Послышалось падение тяжелых тел где-то в потемках, треск, хруст и стоны. — А, гад! — надрывался тенор. — Вон он! Лови! Жарко заматерился Стасик. Грохот ботинок и носовой свист бегущих стали стремительно удаляться. Вика тут же забыла, что ей надо лететь вниз. Она поняла: другого случая вырваться из этого ада не будет. Только бы успеть спуститься по главной лестнице… Она бесшумно переходила от одного смутного, пустого дверного проема к другому и была уже возле большого зала, какие имелись на каждом этаже. Вика не знала, зачем они, что в них делали — неужели танцевали? В зале на первом этаже пол был деревянный, и его содрали нещадно, здесь же, на третьем, бетон уцелел во всей своей суровой красе. И именно здесь Вика споткнулась о что-то твердое и круглое, должно быть, об обрезок водопроводной трубы. Она больно упала на колени, а кусок трубы с тихим металлическим гудом покатился по пыльному полу. В эту минуту во всем главном корпусе вдруг наступила невероятная, абсолютная тишина. — Там наверху кто-то есть, — откуда-то из-под лестницы подал голос Хряк. Стасик-Балаганов ответил ему сдавленным матом. Оба они зашумели, враз заговорили. Вика, не шевелясь, так и стояла на коленках на пороге темного зала. — Слушай, тот, в очках, ведь вниз побежал, — рассуждал Стасик. — Тогда наверху кто? Привидение? — А, может, крысы? — застонал Хряк. Стасик фыркнул. — Крысы — те мелкие, не больше кошки, а тут шуму на целого мужика. Я пойду гляну. Он уже взобрался на третий этаж и осторожно двигался по коридору в сторону Вики и зала с бетонным полом. — Ку-ку! — вдруг донесся с лестницы нетвердый голос Юрия Петровича, который затем еще и откашлялся деликатно, и даже постучал для верности ботинком по остаткам железных лестничных перил. — Черт, этот в очках внизу? — опешил под лестницей Хряк. — А наверху кто тогда? Еще один мужик? — Поглядим сейчас, — злобно прошипел в темноте Стасик и щелкнул чем-то металлическим. “Пистолет!” — в ужасе догадалась Вика. Юрий Петрович снова забеспокоился на лестнице и гулко лягнул перила. Стасик разозлился окончательно: — Ты, Хряк, пойди, примни этого недоделанного! Он мне надоел. А я тут с привидением разберусь. Хряк послушно ступил на лестницу. Сорвался с места и Юрий Петрович. Оба они в конце концов подняли на первом этаже страшный тарарам. Колотый кафель зверски скрипел под их подошвами, тенором сипел Хряк, Юрий Петрович отвечал ему индейским улюлюканьем и бросался кусками штукатурки. Наконец ухнула входная дверь и звуки преследования донеслись снаружи, более глухие и невнятные. Вскоре какое-то большое стекло где-то разорвалось, рассеялось тысячей стеклянных голосков. Вика решила, что погоня добралась до запертых комнат, где вчера еще блаженствовали Пашка с Лариской: лишь там были такие полноценные звонкие стекла. Сама Вика, воспользовавшись суматохой, потихоньку проникла в большой зал с бетонным полом и прислушивалась теперь к шагам Стасика. Только бы он прошел по коридору мимо, только бы не заглянул сюда! Но Стасик имел теперь дело с неизвестным, невидимым, неслышным противником и потому сам стал тих и невесом, почти как покойный Дух по фамилии Всяких. Он лишь слегка подминал большими ступнями битую штукатурку. Вика слышала этот слабый сахарный хруст и по его приближению поняла, что Стасик решил обследовать каждый закоулок и мимо зала не прошел. Она забилась в угол, самый темный и безопасный, по ее разумению, и пыталась определить, куда же движется страшная тень. Стасик, привыкший к засадам, из осторожности потушил свой фонарик и даже дышать старался неслышно. Только когда его силуэт возник в сером прямоугольнике окна, Вика поняла, что он обходит зал по периметру и неумолимо приближается к ней. Вика знала, что Стасик может выстрелить в любую минуту, и не шевелилась, но это было невыносимо трудно. Дверь в коридор почти рядом, а в конце коридора балкон — не тот, куда она попала по глупости, а другой, с уцелевшей пожарной лестницей! Если есть избавление, то оно там! А через