— Конечно. С утра я иду за талоном и на электрофорез в рыжеватом, а после обеда к окулисту в другом, голубом. Он не закрывает глаза. Вике в конце концов достался один-единственный паричок, самый плохонький и старый в обширной коллекции. Обзаводясь им, мама Жанны еще не вполне, наверное, отошла от кавказских впечатлений. Когда Анютка улеглась (то-то радовалась бы она при виде столь экзотического предмета!), Вика достала этот ком изрядно свалявшихся капроновых, тускло-черных кудрей и водрузила на свою голову. Парик очень сильно напоминал несвежую горскую папаху и очень мало — волосы. Вика долго трепала и чесала его, чуть не плача, и утешилась тем, что в парике она делалась неузнаваемо уродливой. В третьем часу ночи явился Пашка. Неумелым воровским шагом, натыкаясь на шкафы, он впотьмах пробрался в спальню, но Вика не вскочила, как ужаленная, не стала зажигать лампу и спрашивать срывающимся голосом, где он был. Она тихо спала. Ведь что-то на ее безнадежном пути сдвинулось. Не важно, куда, но выход забрезжил. На другой день после работы Вика снова помчалась в сторону “Спортсервиса”. В платном туалете рынка “Вертусин” она надела под свое черное пальто длиннейшую черную юбку, сняла с идеально стриженой головки белоснежную шапочку, простенькую и элегантную, как подснежник, и на ее место возложила папаху Жанниной мамы. Затем она подстелила газетку, присела на унитаз и открыла косметичку. Еще вчера чернявые космы парика навели Вику на мысль замаскироваться под кавказскую женщину. Причем не под красотку Бэлу, а под какую-нибудь Хануму. — Ведь в “Спортсервисе” в основном трудились здоровые мужики в соку, а они бы не смогли обделить вниманием хорошенькую брюнетку и, чего доброго, узнали бы Вику. Свой изысканный макияж она дополнила жгучими, в палец толщиной, бровями, сходящимися на переносице. Затем она пририсовала родинку на носу и поместила под глазами коричневые тени, сразу наддавшие ей лет десять, полных тревог. Наступил самый ответственный момент: маникюрными ножницами Вика настригла немного капроновых волосьев с парика, мазнула под носом клеем для накладных ресниц и наконец присыпала намазанное место волосяными обрезками. Оттопырив нижнюю губу, она сдула неприлипшие излишки — получились чудесные восточные усики. Осталось только заменить бежевую помаду двумя узкими бордовыми полосками — и в Викино зеркало заглядывала уже не она, а совершенно посторонняя мегера. Вика, конечно, не от природы была такой искусницей. Накануне в букинистическом магазине она купила затертую брошюру “В помощь сельской самодеятельности”. В брошюре была масса практических советов, а главное внимание уделялось тому, как в драмкружке из лиц неподходящего возраста и пола сделать персонажей классических пьес. Покидая сортирную кабинку, Вика надела на нос еще и темные очки. Она боялась, что ее узнают по глазам — по прелестным светло-карим глазам, медовым, как она предпочитала говорить. Итак, не надо больше прятаться в презренной “Элизе”! Вика смело направилась к парадному входу в “Спортсервис”. Правда, уже завечерело, и в темных очках стали видны только очень хорошо освещенные предметы. Вика боялась влезть в глубокую лужу, каких было много на подступах к фирме и которые нынче почему-то не замерзли, и проворонила оборванную водосточную трубу. Та прямо в лицо брызнула холодной водой. Вика машинально стала стирать капли и вдруг в ужасе одернула руку. Наверняка она смазала свои усы! Она вернулась за оббитый угол “Спортсервиса” и стала лихорадочно искать зеркальце — эх, надо было в карман его положить! В свете тусклого фонаря она наконец убедилась, что усы от выходки трубы не пострадали, даже легли как-то убедительнее. Вика снова выбралась из-за угла и тут увидела, что навстречу ей не спеша, поигрывая ключами, идет к парковке Олег