Римо добро, но, возможно, глупая часть меня надеялась, что Адамо оставит все как есть. Это было глупо. В конце концов он узнает. Это неизбежно, если я хотела двигаться дальше с моим планом. Адамо провел рукой по волосам и отвел взгляд. Мириады эмоций плыли в его глазах. — Да, не все, но достаточно. Он говорил неправду. Прежде чем ответить, он на мгновение заколебался. Я оттолкнулась от машины. — Не надо. Не лги мне, защищая меня. Я так устала от людей, делающих это. Я заслужила суровую правду, даже если она разобьёт мне сердце. Адамо сунул руки в карманы. На его лице появилось сочувствие. И я не могла этого вынести. — Что именно он сказал? Я кипела, прибывала в бешенстве, но в то же время разрывалась от отчаяния. И все из-за Адамо, из-за того, как он будет вести себя со мной в будущем. Я никогда не чувствовала ничего подобного с Димой, словно мое сердце могло расколоться. — Разве это имеет значение? — Конечно, имеет! — усмехнулась я. — Ты можешь себе представить, как это неприятно оставаться в неведении относительно того, что касается тебя так глубоко? По тому, как ты смотришь на меня, я понимаю, что ты потрясен словами Римо. Он, возможно, единственный, кто знает все, потому что именно он занимался всем тогда. Даже я не знаю всего, только ложь и правду, которую мне рассказывали мой отец, ты и твои братья. Я почувствовала предательскую тяжесть в горле, покалывание в глубине глаз — предвестники слез. Этого не случится. Слёзы признак слабости, которую я не позволяла себе уже долгое время. Жажда облегчения нарастала, как прилив, неудержимая, медленно разъедающая мою решимость, как волны, набегающие на песок. Я нащупала сигарету, хотя ненавидела вкус, запах, ощущение сырой бумаги во рту. Я бы никогда не стала курить, потому что мне это нравилось. Но это лучше, чем ничего, лучше, чем альтернатива. Я нуждалась в чем-то, что успокоит встревоженный ум, заставить замолчать зов моей темной жажды. Адамо подошел ближе, его проницательные глаза изучали мои дрожащие пальцы. Может, он знал предательские знаки. В конце концов, он близок и с темными страстями. Я приготовилась к его прикосновению, но его руки остались в карманах. Его темные глаза изучали мои. Глубоко затянувшись, я отвернулась, глядя на него в профиль. — Я не лгу, — сказал он и глубоко вздохнул. — Римо показал мне видео с тобой и тем, что произошло. Я почувствовала, как краска отошла от моего лица, и мое горло сжалось. Прошло слишком много лет, чтобы я могла вспомнить все или даже большую часть произошедшего. Я помнила обрывки воспоминаний. Кошмарные события, преследовавшие меня во сне бессвязными эпизодами или вспышками неподвижных образов. Я изо всех сил старалась забыть как можно больше, употребляла алкоголь и наркотики, ускоряя этот процесс. — Ты... — мои голосовые связки замерли, и я не могла больше вымолвить слов. Гнев боролся в моем теле с ужасом и разочарованием. Опять же, другие знали обо мне и моей жизни больше, чем я. Адамо подошел еще ближе, так осторожно, словно боялся, что я убегу. Бег никогда ничего не решал. — Я почти ничего не посмотрел. Только спустя несколько минут я понял, к чему это ведёт. Я не мог больше смотреть. Я нахмурилась. — Ты не смог смотреть? Я пережила то, на что ты даже посмотреть не смог. Я даже не была уверена, почему я зла из-за этого. Большая часть меня была рада, что он не видел больших моих ужасов. Крошечная часть все еще стыдилась того, что со мной сделали. Это были уродливые голоса, который не умолкали даже после годы терапии, лекарств и отвлечений. Адамо кивнул, выражение его лица было одновременно добрым и торжественным. Мне хотелось ударить его как можно сильнее. Вместо этого я сжала одну руку в кулак и сделала еще одну глубокую затяжку. Мои пальцы дрожали, позволяя дыму подниматься вверх беспорядочным зигзагообразным курсом. — Я знаю, — прошептал он шелковым голосом. — Мне вообще не следовало смотреть это, не спросив сначала твоего разрешения. Это было сделано в твоем личном пространстве. Я усмехнулась. — Поверь мне, тогда никто не заботился о моем личном пространстве. — я вздрогнула, когда остатки воспоминаний вспыхнули на задворках моего сознания. Слова, запахи, образы, оставившие неизгладимые следы в моем подсознании. — Динара, я... — он вздохнул. Я