Оллину удалось избавиться от дяди только с наступлением сумерек, мягких, сиреневых, когда весь мир кажется присыпанным тончайшей пудрой и свет теряется, как будто впитывается в поверхности вещей, растворяется в густых тенях. В дворцовом парке пели цикады, тихо журчала вода в фонтанах. Окна зажглись разноцветными огнями, и в медленно остывающем воздухе разлилась лесная свежесть, как будто и не на верхнем ярусе города был расположен дворец, а где-нибудь посреди дремучих лесов Эрфеста. На темнеющем небе загорались первые звезды незнакомых Оллину созвездий. Впрочем, почему незнакомых? Вон Друза, а вон Божественный пояс, а еще дальше раскинул широкие крылья Дракон… Припоминая события дня, крутившиеся как пестрая карусель, Оллин старался думать о том, что все будет хорошо. Ему не давали покоя сомнения в том, что он выбрал верный путь. Новый указ, подписанный в обед, вступил в силу в три часа дня по времяисчислению Рамелии. В пять люди вышли на демонстрацию протеста, которая была благополучно разогнана. В семь, судя по передачам новостных каналов, открылись ворота резерваций, и модификанты ушли в леса, что на поверхности планеты. Никто из них не торопился вернуться в города, и это означало, что специально для модификантов придется отстраивать новые города. Не доверяли они больше людям. А когда вернется доверие, когда забудутся все те ужасы, что творились с позволения Григора Делайна, — Лакшми ведает. В свою спальню Оллин вернулся к девяти, после трех дополнительных совещаний, проведенных с министрами отраслевых направлений Рамелии. И — да, было видно, что им не слишком понравился первый указ Делайна. Они старались даже в глаза не смотреть, скрывали недовольство. Но молчали, даже улыбались, но так, что становилось понятно — с куда большим рвением они бы засунули этот приказ Артемису Делайну куда поглубже. За день его выжали досуха. Впрочем, дядя одобрительно хмыкал и так же одобрительно похлопывал по плечу. Мол, все хорошо. Все так и должно быть. Лайон Делайн выглядел очень уверенным в себе, ни тени сомнений не мелькнуло на его породистом лице. Выходит, Оллин сделал все, что было нужно, и теперь на своем месте? И все равно не исчезало ощущение, что на него насильно натягивают чужую шкуру. В девять часов вечера, добравшись до спальни, он сбросил с себя пропотевшую за день рубашку, влез под душ и долго стоял под обжигающе-холодными струями, пытаясь привести в порядок мысли. За всей этой суетой он ведь так и не сподобился заглянуть на страницу Поддержки. И еще кое-что не успел, но надеялся наверстать. Поскольку время неумолимо катилось к ночи, Оллин заторопился, выбрался из душевой кабины и решительно распахнул дверь гардеробной. Одежду успели поменять, пахло упаковочным пластиком. А еще через некоторое время он стоял перед закрытой дверью и несмело стучался. Сердце колотилось о ребра как бешеное, пульс бухал в висках. И в тот миг, когда дверь распахнулась, Оллину показалось, что он попросту разучился дышать. От счастья, не иначе. На него смотрела Айрис, глаза удивленно распахнуты, пальцы стиснули открытый вырез ночной сорочки. Поверх был накинут темный шелковый халат. — Оллин? — одними губами произнесла она. Он кое-как заставил себя говорить, хотя язык словно примерз к нёбу. — Привет. Ты уже спишь? Тогда… — Нет-нет, — излишне торопливо проговорила Айрис. — Пожалуйста, проходи… если хочешь. — Я… нет, я… И понял, что тонет, теряется в ее светлых задумчивых глазах и начинает плыть в волнах тонкого цветочного аромата. — Я думал… — Он снова запнулся, понял, что краснеет, и оттого разозлился на себя. — Я хотел пригласить тебя на свидание. Все как у людей. Вот. Темные полукружья бровей Айрис слегка приподнялись. — Если ты не против, конечно, — добавил Оллин, а сам подумал, что она откажет. Наверняка уже улеглась спать. Кто ж захочет из кровати вылезать, да еще и одеваться ради такого сомнительного удовольствия. И посмотрел с тоской на косы Айрис, которые привычно лежали на груди. Ощущение, что это собранные вместе лучи лунного света, было таким реальным, что, казалось, только тронь их — и разольются по полу призрачными полотнищами, распахнутся за ее спиной невесомыми крыльями. «Да ты, друг, переутомился за день», — мрачно подумал Оллин, рассматривая строгое лицо сердечком. Внезапно Айрис улыбнулась, тепло, как будто мягким перышком потрогала его глубоко внутри, там, где по преданиям обитает душа. — Конечно. Конечно, я не против. Сейчас, оденусь и выйду. И очень решительно захлопнула дверь у него перед носом. А он поборол искушение приоткрыть