Бозлов, ближайший Пашкин сотоварищ по спортсервисным делам. Вика дрогнула, но сделала над собой усилие и двинулась вперед. Базлов равнодушно глазел по сторонам и Вику не узнал. Все прошло бы гладко, если б, поравнявшись с Базловым и старательно переставляя ноги, Вика бы не оступилась. Она качнулась, отчаянно замахала в воздухе сумкой, сохранила равновесие, но отзывчивый Базлов бросился-таки ей на помощь. Он схватил ее за локоть своей мускулистой рукой. Вика попыталась вырвать локоть, но Базлов вообразил, что это она продолжает падать, и вцепился для верности еще и в талию. Его круглая физиономия вынырнула смутно и близко прямо перед Викиными очками. Все из-за них, проклятых, — не видно ни зги, а под ногами всякая дрянь валяется! Поневоле споткнешься. Гнать надо “Спортсервису” своего дворника! — Вам плохо? Помочь? — участливо спросил Базлов и постарался заглянуть Вике в лицо. Вика знала, что в ее непроглядных очках отражаются сейчас лишь отдаленные фонари, не более. Но ей казалось, что Базлов видит ее перепуганные медовые глаза, а главное, заметил, что усы у нее из сельской самодеятельности. Она резко отвернулась и даже издала несколько низких гнусавых звуков в восточном стиле. — Ну-ка, пошевелите ногой в щиколотке! — потребовал душевный Базлов. — Не больно? Идти сможете? — Угу. Рахмат, — поблагодарила Вика чужим загробным голосом и поспешно, не оглядываясь, потрусила к крыльцу “Спортсервиса”. Она была уверена, что Базлов все еще стоит на месте, смотрит ей вслед и своими неповоротливыми спортивными мозгами соображает, что это за странная поздняя посетительница припустила к его родной фирме на всех парах. Вика добралась до крыльца, тяжело дыша от волнения и от бега вприпрыжку. Она с трудом сдвинула пудовую входную дверь и наполовину уже протиснулась в вестибюль, когда увидела Пашку. Пашка несся легким стремительным шагом прямо на нее. От изумления она застряла в дверях. Несомненно, это был ее несчастный, изнуренный неведомой угрозой муж — но в то же время как бы и не он. Никаких мешков под глазами и страдальческих складок на переносице у него сейчас не было. Гладкое, молодое, лучезарное лицо сияло улыбкой, на щеках рдел неровный румянец возбуждения. Из глаз снопами била бешенная радость. В руках у Пашки был пластиковый пакет из универсама “Угостись!”, в котором оттопыривались тугие свертки с продуктами и побулькивала какая-то бутылка. Вика так была поражена зрелищем неистового Пашкиного счастья, что не поверила своим глазам. Она решила, что это темные очки соврали, столкнула их движением ноздрей ниже переносицы и поглядела поверх стекол. Увидела он ту же немыслимую картину, только много ярче и разительней. Теперь Пашка легко мог бы ее узнать по медовым глазам. Но не узнал. Он даже на нее не посмотрел. Он подбежал к дверям, нетерпеливо выдернул из них Вику, легко и галантно отшвырнул ее в сторону. Уже с улицы донесся его веселый голос: — Пардон, мадам! Вика медленно моргала ему вслед. — Пашка! Пашка! Да погоди же! Возьми мою куртку! — услышала Вика другой голос, женский и очень громкий. Она обернулась: кто-то бежал из тех же глубинных помещений “Спортсервиса”, откуда только что выскочил Пашка. Так вот она какая! Лет около тридцати. Спортивного, но далеко не идеального сложения, в подробностях обрисованного тесными синими брючками и желтым свитерком. Блондинка! Да, несомненно, эта особа была халтурно обесцвечена месяца полтора назад в недорогой парикмахерской. Теперь ее собственные, неизвестно какие — да серые! — волосы гладко лежали у пробора, тогда как пережженные белокурые кончики торчали в разные стороны. Неизвестная в желтом свитере имела толстый тупенький носик, щипанные бровки и большой веселый рот. Такие нахальные, с сипотцой, как бы давящиеся смехом голоса принадлежат обычно, по Викиным