– Но я должен вернуться, у меня там…, – я обернулся и увидел, что мои преследователи исчезли. Ничего не понимая, я прищурился, протёр глаза, но серая машина будто растворилась в воздухе. – Уважаемый, стоит ли возвращаться туда, где никого нет? – Добро. Поторопись, дедуля. Я очень спешу. Дедок шустро запрыгнул на соседнее сиденье, поёрзал, устраиваясь поудобнее, сложил на коленках ладошки и, задорно задрав бороду, озорно посмотрел на меня. Выруливая на дорогу, я кинул взгляд в зеркало заднего вида и увидел, как из здания автозаправки выбежала женщина и бросилась на колени перед неподвижно лежащим «волосатым». Послушная машина сорвалась с места и понеслась по пустой дороге. Спуск. Подъём. Спуск. Подъём. Тревожные мысли некоторое время бешено циркулировали в голове, однако с каждой минутой звучали всё тише, а вскоре и вовсе исчезли. Более того, возникло ощущение внутреннего покоя, словно меня прикрыла чья-то большая надёжная рука. Странное чувство. Я сосредоточился и понял, что источником доброй энергии был мой попутчик. Скосив на него глаза, я не успел задать свои вопросы, поскольку дед заговорил первым: – Слава богу, угомонилси. – Но я… – Ведаю, побоище тебя тяготит. И ещё кой-чево. Так вить? – Допустим. – За тех бардадымов не полошись. Бражник в грузовике, то брательник местного урядника… э-э… участкового, тово, што с пистолем. Оба ени жохи и галманы. А и другой хужее подлого ярыги. Третий бугай не лучше. Поделом. По Сеньке и шапка. А вот те валеты, что приметил я в серой машине, не в пример шибко опасны, и мнится, кой-то тебя скрадывают. Однако ежели ени те, о ком кумекаю, то ходу им сюды нету. Я присмотрелся к деду и подивился глубине его глаз с хитрым прищуром. А ведь не прост дедок. Ох, не прост. Речь его чудна и заковыриста, будто из позапрошлого века, но я его понял. – Спросить хочу, дедушка. – Валяй, вопрошай. – Поле ищу Куликово. Подскажи. Что-то я заплутал. – А, чё блукать. Здеся вся земля – та славная елань. А на ТО САМОЕ ПОЛЕ своя стезя идёт. Однако мнится, иное тебе надобно. – Как сказать… – я задумался. «А ведь действительно, что я на самом деле ищу?». – Часом, не церковку ли на круче? Я затормозил и внимательно взглянул на деда, сидевшего прямо и торжественно. Он усмехнулся и продолжил: – Кличут Пахомом меня. Уродился я тута. Давненько живу, да, и ведаю гораздо. Так ответствуешь, аль нет? – Церковку ищу. Только не знаю зачем. – Добро. Я тута сойду. А тебе, сынок, внай укажу. Надысь пуля бак повредила, и горева в ём почесть ужо нет, достанет бог даст на версту. Чуть дале есть съезд одесную и малая роща. Там оставь мобилю свою, борошень и пёхом к речке ступай. У раскрытой кирпишной избы ошую… э-э… налево свернёшь. Дорога не торная та, но иной не имаем. Минуешь багно и речку увеждишь. То Дон. Тебе на тот край через брод. Семёна сыщи в Лошаках. Брательник ён мой. Гуторь от меня. Прощевай. Кинув взгляд на приборы, я понял, что бак действительно пуст. Проклятье! Как всё неправильно и бессмысленно! Пока я соображал, что к чему, дедок выскользнул в дверцу и споро пошёл наискосок через луг. – Э-э, дедушка Пахом… Но старый картуз уже мелькал среди молодой берёзовой поросли и высокой травы, а вскоре и вовсе исчез из вида. Деда и след простыл. Ну и ну. Давненько со мной ничего такого не приключалось. Однако рассусоливать времени не оставалось. Я поспешно скатился на плохо укатанную грунтовку, и едва углубился в посадку, как мотор зачихал и заглох. Всё, приехали. Пожалуйте на выход с вещами. Я обошёл машину сзади, осмотрел правый