Первым за меня взялся дед Пахом и продемонстрировал древний способ борьбы в окружении, иногда называемый «пляс». Около получаса я пытался его достать всеми известными способами, а он кривлялся и, казалось весь болтался, как марионетка на нитках. Но я отлично видел, что он не сделал ни одного лишнего движения. Разъяснив, что к чему, дед Пахом попутно ответил на мои многочисленные вопросы и уточнения. Затем он показал энергетический удар на расстоянии и объяснил хитрую суть этого приёма, строго-настрого предупредив, что таким способом в ярости можно покалечить любого человека. Дед Пахом отпустил меня на полчаса, «сбегать за угол», и затем за меня взялся дед Семён. Пряча руки за спиной, он кивком головы пригласил меня подойти. Когда я приблизился, то увидел, что дед протягивает мне длинные чёрные ножны с настоящим клинком. Я осторожно взялся за рукоять и с мягким шипением вытянул удивительной красоты и изящной гармонии длинный, чуть меньше полутора метров, меч с зеркально отполированным клинком. На сверкающей поверхности лезвия чётко выделялся сложный узор, но не двух цветов, как на классическом дамаске, а трёх: тёмно-серого, светло-голубого и зеленовато-золотистого. Гарда из жёлтого металла имела причудливую форму, в виде стилизованных крыльев. Довольно большая, массивная рукоять из какого-то белого материала изображала чешуйчатое тело змеи. Навершие представляло собой змеиную голову, кусающую птичью лапу. Я залюбовался оружием и очнулся от скрипучего голоса деда Семёна: – Осторожно. Не касайся острия, останешься без руки. Больно остёр. Точить вовсе не треба. Принимай подарок от нас с Пахомом. Теперь он твой. – Благодарствую! Но откуда он. Это ж сокровище немыслимое! – Откуда, откуда. Оттуда. От дедов и от их дедов и прадедов. А сейчас его убери, не для учёбы он, а для боя или ещё для чего. Тебе виднее. Наш дед говорил, душа в нём живёт. Поймёте друг дружку, он поможет в суровую минуту, не подведёт. А имя ему сам дай. Послушай и назови. Я вгляделся в узор клинка и мысленно потянулся к мечу. Вокруг разлилась тишина. В голове зазвучала тихая мелодия и торопливый шёпот, который пытался что-то мне объяснить, и в непонятных словах я уловил лишь сочувствие, призыв и… имя. – Это она… Баалат… Её зовут Баалат, – я сам удивился тому, что сказал, а дед Семён просиял. – Теперь я спокоен. Меч признал тебя. Владей. До обеда дед Семён обучил меня приёму боя в окружении «на восемь сторон света» и нескольким очень коварным ударам сверху и снизу под защиту противника. Обед я проглотил в мгновенье ока и голодными глазами смотрел на дедов, но они наотрез запретили мне нажираться до отвала. После часового отдыха деды опять погнали меня на вечерние занятия. Я угрюмо шёл впереди, вполголоса называя их мучителями и извергами, но, как говорится: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Подумав об этом, я в голос рассмеялся, осознав двойной смысл поговорки. С одной стороны, гуж – это ремень, стягивающий внизу хомут, который надо с силой стянуть на шее лошади, уперевшись ногой. С другой стороны, гуж – задница, отсюда слово «гузка» и жаргонное словечко «гузно». На «токовище» я вышел помахивая палкой, но опешил, когда дед Семён поднял с земли длинную рогатину. К вечеру от усталости я едва держался на ногах, ругаясь про себя разными неприличными словами. Я тихо сквернословил себе под нос, отводя душу, но понимал, что задний ход давать поздно, и точно знал, что завтра опять буду до изнеможения делать то же самое. У колодца я совершил маленький подвиг, заставив себя ополоснуться водой. Дома выцедил литр молока и завалился на кровать, натянув на себя лёгкое одеяло. Ощутив утром бодрость и свежесть, я догадался, что деды опять щедро поделились со мной жизненной силой. Я смотрел на этих странных стариков и уже не мог представить время, когда их не знал. Прошло то всего несколько дней, а почему-то я уже искренне воспринимал их, как родных. Жалея дедов, старался увиливать от чрезмерных перегрузок, но хитрецы всё замечали и пресекали на корню все мои поползновения. И, чтобы оправдать их доверие, я пахал, как ломовая лошадь. Спустя три дня я заметил, что ощутимо раздался в плечах