минуту никакого избавления уже не может быть! Соблазн пересилил страх, и Вика выскочила в дверь. — Эй, стой! — крикнул сзади Стасик. Он растерялся всего на мгновение, но Вика уже, как на крыльях летела по коридору. Ее глаза давно привыкли к темноте и хорошо различали темную дорожку пола под ногами и далекий свет балконного окна. Вдоль ее пути зияли одинаковые норы разоренных санаторных палат. Она неслась мимо, и свет делался все ближе. Стасик топотал сзади, но не стрелял — наверное, узнал ее, ведь темь ночи заметно побледнела. Из последних сил, не дыша уже, бросилась Вика всем своим небольшим весом на последнюю твердыню своего кошмара. Балконная дверь холодно поблескивала неровными алмазными зубами выбитых стекол и была абсолютно неприступна. Оказывается новые почтительные хозяева заколотили ее поперек громадной занозливой доской! Вика потрясла дверь. Та звякнула, выронила несколько стекляшек, но не поддалась. В пустые квадраты рамы из далекого мира смотрели на Вику страшные, помаргивающие глаза утренних звезд. Стасик дышал и потел уже совсем близко. Вика повернула назад и юркнула в первую попавшуюся боковую комнату, одну из многих. Стасик заметил это. Он последовал за Викой, заслонил собою выход и включил фонарик. — Ну вот, приехали, — сказал он устало. — Все нормально, теперь все дома. Ты, детка, задала нам работы! Бегаешь классно. Какой разряд? Только бегать больше не надо. Поедешь с дядей. Вика отворачивалась от слепящего света фонарика и от этого ужаса, в который она все-таки угодила. На Стасика смотреть она просто боялась. Зато он рассматривал Вику так подробно и издевательски, что она жалела, почему не прыгнула с обрубленного балкона на ржавые колья. — Эй, Хряк! — вдруг заорал Стасик. — Кончай там! Сюда греби! Я бабу взял! Эхо градом тугих мячиков запрыгало по пустым залам и коридорам бывшего санатория, но Хряк не ответил. Когда все отзвуки угомонились, вокруг снова легла такая сплошная, абсолютная тишина, что даже предутреннее еле заметное шевеление веток за разбитым окном в этой тишине казалось явным шумом. Стасик удивился: — Где же Хряк? Неужто твой плюгавый приятель снова его между елок бегать заставил?.. Нет, нигде вроде не слышно… Чего это так тихо, а?.. Ясное дело: Хряк придурка твоего замочил. Но вот сам он где? Дрыхнет где-то, что ли? Эй, Хряк! Артем! Как Стасик ни надрывался, ответа ему не было. — Ладно, обойдемся, — решил он. — Куда Хряк денется? Пошли-ка в машину! Цып-цып-цып! Он направился к Вике, стараясь попасть круглым бельмом фонарика ей в глаза, и захохотал, когда она заслонилась руками. — Только не приближайтесь ко мне! — выкрикнула Вика слабым голосом. — А что, сама пойдешь? Какая цаца! Вот сейчас в узелок тебя завяжу и в карман суну. Он не ожидал, что Вика так молниеносно вскочит на подоконник и из последних отчаянных сил перешибет ногой гнилой переплет пустой рамы. Ее фигурка быстро мелькнула в просвете окна, и только гигантским обезьяньим прыжком удалось Стасику нагнать ее. Он схватил ее за ногу и куртку, а ведь летела уже Вика на волю, и Стасик едва справился с ее устремившейся прочь и вниз тяжестью. — Ага, вот ты чего выдумала! — прокряхтел он, обхватив Вику и обдавая ее тяжелым хищным дыханием. — Нет, не выйдет! Сказал — поедешь с дядей, значит, поедешь. Очкастому ты живая нужна, хотя он не говорил, что невредимая. Главное, чтоб разговорчивая была, а это мы устроим. Ишь ты — не тронь ее! Нет уж, попалась, так что многие тебя теперь тронут. И первые мы с Хряком. Я тебя ведь помню, сразу узнал — это ты перед нами в “Бамбуке” выдрючивалась. Я тогда еще подумал: классная телка! Задница какая, а ножки! Вот бы мне ее! Мне и досталась. И Хряку еще. Сейчас в машине мы втроем немножко поиграем. Я знаю много интересных штучек, да и Хряк любит таких вот куколок стройненьких. Славно оттянемся. Тебе понравится — все вы, стервы, это любите. А потом поедем к Очкастому, пускай он разбирается, чья ты Красная Шапочка, кто тебя и с какими пирожками к нам послал. Это уж его