бок, поковырял пальцем в пулевых пробоинах, вздохнул и начал собирать пожитки. Оглядев с сожалением удочки, матрас и коробку с продуктами, я вытянул рюкзак, переоделся в камуфлированные штаны и куртку, надел брезентовую шляпу-афганку и переобулся в прочные башмаки-берцы. Затем я сложил в рюкзак нужную одежду, выбрал кое-что из еды и закрыл Прожорика. «Не скучай тут без меня», – я похлопал его по тёплому боку, и, не оглядываясь, зашагал по заросшей колее. Глава 3 Примерно через полверсты грунтовка перевалила через бугор и направилась в сторону видневшихся в отдалении заросших кустарником и крапивой развалин. Ага! Вот и первый ориентир. Кажется, именно об этом разрушенном доме и говорил дед Пахом. Я бодро шёл под горку и с интересом разглядывал окрестности. Однако чем ближе я подходил к кирпичным руинам, тем больше меня охватывала непонятная тревога. А, приблизившись к освещённым закатным солнцем выщербленным стенам, я вдруг ощутил чужое недоброе присутствие. Осторожно оглядевшись и прислушавшись, я не нашёл ничего, кроме тишины и струящегося вечернего марева, поднимающегося словно занавес в иную реальность. Стоя на развилке дорог, я невольно поёжился, вдруг осознав, что реально оказался на распутье. За спиной остался привычный мир начала двадцать первого века, а впереди – разошедшаяся надвое дорога в неизвестность. Направо более-менее сносная грунтовка терялась меж двух рощиц, и оттуда доносился отдалённый собачий лай. Налево едва заметная, заросшая травой колея ныряла в обрамлённую камышом и ракитником затянутую ряской лощину. Похоже, именно это самое место дед Пахом обозвал багном. Пока я соображал, куда двинуть дальше, солнце устало сползло за чёрную гребёнку деревьев, зажгло багряный закат, и на утомлённую землю из тени начали выползать сумерки. За тёмно-зелёной жижей лощины поднимались перепутанные заросли, в которых исчезала заросшая колея. Дед предлагал мне свернуть именно на левую дорогу. «Дорога не торная та…», передразнил я деда Пахома. Ничего себе дорога! А что тогда называется болотом? Я поскрёб слегка отросшую щетину, и махнул рукой. Эх-ма! Пропадать, так с музыкой! Раздевшись до трусов, я взвалил на одно плечо рюкзак, на другое – перетянутую ремнём одежду и шагнул то ли в густую воду, то ли в жидкую землю. Шагать с грузом по грязи занятие само по себе неприятное, но помимо этого я не мог избавиться от ощущения противодействия. Мне показалось, что опора под ногами стала исчезать! А ведь, судя по размерам лужи, она не должна быть такой вязкой и глубокой. Ноги всё глубже тонули в непролазной жиже. Движение давалось неимоверно трудно, руки удерживали груз, и балансировать приходилось только туловищем. С матюгами выдирая ноги из трясины, я пару раз едва не свалился вперёд. А где-то в середине бучала и вовсе началось что-то невообразимое. Со всех сторон раздался зловещий шёпот, тени сгустились и уплотнились, и в сумрачной дымке впереди померещились грозные бездонные глаза. И тогда, разозлившись по-настоящему, я издал рычащий звук и рванулся из цепких объятий болота. Шагать стало намного легче, и через минуту я выбрался на другую сторону коварной лощины, досадливо булькнувшей вслед крупными пузырями. Свалившись без сил в траву, я начал жадно хватать воздух широко раскрытым ртом. Отдышавшись, я поднялся, оглядел довольно большую, но внешне ничем не примечательную лощину и от недоумения пожал плечами. Затем я пристроил на спине поклажу и побежал по едва видимой в сумерках заброшенной колее, слегка путаясь в мягкой траве. Из множества