наблюдениям, разухабистым гульливым бабенкам. Блондинка пробежала мимо Вики, задев ее вульгарнейшей лимонной курткой. Курткой блондинка помахала, как флагом, и выпорхнула на улицу. Вика бросилась к окну. Она увидела скудную освещенную стоянку, знакомый “Сааб” и блондинку, ловко в него нырнувшую. Пашка уже сидел за рулем. В темноте салона сияла его белозубая улыбка. Вика увидела, как Пашкина знакомая рука обхватила и прижала к себе чужой желтый свитер, потом дверца захлопнулась, и мир померк. Кроме сумерек и темных дурацких очков, замутили его мигом подступившие, привычные слезы, которые одна за другой поползли по щекам. Сегодняшние слезы были такие жгучие, будто в них намешали перцу. Не помня себя, Вика выскочила на крыльцо, но “Сааб” уже уплывал к Благовещенскому проспекту. Вика быстро перебежала улицу и кинулась к первой попавшейся машине (это была солидная “Волга”): — Ради Бога, подвезите! — Я тещу жду, — ответили из “Волги”. Тогда Вика выскочила на дорогу и, размахивая руками и сумкой, остановила другую машину. — Куда едем? — властно бросил из оконной щели густой голос, принадлежавший лицу, даже в темноте поражавшему своей толщиной. — Вон за той машиной! За серой! Скорее! — запрыгала Вика, пытаясь отпереть дверцу. — Куда едем, я спрашиваю? В Слузгино не поеду. И в Березки тоже. В центр или в аэропорт — пожалуйста, — невозмутимо дудел голос толстого лица. — Я заплачу! Поедем! — в отчаянии крикнула Вика и потрясла перед окном сумкой. — Ну, ладно, — пропыхтел голос. Толстая фигура промялась внутри солона, медленно развернулась и протянула толстую руку к кнопке двери. — Какая машина-то? Вика затравленно оглянулась на Благовещенский проспект. Там давно уже не было видно никакого “Сааба”, а катили совсем другие, чужие машины. — Никакая не машина, — огрызнулась Вика и отвернулась. Толстое лицо бросило Вике снизу вверх несколько фраз вроде тех, какие изрыгал разбуженный Кушнир, когда Вика спросила его про морг. Вика даже не посмотрела в его сторону. Соль и перец ее слез и ее обиды были куда горше любой брани. Постояв немного на сыром ветру и наглотавшись слез, она снова побрела к “Спортсервису”. Она чувствовала, что ее кавказская маскировка совсем расползлась. Появляться в таком виде в освещенных местах не стоит. Перед пудовой дверью она сдернула с себя парик и сняла очки. Облизала, размазала языком бордовые губы. Усы… А черт с ними! — О! Вика! — удивился Витька Борунин, с которым она столкнулась в дверях. — А Пашка домой уехал. Ой, что это с тобой? — Споткнулась тут недалеко от вас, упала. Грязь кругом непролазная! Вот решила зайти и немножко привести себя в порядок. — Да, видок у тебя! Помощь нужна? — Ничего, я сама справлюсь. Умоюсь только. Вика проследовала в туалет, смыла усы и брови и надела шапочку. В эту минуту в туалет ввалилась уборщица с ведром и шваброй. Вика поздоровалась, потому что знала Вику в лицо. Уборщицы в “Спортсервисе” ничуть не походили на подтянутых, в черно-серебристой униформе вострушек из “Грунда”. Здесь предпочитали традиционный стиль — сатиновый халат, уважаемый возраст, древнейшие орудия труда. Уборщица вразвалку проплыла мимо Вики, уткнувшейся в зеркало, и стала греметь со стороны кабинок ведром и проклятиями в адрес побывавших там дам. Вика хотела было уйти, но одна внезапная мысль заставила ее вернуться и, откашлявшись, произнести: — Извините… Из кабинки высунулась немолодая тетка с крутыми кудрями. — Видите ли… — начала Вика. — Мне показалось, что я тут встретила одну знакомую. Мы когда-то учились вместе… Но я не уверена, что это она… — Здесь что ли, работает? — заинтересовалась тетка. — Похоже, да. Такая, знаете ли, белокурая, в желтом свитере. Довольно молодая… — А! Это, наверное, Гузынина! — догадалась тетка. — Она завсегда в желтом ходит, чтоб далеко ее видать было. Вике