дело. А мы свое аккуратненько возьмем. Прямо сейчас! Вика пыталась отбиться от шарящих рук, от влажного жара, чужого и страшного. С утра, очевидно, Стасик облился крепким хорошим одеколоном, но теперь дорогие ароматы уступили звериному потному естеству. Чем отчаяннее Вика дергалась, тем больше тяжелело и смыкалось вокруг нее это неодолимое злое тело. Короткопалая цепкая рука уже больно тянула и задирала ее куртку. “Зачем я не прыгнула с того балкона!” — в десятый раз с тоской подумала она и от ужаса закричала бессмысленно и истошно. Ее вопль тут же угас, потому что грязная соленая лапа залепила ей губы. Она чувствовала во рту жесткую кожу с тошнотворным металлическим привкусом и могла теперь только бессильно мычать и вздрагивать. В другой, правой лапе Стасика оказался вдруг нож. Нож этот легко кромсал в лоскуты Викину одежду и касался уже тыльной стороной ее кожи. Вика знала, что не только она ничего теперь не может изменить, но и Стасик из грубого человека сделался нерассуждающим слепым зверем, и пока он не выместит на ней свое злое возбуждение, не истопчет, не изорвет в клочья — не на радость, а из ненависти — он не остановится. Даже если понимает, что делает не то, что надо, даже если потом будет жалеть и каяться, хоть перед Очкастым, сейчас он ничего с собой не в силах поделать. Вика никогда в жизни не теряла сознания и в ту минуту жалела, что так глупо устроена. Хотя бы можно было ничего не чувствовать теперь, ничего не знать… Внезапно тело, с такой силой давившее и терзавшее Вику, дрогнуло от странного звука, негромкого и тупого. Лапы сразу ослабли, зато тяжесть их стала неимоверной и уволокла Вику за собой — в преисподнюю, как подумала она. Там будет легче, там все кончится… — Виктория Сергеевна! Вика! Вы не ушиблись? — раздался рядом тихий, смущенный голос Юрия Петровича Гузынина. Он наклонился и стал помогать Вике выбираться из-под неподвижного Стасика. Когда Вика поднялась, она вся дрожала, хваталась за лохмотья своей изрезанной куртки и не могла сказать ни слова, как ни пыталась. Перед ее глазами плыл бесконечный серый туман, в котором проскакивали неяркие зеленые искры. Она прогоняла их рукой, но искры не уходили, а бестолково плавали друг за другом, мерцая и множась. Постепенно сквозь слепой туман проступила фигура Юрия Петровича, косо озаренная с пола Стасиковым фонарем. Был Юрий Петрович грязен с головы до ног, а по пояс почему-то еще и совершенно мокр. Его лицо настолько испачкалось, что казалось чужим и осунувшимся, а одно из стекол в очках ветвисто треснуло по диагонали. — Вы живы! — бормотал Юрий Петрович. — Какое счастье! Вы так закричали, что я чуть с ума не сошел. И хорошо, что закричали, иначе я не смог бы сразу вас отыскать… Только не смотрите на это чудовище. Да, я его убил. И того, второго, тоже. Меня теперь посадят. Ну и пусть! Главное вы живы… В эту минуту Стасик, широко, вроде морской звезды раскинувшийся на полу, икнул и дернул ногой. — Живой! Слава Богу! — воскликнул Юрий Петрович. Вика начала понемногу приходить в себя, и признаки жизни в теле Стасика ничуть ее не обрадовали. — Он встанет сейчас и нас обоих зарежет, — сказала она слабым голосом. Юрий Петрович замахал руками: — Исключено! Не может этого быть! Я очень крепко ударил его по голове. — Не его, а меня, — простонала Вика. — Теперь я понимаю, почему у меня и зелень перед глазами, и головокружение. — Что вы, я вас и пальцем не тронул, просто вы об пол зашиблись, когда падали. А бил я его, этой вот палкой! — Поздравляю вас, — сказала Вика, потрогав палку. — Вы просто герой боевика. Знаете, что это такое? Бейсбольная бита. Где вы ее откопали? — Внизу есть пара комнат с отдельным входом. Кажется, новое руководство их обустроило, и там полно всякого спортивного барахла: мячи, каски какие-то, палки разных сортов… Так вот, тот толстый за мной бежал, и я камнем разбил стекло, чтоб шуму больше было… а потом, уже после… я вернулся, влез в окно. Взял палку, то есть биту, и вот это. Юрий Петрович показал