самых разных желаний тогда я хотел лишь одного, как можно раньше добраться до чистой воды. Уже в серой темноте впереди блеснула широкая водная поверхность. Под невысоким подмытым водой обрывчиком протянулся ровный, как стол, песчаный берег. Сбросив груз на песок, я оглядел грязные ноги и живот, поёжился, поднял глаза на реку, выискивая место для купания, и замер поражённый феерической красотой. Разгораясь всё ярче и ярче, из кисейной дымки выбрался широкий полумесяц, окрасивший мир разными оттенками бирюзового цвета. По водной глади побежали искры световой дорожки, обрамлённой лёгким розовым туманом. Казалось, что от одуряющего запаха ночных цветов тёплый воздух загустел и потёк над рекой. Из туманного пуха выступили неясные очертания другого берега, потерявшего свой край в мерцающей выси. Я шагнул в тёплую воду, которая, словно ласковая зверушка, начала шевелить песок и играть с пальцами. Взвизгнув от охватившего меня восторга, я бросился в реку, которая медленно понесла меня, подталкивая своими струями на стремнину. Опасаясь, что течение унесёт слишком далеко, я попытался вернуться к берегу, но не тут-то было. Река явно не желала отпускать, затаскивая всё дальше и дальше. Дьявольщина! Только этого не хватало. Я изо всех сил молотил ногами и делал мощные гребки, но вихрящееся течение в водокрутах стало затягивать вниз. Ну, нет! Утопление категорически не входило в мои планы. И тогда внутри произошёл незаметный взрыв, переполнивший меня энергией борьбы. Как ни странно, река успокоилась и отпустила. Вскоре я выбрался на берег и растянулся на мягком песке. Уф-ф. Что-то многовато приключений для одних суток. Вернувшись берегом назад, я оделся потеплее, и, даже не перекусив с дороги, завалился спать, бросив на сухой песок охапку веток и травы, и, подложив под голову рюкзак. Мне кажется, что я никогда не спал так глубоко и безмятежно. Утро разбудило меня туманной сыростью, бодрящей прохладой и голодом. Я наскоро ополоснулся на мелководье, и, вытираясь полотенцем, наконец-то разглядел место, куда вчера вывела меня непроезжая дорога. Река устало несла желтоватую воду, поверхность которой на стремнине рябила завихрениями. Ночью Дон чудился мне шире, а днём оказался совсем небольшой рекой. Кручи на том берегу на самом деле поднимались метров на 10 – 15. Кое-где берег резко обрывался к воде, обнажая слоистые пласты мела и известняка, выступающие широкими светлыми лентами над пологими осыпями и обрамлённые густым кустарником. Слегка перекусив, я закинул рюкзак на спину и принялся искать вчерашнюю дорогу. Заросшая колея нашлась неподалёку, но не успел я сделать и полсотни шагов, как она окончательно потерялась в прибрежной растительности. Продираясь сквозь высокую траву, частокол побегов ивы и нависшие ветки ветлы, я ворчал и проклинал непролазные заросли. Моё терпение было уже на пределе, когда впереди показался просвет. Открывшаяся панорама речной излучины вызвала у меня вполне понятное волнение. На другой стороне круча соскальзывала в широкий и глубокий овраг, промытый впадающим в реку ручьём. За ним берег поднимался, и вдали на самой высотке виднелась макушка полуразрушенной звонницы без купола. Неужто, рисунок в старой книге изображал именно это место? Я напряжённо вглядывался в размытый утренней дымкой контур церковки и только сейчас до меня начало доходить, что всё события последних дней начинают сходиться в одну точку и приобретают конкретный смысл. В этом месте река мелела и вдвое расширялась, о чём свидетельствовал шумный каменистый