и руках. Хорошо, что моя одежда имела запас, и теперь сидела на мне, как влитая. К вечеру я запредельно уставал, но, как ни странно, утомление воспринималось спокойно, как некая данность. Пятая ночь в доме деда Семёна ничем бы не отличалась от предыдущих, если бы не странный сон. Волнующий и тревожный. …Я брёл в тумане по затянутому ряской бескрайнему болоту. Уставшее тело требовало отдыха, но внутренний голос настойчиво гнал меня вон. Вскоре открылся заросший камышом берег и исток ручья. Помогая руками, я рванул к берегу и сразу понял, что выбраться будет непросто. С одной стороны ручья завывала голодная волчья стая, а на другой стороне лязгала зубами свора злых рыжих собак. Осторожно поглядывая на них, я двинулся посередине потока. Собаки и волки бросались на меня, пытаясь дотянуться и ухватить. Отбросив мимолётное желание вернуться в болото, я продолжил шагать по ручью по пояс в воде. Волки и собаки отстали, а впереди из тумана выступила неприступная стена с двумя огромными башнями. Ручей струился в их сторону. Оба берега густо покрывали колючие заросли, а в прогалинах между ними виднелись кучи выкопанной земли. Возле некоторых ям стояли открытые сундуки, в которых что-то блестело. Но моё внимание сосредоточилось на башнях, и я продолжал упорно брести по течению. Однако постепенно меня одолело немалое сомнение и недоумение. Чем ближе я подходил, тем меньше становилось расстояние между башнями, и когда я дотронулся до замшелого серого камня, передо мной зияла лишь щель шириной в три ладони. Всё тупик! Дальше идти невозможно, но и возвращаться назад я не желал. И тогда ярость и решимость охватили меня. В отчаянном порыве я бросился вперёд, и… продрался между башнями, оставив позади забрызганные моей кровью с клочьями моей одежды камни. Я дрожал от восторга, разглядывая прекрасную долину, по которой ручей бежал дальше и впадал в широкую реку. На берегу на коленях стояла прекрасная девушка и выливала из кувшина воду в реку… Глава 5 Утро седьмого дня встретило меня солнцем, обильной росой и отличным настроением. Ничего не предвещало неожиданностей, однако вскоре события стали развиваться с головокружительной быстротой. Вернувшись с реки, я замер в дверях, увидев дедов, чинно сидящих за столом в шёлковых красных рубахах. Они торжественно и строго смотрели на меня, из чего я сделал вывод, что они приготовили мне очередной сюрприз. Потоптавшись на пороге, я повесил полотенце на крючок и подошёл. Первым заговорил дед Семён: – Антон, боле учить тебя нечему. Не обессудь, что дали мало, но отдали всё. Нынче особенный день. Тебе предстоит испытание, если хочешь – экзамен, третье посвящение. Прежде, чем уйти за кромку, нужно собрать себя воедино и стать защитником истины. Предстоит суровое состязание воли и инстинктов. Сегодня должен родиться Воин. – Я готов. – Знай, что четыре стихии тебя испытают: Земля, Огонь, Вода и Металл. Постигнешь их суть, и силой они тебя одарят. Сегодня ты Воином станешь, либо… погибнешь. Согласен, аль нет? – Я же сказал и слов не меняю. Дед Пахом прокашлялся, просморкался, долго заправлял штаны в сапоги и поправлял пояс, затем, не глядя на меня, глухо проговорил. – Оденься потеплее, да, меч не забудь. Не смотря на жару, старики накинули на плечи ватники, а я прихватил толстый свитер, который всегда беру в дальние поездки. Через четверть часа мы выступили. Впереди шагал дед Семён, за ним я, и последним выступал дед Пахом. А направились мы к той самой таинственной церковке со стороны заднего луга. Подойдя вплотную к зарослям, дед Семён обернулся и сказал: – В прежние времена эти руины назывались храмом Николы Угодника, рядом, как водится, погост. Перед войной церковь разорили и забросили. Но чудом сохранился старинный фундамент, в котором сокрыт вход в подземелье. Страшные катаклизмы, нашествия и войны разоряли и уродовали нашу землю, но хранители упорно берегли и возрождали её. В незапамятные времена здесь на месте древнейшего святилища времён каменного века волхвы возвели капище Рода. И позже во все века здесь разные храмы стояли. Их разоряли то ары-кочевники, то арии Сельма, то киммерийцы Змея проклятого, то скифы именем