показалось, что уборщица не очень-то симпатизирует блондинке, и уже смелее продолжила расспросы: — А как ее зовут? Кем работает? — Зовут Лариской. Кладовщица она, сидит на клюшках да лыжах. Выдает, иногда сама кое-что развозит. Лариска. Ваша подруга? — Кажется. Моя была Лариса, а вот фамилия другая. Может, она замуж вышла? — Эта замужем. Мужу не подарок. Но оно мне надо? — вздохнула уборщица. — Мне надо, чтоб мимо не гадили. А эта и тут понабросает бычков, и у себя. Курит, как ханыга. Вы к ней, в комнату ее зайдите! Срач! Понакурено, понакидано всего. Объедки кругом, стаканы немытые стоят, тарелочки одноразовые давленые. Любит она компашки собирать, вот и бегают к ней. Жрут, сорят. Когда, извините, и гандон выметешь. Бойкая баба! Вика при упоминании гандона задрожала, но постаралась деликатно подъехать к самому жгучему вопросу. — Гандон? У нее что, парочки встречаются? — Может, и встречаются. Я не видала, свечку не держала. А вот сама она слылась тут с одним. Мордастый такой, плечистый. Разговор только у него неясный, не разберешь, чего ему надо, все тык да мык. А к Лариске завсегда бегает. С осени они еще слычались, как стали на Блошиную горку ездить. Она на него так и кидается. — Надо же! — Срам, — плюнула тетка. — Вот если она ваша подруга и вы ее признали, так ей скажите, пусть она это дело бросит, ну, с мордастым-то. Он женатый, она замужем, детишки у обоих. Что же хорошего выйдет? Про мордастого жену я ничего не слыхала, врать не буду, а вот Ларискин, говорят, доцент каких-то наук в Политехническом. Каково ему? Вы не стесняйтесь, проберите ее как следует, Лариску-то. На подругу она не обидится. Глава 5. У стен Сумасшедшего дома — Знаете вы такого преподавателя в Политехническом, Гузынина? — спросила Вика. — Этого подлеца? Еще бы! Елена Ивановна Рычкова фукнула сердито в сторону длинной струей сигаретного дыма и снова затянулась. В ее глазах запрыгал злой голубой огонь. Она знала все на свете, но к информации, касающейся ее сына Максимки, надо было подходить с осторожностью. Окончив школу, ребенок уже девять лет безуспешно учился в различных институтах. Дважды он был женат и разведен, родил трех дочерей в трех местах и даже оказывал детишкам материальную помощь силами Елены Ивановны. До сих пор ребенок много танцевал на дискотеках, много просаживал на игральных автоматах, без конца терял деньги, шапки и паспорта и все никак не мог решить, чем бы ему заняться, кроме перечисленного. Странно было, что язвительная, умная, проницательная Елена Ивановна все еще не видела на этом солнце никаких пятен. Просто у ребенка учителя были дураки, жены стервы, преподаватели подлецы, друзья ворюги, попутчики в трамвае карманники. Игральные автоматы заряжали жулики, паспорта выдавали коррупционеры. Вика решилась спросить Елену Ивановну про “доцент каких-то наук”, потому что Максимка в этом году обучался в Политехническом. Елена Ивановна уверенно сообщила: — Гузынин — законченный подлец. Представь, по-черному дерет с бедных студентов. Зачет — сотня зеленых, экзамен — три. Иначе и не суйся! Причем больше тройки, подлец, не поставит — за четверку двойная такса. А пятерок, кажется, никто даже и не просит. Монстр! Вика возмущенно покачала головой: — Какой ужас! А что он преподает? — Высшую математику и основы анализа. Абсолютно никому не нужная фигня, особенно на экономико-международном факультете, где мой Максимка. Но Гузынин там-то особенно и свирепствует. Всех затерроризировал. — Да, жуткий человек, — согласилась Вика. — И фамилия какая противная. От слово гузно. — Тебе-то он зачем? — Так, соседка попросила узнать, — уклончиво ответила Вика. — Чего узнать? Сколько он берет? — Ну да. — Говорю же, сотню зеленых, чтоб его разорвало! В последнее время Вика врала много и удачно. Прежде, соврав, она предательски