толстый моток витой веревки. — Вы собирались метать лассо? — изумилась Вика. — Нет, конечно. Я хотел где-нибудь поперек дороги или лестницы веревку протянуть… толстый бы споткнулся… а теперь мы этого красавца хорошенько свяжем! Юрий Петрович, с трудом ворочая валкое тело бесчувственного Стасика, придал ему позу египетской мумии и сплошь обвил веревками. При этом он вязал такие ловкие и причудливые узлы, что Вика поразилась. — Вы забыли, что я был юным туристом в пионерском лагере имени Фуфалева. Я ведь рассказывал вам, как получил в награду бинокль и фляжку, — напомнил Юрий Петрович. Вике было не до сладких воспоминаний. Ее волновало только настоящее. Она спросила: — А где же сейчас другой, Хряк? Юрий Петрович бросил веревку и застыл, посверкивая в сумраке треснувшим стеклом очков. — Даже не знаю, как вам и рассказать… Это само собой как-то вышло, — с трудом выговорил он. — Я не хотел, чтобы так получилось! Вы, конечно, должны все знать, хотя станете меня теперь презирать… В общем, он гонялся за мной по всему санаторию, орал “Задавлю!”, но не стрелял — то ли патроны кончились, то ли пистолет потерял. Мы пробежали таким образом весь первый этаж, бесконечные комнаты с битыми унитазами, какой-то зал без пола (я чуть ноги там себе не переломал!) Потом я выскочил на улицу. Там попались мне на глаза эти окна с чистенькими рамами. Я стал стекла бить просто так… Хотел, чтоб побольше звона и грохота было, чтоб хотя бы этот толстомордый негодяй оставил вас в покое… Отвлечь хотел… И вот когда мы бежали мимо какого-то странного бассейна — там, у елок, знаете ли, открытый бассейн; вы видели? — вот там я ногу подвернул. Хряк стал меня нагонять, а я бежать не могу. Он совсем рядом был, я повернулся и оттолкнул его. Клянусь, просто оттолкнул, ничего больше! Вот так, в живот… А он упал в воду. Целая туча брызг была. И он не встал… Я не хотел! Он, может, головой ударился обо что-то — туда столько всякой дряни понабросано! — а может, упал неловко. Но он не встал… Я бросился в воду — я мокрый до сих пор, видите? В бассейне неглубоко совсем, но он захлебнулся уже, такой страшный лежал… И тяжелый. Мне никак не под силу было его вытащить, руки тряслись, ноги тряслись… К тому же вы здесь остались с этим мерзавцем… Я бросил Хряка в бассейне и побежал к вам… Вы, конечно, можете меня презирать, но… — Я вас не презираю, — тихо сказала Вика. Теперь можно было немного успокоиться и на нее снова нашла головокружительная слабость. Серое лицо Юрия Петровича двоилось в ее глазах, а ели за разбитыми окнами шумели невыносимо громко. Сквозь шум, показалось ей, пробивается какой-то знакомый далекий голос. — Нам идти надо, там дети в лесу, — хотела она сказать, но сказала ли, не поняла. Собственные слова удалялись от нее и таяли, как дым, очертания стен плыли и выравнивались в гладкое полотно. Она склонила голову на плечо Юрия Петровича. Нет, ей снова не удалось потерять сознание, но то, что с ней было дальше, она помнила так, будто со стороны на себя смотрела. Сначала она, опираясь на Гузынина, спускалась по бесконечной лестнице, потом пересекла вестибюль. Тяжелая дверь распахнулась перед ней, открыв небо, полное неподвижных звезд. — Только не смотрите туда, ради Бога! — вдруг шепнул ей на ухо Юрий Петрович и попытался заслонить собой тусклое прямоугольное зеркало бассейна. Вика все-таки выглянула из-за его плеча и увидела воду, в которой плавали одни лишь звезды, все те же звезды, и тут они казались крупнее, чем на небе. “Никогда не кончится эта ночь”, — с тоской подумала Вика. Трупа Хряка не было видно — то ли он погрузился на дно, то ли стал незаметен среди плавающего мусора. Юрий Петрович усадил Вику на бетонную тумбу у главных ворот, а сам уже привычно, бейсбольной битой, расколотил стекло будки сторожа. Только так он смог пробраться внутрь. За новой битой пришлось идти в Пашкины апартаменты, так как прежнюю Юрий Петрович забыл в главном корпусе, возле Стасика. В будке обнаружился сторож Валерка. Связанный, с