Табити, богини жестокой своей. Готы, гунны, авары, хазары оставляли здесь пепелище. Но предки неизменно храм возрождали. Как ты наверно уже догадался, именно здесь место портала ушедших богов. Сами чудесные врата находятся глубоко под землёй в толще известняка, а ведущий к ним ход берёт начало в церковном подвале. Дед Семён раздвинул кустарник и стал пробираться сквозь перепутанные колючие заросли. Я вздохнул и полез за ним. Тфу ж, твою дивизию в перекрёсток! Закрывая лицо исколотыми руками, я уже начал про себя сквернословить, когда за густым сплетением старого шиповника показалась замшелая каменная кладка и над ней выщербленная кирпичная стена с обсыпавшимися пятнами штукатурки. Из-за кустарника послышалось хриплое ворчание деда Семёна. За толщей веток обнаружилась небольшая расчищенная площадка с низкой, но глубокой полукруглой нишей в основании фундамента. В глубине проёма едва различались ржавые створки, вросшие снизу в землю, покрытую травой и сопревшими слежавшимися листьями. Дед кивнул мне на дверцу и протянул неизвестно откуда взявшуюся лопату. Я быстро освободил дверь от земли и мусора и уступил место деду Семёну. Немного повозившись со старым кованым запором, он с натужным скрипом отворил дверцы. Из темноты пахнуло гнилью и затхлым воздухом подземелья. Сзади просунулся дед Пахом и протянул нам факелы с набалдашниками из густо пропитанной смолой и воском пакли, набитой в большие жестяные банки. Оглянувшись, я увидел, что у него за плечами мешок со связкой подобных факелов. Не желая лезть в чужой монастырь со своим уставом, я пожал плечами, убирая в карман фонарик, и чиркнул зажигалкой. Разгоревшиеся факелы давали немного света, и глаза не сразу привыкли к полумраку. Я то и дело спотыкался о густо покрывающий пол кирпичный мусор, зато деды вели себя, как рыбы в воде. Они уверенно двинулись вдоль стены, и через несколько шагов свернули налево. В полумраке мы остановились напротив заваленного разным хламом неглубокого проёма. Раскидав кучу досок, какой-то рвани, трухлявой жести и битого кирпича, мы освободили заложенный досками узкий проход, грубо проломленный в старинной кирпичной кладке. Сразу же за проломом обнаружилась небольшая площадка, от которой вниз вела выщербленная каменная лестница. Пока я соображал, что к чему, дед Семён начал спускаться. Вслед за ним ускользнули отсветы факела, и гулкую тишину нарушили удаляющиеся шаги. Сзади топтался дед Пахом, и моя тень от его факела нетерпеливо заметалась по стенам и ступеням. Я передёрнул плечами, вспомнив свой вещий сон, и осторожно ступил на усыпанную мелкой каменной крошкой и пылью лестницу, слыша за спиной одобрительное сопенье деда Пахома. Лестница плавно закручивалась влево и через полторы сотни ступеней закончилась небольшим квадратным тамбуром, в стене которого темнела дверь с крупными ржавыми клёпками. Дед Семён долго возился с запором, и дверь, слегка пискнув, отворилась внутрь, открыв взору вырубленную в известняке сводчатую катакомбу с ровными стенами и полом со следами ржавчины от протечек воды. Плавно загибаясь налево, примерно через сотню метров ход вывел нас к третьей позеленевшей от времени высокой, метра в четыре двери, сделанной из меди или бронзы. Дед Семён с кряхтеньем надавил плечом на тяжеленную створку, которая, тихо вздохнув, медленно отворилась внутрь. Дед немного задержался в проёме и вместе с факелом исчез в непроницаемой темноте. Я шагнул за ним, а шедший последним дед Пахом медленно и беззвучно закрыл дверь. В неверном свете я не сразу разглядел просторный зал со сводчатым потолком и выложенным ровными плитами полом. В каждой из четырёх стен на уровне пола темнели высокие полукруглые ниши, а в центре зала тускло поблёскивал чернотой огромный куб высотой метров шесть. К нему примыкали полуразрушенные грубые каменные лестницы. Пока я с открытым ртом глазел на куб из моего сна, деды вставили четыре горящих факела в скобы, после чего мерцающий свет чуток разогнал темноту по углам. – Раздевайся, Антон Владимирович. Скидывай всю одежонку до нитки, – дыша паром, проговорил дед Семён. Сложив одежду на ступеньки, я встал голяком рядом с дедом Пахомом, и, поёживаясь от холода, всем