розовела и, как в детстве, полагала, что настоящую правду всегда можно прочитать по ее медовым глазам. Теперь же, в разгар семейной катастрофы она, немного побарахтавшись и наглотавшись грязи, как трехмесячный щенок, брошенный в канаву, отфыркалась, отплевалась — и поплыла в море лжи. Это море оказалось неглубоким и неопасным. Переводы теперь выходили у нее легко — она больше не искала в бумагах “Грунда” не смысла, не правдоподобия и даже из озорства подпускала в них от себя казуистических красот. Красоты она черпала из пяти килограммов брошюрок, что приволок из Стенсоновского университета, штат Мэн, Смоковник. Самому Смаковнику она, не моргнув глазом, вдруг как-то заявила, что ей чрезвычайно нравится атмосфера доверия и теплоты, установившаяся в их отделе. Виталий Ефимович Савостин, слышавший это признание из-за своей перегородки, даже поперхнулся содой от удивления и долго кашлял. Серолицего Гусарова она радостно поблагодарила за какое-то угрожающее замечание насчет дисциплины. Гусаров от неожиданности даже смутился и потрогал на груди неправильную кость. Вика врала и Елене Ивановне, которой прежде побаивалась. Всё, всё было трын-трава в сравнении с ее бедой. Беда эта не сливалась больше со всеобщим мраком мировых ужасов, а имела лицо, и имя, и противную фамилию. Когда истина открылась, Вика некоторое время пребывала в полном оцепенении. Пашка каждый день добросовестно рассказывал ей, по каким производственным причинам его не было ночью. Вика не возражала. Ее придавила висевшая, оказывается, на тоненькой ниточке и вмиг рухнувшая громада безоблачного семейного счастья. Иногда из-под этой тяжести просовывали блеклые головки ростки безумных, неправдоподобных надежд — а вдруг Пашка действительно по ночам посещает спортивные объекты? С блондинкой, она ведь заведует какими-то клюшками? А выметенный уборщицей презерватив вообще неизвестно чей… Но Пашкина рука на желтом свитере в “Саабе”… Тут уже все ростки вяли и кукожились на глазах. Вика гнусно обманута, это ясно. Все умеют отлично врать! Даже нехитрый простодушный Пашка так естественно возмутился, когда Вика намекнула, что ночами он веселится. — А вдруг он все-таки ездит на объекты? С блондинкой? Нет, выяснить, что и где с Пашкой происходит по ночам, стало совершенно необходимо. Последний удар. Последняя точка. Последняя капля. А там уже можно решать… Белокурый парик Вика купила на рынке. Папаху пришлось вернуть коллекционерке. Та нашла, что побывав в Викиных руках, ее сокровище полиняло и поредело (Жанна утверждала обратное). Значит, пора заиметь свой реквизит! Парики, подвешенные на веревочке, колыхались перед Викой на весеннем ветерке и напоминали нахальные тропические цветы. Она не знала, какой предпочесть — сиреневый с елочным блеском или ярко-апельсиновый. Оба они были дики, невероятны и совершенно несовместимы с изысканным Викиным стилем. Она и хотела стать нынче наглой, фальшивой и бесстыжей. Она натянет страшно тесные штаны гнусного, нутряного алого цвета (эти штаны у нее уже были, теткин подарок; она поддевала их зимой под брюки для прогулок). Вика вдруг с ужасом поняла, что хочет нарядиться вульгарной Лариской Гузыниной. Пусть так. Ну и что? Она наденет алые штаны и еще покажет им обоим! Она не будет больше глупо сигналить на дороге и унижаться перед таксистами. Машину надо взять заранее — какого-нибудь непритязательного левака. Поглядим, куда вы отправитесь, на какие объекты! Выслеживания, преображения, переодевания — в общем, двойная жизнь — стали доставлять Вике странное, нехорошее удовольствие. “Фу, какое извращение!” — говорила она, глядя на себя, белокурую, в зеркало. Парик она все-таки выбрала не лиловый и не оранжевый, а ослепительно белый, неистово сверкающий и формой напоминающий большую аккуратную метлу (Мудель “Клеопатра” значилось