встретилась взглядом с Адамо. — Говори, что хочешь. Я не хрупкая, Адамо. То, что случилось тогда, не сломило меня, что бы ни произошло сейчас и в будущем, тоже не сломит меня. Мой голос был чистой сталью, точно так же, как защитное покрытие медленно покрывало мое сердце. — Что ты имеешь в виду? — спросил Адамо, выглядя искренне смущенным. — У меня нет никакого намерения делать что-то, что может причинить тебе боль, а тем более сломать тебя. — Взгляд в твоих глазах сейчас, когда ты смотришь на меня.... он означает, что все, что у нас было, кончено. Все, что у нас было. Мы даже не дали этому названия, не позволили определить то, что шло против многих обстоятельств. Я не позволяла себе придавать слишком большое значение нашей связи. Пыталась убедить себя, что это только для веселья и сближения с Фальконе, но теперь, видя, как наша связь рушится прямо у меня на глазах, я поняла, что это больше, чем просто веселье. Больше, чем я могла себе позволить. Больше, чем мой отец когда-либо примет. Он наклонил голову, поймав мой взгляд. Его запах, теплый и пряный, окутал меня. — Как я на тебя смотрю? Я горько рассмеялась и направила светящийся наконечник ему в лицо. — Вот так. Точно так же смотрел на меня отец, когда Римо вернул меня ему. Словно я была сломанной марионеткой. Твоей любимой куклой, с которой ты играл каждый день, но вдруг у нее появилась непоправимая трещина, и теперь ты никогда не сможешь поиграть с ней снова, потому что боишься, что она может сломаться, если ты дотронешься до неё. Поэтому ты ставишь ее на полку и почти никогда не смотришь, потому что всякий раз, когда ты обращаешь свой взгляд на неё, ты грустишь о потерянном. Вот как ты смотришь на меня, Адамо. Так что иди своей веселой дорогой, а я выживу. Я не позволю нашим отношениям продолжаться, потому что Адамо действовал из жалости, потому что у него не хватило духу закончить их с бедной мной. Я выжившая. Я переживу, если Адамо уйдет, не без моего темного притяжения, но я выживу так или иначе. Тем не менее, мой желудок скрутило при мысли, что это может быть наше последнее прощание — даже если прощание было неизбежным для нас. Адамо покачал головой. — Вранье. Я никогда не играл с тобой и не пойду своей веселой дорогой. Мы еще не закончили, и я не позволю тебе вбить клин, между нами, — он схватил меня за плечи, совсем не нежно, и мое глупое сердце забилось с надеждой. — Между нами ничего не изменилось. И все же изменилось. Его глаза говорили правду. Если мы хотим получить шанс, Адамо должен увидеть меня такой, какой я была до того, как он узнал правду. Он должен видеть меня как отдельную личность от бедной девочки на видео. Я не была уверена, сможет ли он. Папа пытался и потерпел неудачу. Я никогда не обижалась на него за это. Он мой отец. Я смирилась с тем, как он смотрел на меня, потому что мы семья. Но я бы не стала делать то же самое для Адамо. Я не могла. Мне нужно было, чтобы эта часть моей жизни была только для Динары, а не для бедной оскорбленной Катеньки. — Тогда трахни меня, Адамо. Трахни меня так, как трахнул бы два дня назад, а не так, как будто я хрупкая. — я бросила сигарету и раздавила ее ботинком. — Или ты не можешь сделать это сейчас, потому что жалеешь меня? Адамо обхватил мою шею, в его глазах боролись жар и гнев. — Я не жалею девушку передо мной, Динара. Мне жаль ту девочку из прошлого. Но ты... ты крепка, как гвоздь. Ты не нуждаешься в моей ебаной жалости. Я кивнула, как бы подтверждая его слова, так и убеждая себя, что я действительно оставила позади каждую частичку этой маленькой девочки. В глубине души я знала, что она все еще прячется в темной части моего мозга, маленькая и испуганная, угрожая вырваться наружу. Я хотела, чтобы она убралась оттуда, и теперь у меня была идея, как наконец добиться успеха. — Трахни меня, — выдохнула я. Адамо рывком прижал меня к себе, его язык проник в мой рот. Я открылась ему, обвила руками его шею и сплела наши тела друг с другом. Адамо сжал мою грудь через майку, затем потянул за мой сосок с пирсингом. Я запустила пальцы в его кудрявые волосы, прикусила нижнюю губу, чтобы через мгновение успокоить ее языком. Он прижал ладонь к моей киске, и я выгнулась, желая ощутить его прикосновение к обнаженной коже. — Снимите комнату, — крикнул кто-то.