нутром чувствуя, что вот-вот попаду в большую переделку. Тем временем дед Семён, забрался на верхнюю грань куба, и, подняв вверх свой корявый посох, медленно, но громко произнёс: – Именем Неба и Земли, во имя Истины и Справедливости, прошу мировые Стихии принять Избранного Небом, ставшего на путь испытания. Затем стоящий рядом дед Пахом легонько втолкнул меня в первую нишу. Сначала ничего не произошло, и я уже хотел выбираться из каменного мешка, как в следующий миг утратил опору под ногами. Пол потерял твёрдость, и словно трясина начал меня засасывать. Я взмахнул руками в надежде зацепиться за стены, но не достал! Вопль застрял у меня в глотке, когда надо мной сомкнулась поверхность. Холодная земля сдавила, не позволяя кричать, шевелиться и дышать. Меня охватила паника и жуткий страх, а секундой позже я увидел ухмыляющуюся смерть. Перед глазами мгновенно побежала вся моя прожитая и непрожитая жизнь. Меня потрясла и возмутила вопиющая несправедливость, и, если бы мог, я заорал бы в костлявое лицо: «Мне нечего стыдиться или о чём-то жалеть. Я грешник, но прожил не зря, и счастлив, что многие вспомнят обо мне и помянут добрым словом». В голове начался перезвон, и я уже приготовился к жестокому мигу, когда с удивлением понял, что продолжаю свободно дышать и, что земля не такая уж холодная, а скорее мягкая и приятная. Доброта и покой разлились по всему телу, умиротворяя меня и уравновешивая. Раздался негромкий тягучий звук гонга, я очнулся и обнаружил себя стоящим в той же нише лицом к стене. Я нашёл в себе силы обернуться и сделать несколько шагов вон из коварного углубления. Однако передохнуть мне не довелось. Дед Пахом потянул меня за руку и потащил к следующей нише. В голове клубился туман. Я шёл, как сомнамбула, ничего не соображая, и ещё не оправившись от собственных похорон и воскресения. Увидев вторую нишу, я слабо упёрся, и деду пришлось втолкнуть меня в каменный карман. Я уже открыл рот, чтобы попросить его больше так не делать, когда меня со всех сторон охватило пламя. Волосы встали дыбом, затрещали и вспыхнули, кожа пошла пузырями и обуглилась. Страшная боль скрючила тело. Я заорал во всю мочь и полной грудью хватанул огонь, который опалил меня изнутри и сжёг бронхи. Я потёк словно кусок воска, и перед последней секундой жизни завопил выплёвывая из горла кровавую пену и сажу: «Великий Боже, Творец всего сущего! За что мне всё это! Я не убивал и не велел убивать. Я не отнимал чужого хлеба. Я не обездолил ни одного человека. Я всю жизнь помогал и спасал». И вдруг боль отступила, и пламя стало ласково щекотать бока. Второй раз низким басом загудел гонг. В состоянии безумной прострации меня вытянули из ниши огня, поволокли дальше и засунули в третью нишу, в которой на меня обрушился нескончаемый поток воды. Потеряв последние силы в пенном водовороте, я попытался схватить последний глоток воздуха. Но вокруг колыхался лишь мрачная пучина, и моё растерзанное тело растворилось, обнажив голую душу. И опять безглазая смерть вынырнула из тёмно-зелёной водяной толщи и, покачивая огромной косой, встала напротив. Я смотрел на костлявую гостью, искренне удивляясь, что же она хочет у меня отхватить своим инструментом, коль я уже и так распался на молекулы. И тогда я рассмеялся смерти в лицо. Как можно бояться краткого мига умирания, когда позади целая жизнь, а впереди вечность. Удивлённая смерть покрутила безносой башкой, и, подхватив чёрный саван и косу, растворилась в толще посветлевшей тёплой воды, которая, смущённо извинившись за беспокойство, обняла моё тело и нежно погладила по животу и голове. Третий раз я услышал затухающую вибрацию гонга. С прокушенными до крови губами и побелевшими от кошмара глазами, в плачевном состоянии я оказался в четвёртой нише и сразу же почувствовал на руках и ногах тяжёлые оковы. В звенящей темноте где-то впереди раздался шелест рассекаемого сталью воздуха. Двигаться невозможно, а увернуться нельзя. Близкий свист летящего клинка, и сильнейшая боль пронзила левую руку. Я почувствовал, что из раны, развалившей руку от плеча до локтя, хлестанула кровь. После секунды тишины, наполненной ударами моего сердца и скрежетом