на крайне безграмотном ярлыке, выдающем слаборазвитость восточного производителя). Анютка не видела этого безобразия, потому что сидела этажом ниже, у одноклассницы, и смотрела там мультики. В дополнение к метле Вика нарисовала себе красные развратные губы, много разляпистее ее собственных, и нанесла на веки тени для ночной жизни, с высверками. После некоторого размышления она еще и наклеила длинные белые ногти, достойные выходца из склепа. В алых штанах и коротенькой, едва до талии, куртке Вика стала выглядеть так, что никто из “Спортсервиса” ее бы не опознал. Если Вика прежде в своем изящном пальтишке и дорогущих сапогах топала по оживленной улице, она, конечно, ловила на себе восхищенные мужские взгляды. В этих взглядах метались бездны вожделения и таяла собачья тоска по недостижимому — нет, мол, этакая прелесть не про меня убого! Но в тот угрюмый сырой вечер, надев метлообразный парик, Вика столкнулась со странным явлением. Шла она с достоинством, стараясь совсем не вилять задом, но проклятые мужики перестали ограничиваться взглядами. Все как один желали с нею познакомиться, и все, даже самые завалящие, обещали доставить море удовольствия. К тому же в отдаленном холодном Нетске откуда-то взялось невероятное количество смуглых брюнетов с восточным акцентом. Они набрасывались на Вику буквально из-за всех углов — скалили зубы, щелкали языками, сулили золотые горы, сытные блюда и многое из валюты. Вика едва успевала от них уворачиваться, а одного, очень настырного, даже случайно задела сумкой по переносице. Брюнет потом долго кричал ей вслед что-то непонятное и вряд ли хорошее. Поэтому к “Спортсервису” Вика немного опоздала, и времени для наема машины у нее оставалось в обрез. Она предусмотрительно встала в глубокой тени дома, чтобы сделаться незаметной для брюнетов (но и там ее белый парик блестел и передергивался искрами), и огляделась. Лучше, конечно, было ловить машину на Благовещенском проспекте, но там она могла прозевать “Сааб”. На парковке недалеко от “Спортсервиса” дремало десятка три машин. Возле некоторых копошились водители. Может, здесь попытать счастья? Слишком видные иномарки она отвергла сразу — этих не уломаешь; к тому же в “Спортсервисе” принято было пускать друг другу пыль в глаза, меняя новейшие модели, и роскошные машины могли как раз оказаться принадлежащими спортсервисникам. Из машин поскромнее она приглядела неказистый “Москвич”. В нем на водительском месте кто-то сидел. Машинка была чистенькая и рыжеватая, как показалось Вике при тусклом свете неблизкого фонаря. Вика вынырнула из темноты и, искря париком, направилась к “Москвичу”. Она постучала пальцем по его крыше. К боковому стеклу придвинулось серьезное губастое лицо в очках. При виде тесных Викиных штанов, расположенных как раз на уровне глаз водителя “Москвича”, тот изобразил ужас и отвращение, отрицательно замахал руками и отвернулся. Вика постучала еще раз и ниже наклонилась к стеклу. Появление в окошке Викиного чувственного рта и слепящей метлы усилило гримасу испуга у незнакомца. Тогда Вика вынула из сумочки десятидолларовую бумажку и знаками дала понять, что хочет вречить ее губастому. Дверца “Москвича” наконец распахнулась, и Вика плюхнулась на переднее сидение. — Уф, слава Богу! Чего вы мне рожи строили? — спросила она губастого. — Я хочу предложить вам заработать, а вы… — Я думал, вы из этих, — пояснил губастый густым, глубоким голосом, неожиданным для такой малопримечательной персоны (лет за сорок, лысина абсолютная, как полнолуние, и тяжелые очки). — Из каких из этих? — возмутилась Вика. — И вы туда же? Господи, еще и кавказцы откуда-то понаехали именно сегодня на мою голову! Еле успела! — Вы похожи на ночную бабочку, — сказал губастый. — Теперь понимаю, что похожи не в переносном, а в прямом смысле.