перекат. Приглядевшись, я с удивлением обнаружил упирающуюся в воду старую колею, напротив которой торчали два ряда гнилых обломков свай. Ага. Видимо это остатки моста, и, вероятно, рядом с ними и находится переправа. Недолго думая, я скинул одежду и полез в воду на разведку. Действительно, напротив дороги имелся приличный брод с плотным каменистым дном. Я вернулся, взгромоздил поклажу и шагнул в реку. Сильное течение сразу же набросилось на меня, пытаясь столкнуть с переката. Я сжал зубы и, с трудом удерживая равновесие, медленно двинулся через реку. Мне повезло что, глубина на всём протяжении не превышала метра, к тому же рядом торчали остатки моста, которые помогли мне удержаться на стремнине. Свободно вздохнул я только, выбравшись на другой берег. Проследив взглядом оплывшую колею, я поправил поклажу и пошлёпал по заброшенной дороге, которая, потихоньку извиваясь, ползла по пологому склону вверх. Выбравшись на ровное место, я оделся и осмотрелся. Утреннее солнце подняло лёгкий ветерок, разогнавший туман и открывший с высокого берега зелёный простор поймы на той стороне с далёкими голубыми холмами на горизонте. А над всем этим великолепием висело огромное лазоревое небо, кое-где испещрённое белыми завитушками облаков. Замечательная картина завораживала, но взгляд всё время возвращался к заброшенной церковке, возможно, хранящей ответы на мои вопросы. Глубоко вздохнув, я засунул в карман сложенную шляпу, взвалил на спину рюкзак и зашагал по едва заметной дороге. По моим прикидкам до церквушки было рукой подать, но мне опять не повезло, когда дорога упёрлась в протяжённый овраг с ручьём, над которым висел полуразрушенный мост, вернее его остатки. Судя по состоянию замшелых брёвен, на них уже лет десять не ступала нога человека. Опоры обветшали, а накат и вовсе отсутствовал. К моей радости, обе сдвоенные продольные лаги оказались дубовыми, и, не смотря на старость, сохранили прочность. Всмотревшись в глубину оврага, я увидел там россыпь брёвен, уже основательно вросших в плотную зелень. Затем я прикинул длину бывшего моста. Полтора десятка метров. Можно рискнуть. Господи пронеси! Шагнув на ветхую конструкцию, я подумал, что если она не выдержит, то меня всего изломанного вряд ли быстро найдут. Если найдут вообще. Я медленно заскользил по бревнам, и… через пару шагов столкнулся с нарастающим сопротивлением! Воздух начал сжиматься словно пружина, и, чтобы двигаться дальше, я был вынужден сильно наклониться вперёд. Более того, где-то посредине меня будто кто-то начал толкать то в спину, то в бок, то в ноги. Я ничего не понимал. Тихий летний денёк куда-то подевался, а в ушах загудел ветер и в глазах померк свет. Боже мой! Да, что же здесь творится? Я мысленно встряхнул себя за шиворот, заставляя включить мозговые извилины. Прежде всего, надо успокоиться. Я точно знал, что подо мной обыкновенные дубовые брёвна, а в нескольких метрах противоположный край оврага. Шаг… Ещё шаг… Как трудно удерживать равновесие… Бросок. Я в изнеможении повалился на траву и минут пять приходил в себя. Ничего себе, мостик! Да, Антоха, тебя тут явно не ждут. Не желая уточнять, что преодолел, я повернулся к оврагу спиной и зашагал по ровному, чуть склоняющемуся к реке лугу. Вокруг распахнулся зелёный простор, наполненный звуками птичьей суеты, стрекотанием кузнечиков, шелестом трав и запахом полевых цветов. Я шагал по земле и радовался, но взгляд по-прежнему притягивался к дальнему краю лугового ковра, где за стеной тёмно-зелёной растительности виднелась обезглавленная