зубов, опять послышался свист быстрой стали, и струя крови ударила из просечённой ноги. И тогда во мне проснулась холодная ярость. Собрав все силы, я разорвал оковы и бросился грудью на невидимого врага. И, когда жестокий клинок, вылетев из темноты, коснулся моей груди, между ним и отчаянно бьющимся сердцем оказался только маленький серебряный крестик, ставший непреодолимым препятствием для смертельного острия. Затем с весёлым шелестом на окровавленный металл упал мой меч Баалат и разрубил его пополам. Тут же у меня заложило уши от ультразвука, который, понижаясь, перешёл в свист, потом – визг, затем в торжествующий вой, опустился до низкого рёва, и потерялся в вибрациях инфразвука. В четвёртый раз загудел гонг, и громкий и властный голос произнёс: «Достоен!». И тут я окончательно выпал из времени, а затем увидел продолжение прошлого сна. …Я стоял на берегу широкой реки. Всё вокруг: текущую воду, струящийся воздух, шевелящуюся траву наполняла всепроникающая сила. Я буквально купался в пространстве торжествующей жизни, переполнившей всё моё существо. Стоящая на одном колене девушка по-прежнему лила воду из кувшина в реку, и этому потоку не было конца. Я удивился такой странности, но когда она посмотрела на меня и улыбнулась, мимолётное сомнение исчезло и уступило место восторгу. Меня буквально сразили её красота, изящество и грация. Это была идеальная женщина. От избытка чувств я крепко зажмурился. Открыв глаза, я бросил взгляд вдаль и увидел, что густой туман за рекой озаряют разноцветные всполохи. Оттуда раздавался едва слышный шум, а ветер доносил сернистый запах. Я знал, что мой путь лежит именно туда в тревожную даль, но между ней и мной текла река. В поисках переправы я вгляделся в течение и понял, что меж берегов струится вовсе не вода, а время, несущее в своей толще бесконечное число событий и мириады людских душ. Прелестная девушка, проследив направление моего взгляда, нахмурилась, пожала плечами, а потом улыбнулась и продолжила своё вечное занятие… Я вынырнул из раскачивающейся темноты оттого, что разглядел в центре мрака светлое пятно, с каждой секундой разгорающееся всё сильнее. Продираясь в сторону света, я сначала почувствовал под собой землю, а затем услышал тихий разговор. И хотя моё измученное тело представляло собой сплошной слиток свинца, я понял, что мне уже больше не грозит очередное расчленение. Спустя мгновенье ко мне вернулись чувства и способность соображать. Разлепив глаза, я понял, что лежу на траве, и полуденное солнце палит мне лицо. Не чувствуя рук и ног, я не мог поправить свалившиеся на лоб мокрые волосы, а всех моих возможностей хватило лишь на то, чтобы чуть повернуть голову и скосить глаза в сторону собеседников. Разговаривали оба деда, рядом с которыми стояла и внимательно их слушала стройная молодая девушка, одетая в лёгкое светло-голубое платье, подол которого шевелил тёплый ветерок, открывая стройные загорелые ноги изумительной формы. Мой взгляд непроизвольно скользнул вверх. Всё остальное у неё в полной мере соответствовало ногам, а светлые, густые слегка вьющиеся волосы прикрывали длинную шею и волной спускались между лопаток. С каждой секундой ко мне возвращались силы. Я уже почти пришёл в себя и, приподнявшись на локоть, осмотрелся. Мою одежду составляли только джинсы, а к мокрому телу прилипли травинки и кирпичная крошка. Собеседники вдруг замолкли и разом повернулись ко мне. Выражения лиц дедов в полной мере отражали их мысли и переживания. Но, сказать по правде, тогда я видел толькоодно лицо, которое меня настолько потрясло, что я опять опустился на землю. Это была девушка из моего сна! Первым заговорил дед Пахом, усы и борода которого задорно встопорщились в широкой улыбке: – Ну, паря, ты и жох. Не поспел воскреснуть, как вборзе девичьи ножки углядывать. Видать, дюжий ты елоха, Антошка, в сладких делах. Хи-хи-хи. Котяра. Хи-хи-хи. – Дедушка Пахом, замолчи сейчас же, – воскликнула девушка, – вечно ты, что-нибудь непристойное ляпнешь. Легче сквозь землю провалиться со стыда! – Она смотрела на меня огромными синими глазищами, заливаясь лёгким румянцем, и одновременно растягивая губки в бесподобной улыбке.