заклеенными скотчем глазами и ртом, он лежал на полу под вешалкой. Немного придя в себя и наглотавшись кипяченой воды из собственного термоса, сторож Валерка поведал, что двое на джипе, угрожая оружием (пистолетом, но какой марки, сторож впотьмах не разобрал), принудили его открыть ворота и стали спрашивать про какую-то красавицу-блондинку по имени Виктория. Валерка ворота открыл, но про блондинку ничего сообщить не смог: он знал лишь Лариску, которую, несмотря на белокурость, красавицей не считал. Да и имя другое. Вики же он отродясь не видел (а когда увидел, то не мог поверить, что из-за нее весь сыр-бор разгорелся, поскольку блондинкой она больше не была). Ничего не добившись, Хряк стукнул Валерку кулаком по голове. Несчастный сторож очнулся после удара уже в своей будке, весь в скотче и в путах. Телефон бандиты у него отобрали, сигнализацию вполне профессионально попортили, и связаться с Дряхлицыным было невозможно. Валерка божился, что мигом слетал бы туда на своем мотоцикле, если бы не так ломило ударенную кулаком голову и если б не скакали от этого перед глазами оранжевые точки и зеленые иголки. Вот если бы Юрий Петрович взял его мотоцикл и… — Нет, мы на этом чудовищном джипе поедем, — отрезал Юрий Петрович. — Причем лесом поедем, старой дорогой. У нас там дети, по ним стреляли! Джип бандиты бросили неподалеку от кишечного домика Риммы Васильевны. Вика немного пришла уже в себя, хотя, кажется, у нее начинался жар. Она на заплетающихся ногах, но самостоятельно спустилась с холма. При этом она бессмысленно улыбалась и пыталась поймать горячими растрескавшимися губами какую-нибудь звезду — ей казалось, что та охладит ее, как льдинка. — Пятый час, — пробормотал шедший рядом Юрий Петрович. Время, стало быть еще существовало и даже понемногу подвигалось к утру! Дверь кишечного изолятора так и стояла распахнутой. Из помывочной по крыльцу и земле стелился желтый клин света, в котором блистало битое стекло. — Они здесь все перепортили, — огорчилась Вика. Юрий Петрович с ней согласился: — Еще бы! Такие вандалы… — А где моя лелия обоюдоострая? Жива? — Не знаю. Если хотите… Он рысью бросился к домику и скоро вернулся со склянкой в руках. — Вот, уцелела. Даже странно: эти уроды стол перевернули, разбросали все, ананас растоптали. А цветок на тумбочке стоял, в тени, и его не тронули — не заметили, наверное. Орхидея в негустой уже, предутренней тьме казалась не розовой, а синеватой, как лунный свет. Ее острые крылья-лепестки были раскинуты так же воинственно и нахально, а лиловые волнистые губы тянулись из сердцевины с привычным поцелуем. Ничего не знают и не помнят глупые цветы! Вика осторожно прикрыла лелию курткой, чтоб не мерзла тропическая дурочка, и вскарабкалась на высокое сиденье джипа. Юрий Петрович, наморщив блестящий голый лоб, изучал незнакомую панель управления. Что к чему, он сообразил быстро. Скоро джип всполз на гору, миновал главный корпус, бассейн, в котором так жутко был погребен Хряк, и подкатил к парадным воротам, распахнутым Валеркой. — Вы бы по просеке лучше поехали, — посоветовал несчастный сторож, но Юрий Петрович не стал его слушать. Он повел джип вдоль белой бетонной стены, надеясь попасть на заброшенный проселок, по которому ушли дети. Вика неподвижно смотрела вперед. Утро уже начиналось, но ослепительный свет фар делал его непроглядными потемками. Дорога вокруг санатория, если когда-то и существовала, теперь заросла. Вдруг выскакивали на нее перед джипом, как вспугнутые звери, мохнатые сосновые подростки, самовольно вылезшие и вытянувшиеся за последние глухие годы. Подогнутые мощным бампером, они бессильно скребли по днищу машины. Толстые сосны-колонны подпрыгивали и разбегались слева и справа. — До чего дорога скверная! — бормотал про себя взмокший Юрий Петрович, всматриваясь в дикую пестроту освещенной полосы. — Даже на джипе подбрасывает адски. А тут еще где-то и обрыв есть, я вечером еле проехал. Что-то вроде оврага. Почти до стены его подмыло. Не навернуться бы!