звонница. Добравшись до перепутанных зарослей, старая дорога вклинилась в них, разделив надвое. С обеих сторон среди кустов возвышались дуплястые вётлы, рядом с которыми под замшелыми дырявыми или обвалившимися крышами торчали из бурьяна мёртвые дома с пустыми глазницами окон. Я брёл по заброшенной деревне, и взгляд там и тут натыкался на окружённые крапивными куртинами чёрные пятна старых пожарищ, над которыми нависали обожжённые скелеты вековых деревьев. Проходя мимо одичавших палисадников и засохших садов, я не мог избавиться от гнетущего чувства кладбищенского запустения. Но в душе вспыхнула искра надежды, когда у дальней околицы я разглядел стайку рыжих кур, несколько серых гусаков, а чуть дальше – привязанных к колышку белых коз. Через сотню метров из-за кустов сирени показались два старых, но явно обитаемых дома, сложенных из толстых тёмных брёвен. Отсюда развалины церкви хорошо просматривались кроме самого низа, утонувшего в кустах ольхи и шиповника. Над сплетением веток возвышались выщербленные кирпичные стены. Внимательно рассматривая церковку, я не сразу заметил, что сам стал объектом пристального внимания. Почувствовав пронзительный взгляд, я обернулся и увидел сидящего на завалинке старичка, одетого в серую под цвет стен одежду. Положив обе руки и подбородок на рукоять чёрного корявого посоха, он буравил меня глазами из-под козырька старого картуза. Столкнувшись со мной взглядом, он распрямил спину и гордо задрал бороду. Тут я понял, что добрался до деревни Лошаки и, что этот дедок – Семён, брат моего давешнего попутчика Пахома. – Здравствуйте, дедушка Семён, меня зовут Антоном. – ? – Я от вашего брата Пахома принёс поклон. – Здорово, коль не шутишь. Благодарствую, конешно. Да, токмо видались мы с ним ужотко. Теперь пришёл черёд удивляться мне. – С кем? С дедом Пахомом? Мы ж с ним расстались поздно вечером на той стороне. – С ним, сердешным. Прибёг заполночь, наговорил невесть чего. Да, ты седай рядком, охолони. Кури ежели хошь. Я присел на дощатую завалинку. Закурил. Привалился к тёплым брёвнам и почувствовал, как по всему телу медленно разлилась истома. Я вытянул ноги, закрыл глаза и, ощутив волну приятного умиротворения, замер, боясь спугнуть состояние тихой радости. Рядом кашлянул дед Семён: – Кхе-кхе. Взаправду гуторил Пахом, приняла тебя земля, – пробормотал он скрипучим голосом, по-прежнему опираясь на корявую палку из тёмного старого дерева и глядя прямо перед собой. – О чём это вы, дедушка? – О тебе, паря. О тебе. Чую в тебе силу и правду, токмо шибко глубоко они захованы. – Дедушка Семён, ваш брат обещал, что вы поможете мне кое в чём. – Отчего ж не подсобить, доброму человеку, коль он нуждается. Да, ты не сумлевайся, вопрошай. Мол, что тут за место чудное? Кто вы сами такие будете? Отчего отшельниками бытуете? Что про меня ведаете? – Я не… – Место сие внай непростое. Тут многие тыщи лет народ наш жил. Предки предков и пращуры. И наша весь… по-нынешнему село, по-разному называлась, в позапрошлом веке прозвали её Лошаки, а до того по-иному. Спросишь, што опричного тута? Земля, как земля. А истина в том, што глубоко в тутошних недрах встретились четыре стороны света: север да юг, запад да восток. А потому силы тут много, и не все могут её стерпеть. Вишь, а тебе по ндраву пришлось. А, што касаемо нас с Пахомом, то мы последние из жителев тутошних, и нам выпала доля вдокон край сей хранить. Людей встречать-привечать, аль спроваживать подобру-поздорову. А тепереча вопрошай о главном. Я потёр подбородок и всё рассказал.