и в щелку посмотреть, как она будет переодеваться, как мягкая ткань сорочки соскользнет вниз, обнажая небольшие груди, потом узкую талию, плавный изгиб бедер… Шепотом выругавшись и припоминая словечки из арсенала Артемиса, Оллин попятился, уперся спиной в стену и принялся терпеливо ждать. Вскоре вновь распахнулась дверь, и навстречу выпорхнула Айрис, но только уже не в синем летном костюме, а в невероятно изящном длинном платье из нежно-сиреневого шелка, прихваченном на талии пояском-ленточкой. — Что? — Она потупилась. — Тебе не нравится? Модистка днем приходила, кое-что мы подобрали для меня уже сегодня. А остальное она обещала сделать в течение трех дней. Тебе не нравится? — и заглянула в глаза. — Ты так странно смотришь. — Мне… нравится, — хрипло выдохнул Оллин, — очень нравится. И привычным жестом согнул руку в локте, и Айрис точно так же привычно положила ладонь на его предплечье. — Куда мы пойдем? — спросила она. — А куда ты хочешь? — От ощущения ее теплой ладони на его руке пульс просто зашкаливал. — В сад? — несмело предложила она. И они неторопливо двинулись по коридору, чтобы выйти на веранду, а уже оттуда спуститься в парк этого яруса дворца — личный парк Артемиса Делайна. Поначалу шли молча, Оллину казалось, что Айрис увлечена тем, что разглядывает коридоры, голографические портреты Делайнов на стенах, величественные арки, покрытые затейливой резьбой. Он и сам невольно присмотрелся к орнаментам, а потом, поняв, в чем дело, даже удивился: неведомый мастер воплотил в мраморе перевитые ДНК-спирали. Выглядело необычно. А потом она внезапно сказала: — Ты сегодня такой… красивый. И такой непривычный. Белый цвет тебе очень идет. — Это я должен говорить, какая ты красивая. — Ерунда. Какая разница, кто кому это скажет. — У тебя волосы из лунного света, — медленно проговорил Оллин. — Мне так хочется их потрогать, но я боюсь, что они рассыплются лучами. Айрис улыбнулась, в ее глазах сверкнули лукавые искры. — Ты стал поэтом, Оллин. Когда мы встретились впервые, ты был почти как первобытный человек. Да и я… не лучше. Они посмотрели друг на друга, Айрис прыснула от смеха, и Оллин тоже рассмеялся. И все было так легко и приятно, что казалось нереальным. Да, точно. С ним ничего подобного никогда не случалось. Тем временем они были уже на террасе. Облицованная мрамором, она клином уходила под изумрудные кроны деревьев и где-то там заканчивалась лестницей. — Как здорово, что ты пришел ко мне, — призналась Айрис, когда они уже спускались вниз, к освещенной точечными светильниками дорожке. — Я извелась за день. Я выбирала одежду под присмотром вредной грымзы, потом позаимствовала у прислуги планшет и покопалась в местной сети. Знаешь, Лайон тебе не лгал. Здесь все было очень плохо, очень. — Я сделал, что он от меня хотел. — Оллин первым ступил на вымощенную плоскими камнями дорожку, по краям которой в почву были воткнуты штыри, увенчанные круглыми молочно-белыми фонарями. Словно тысячи маленьких лун спустились в темный сад. — Может, и неплохо, что все так обернулось? — Пальцы Айрис переплелись с его, он непроизвольно стиснул ее руку. — Воспоминания Артемиса порой мешают, — ответил он. — Ты не подумай, я не жалуюсь. Просто иногда… всплывает само собой, что бы сейчас сделал мой брат… которого убили. — Каким он был человеком, этот Артемис? — Не очень хорошим он был человеком, совершенно пустым, как мне кажется, — ответил Оллин. Потом добавил, чуть подумав: — Но убивать его все равно было неправильно. Они медленно шли по дорожке, углубляясь в сад. К этому времени стемнело окончательно, деревья замерли молчаливыми тенями. Чувство тихого счастья и покоя постепенно овладевало Оллином, оно было почти физически ощутимым и имело аромат цветов. Охватило его всего, закружило, мягко покачивая на теплых волнах. И ему вдруг захотелось, чтобы Айрис разделила с ним его состояние, чтобы ей тоже было хорошо и чтобы никто и никогда больше не причинил ей вреда. Слов не хватало. И в памяти Артемиса тоже слов не хватало, потому что тот никогда не испытывал ничего подобного, даже близко сравнимого с вихрем чувств и эмоций, бушующих в душе Оллина. — Айрис, — позвал тихо, — я не научился еще красиво говорить, но… скажи, я могу рассчитывать на то, что ты все же будешь моей? Серые глаза Айрис вдруг показались черными от расширившихся, почти поглотивших радужку зрачков. — Молчишь. — Он усмехнулся. — Но как мне еще спросить? Что мне сказать? Я не знаю. — Ты можешь рассчитывать, — выдохнула Айрис, но как-то горько. И было непонятно, откуда эта печаль. А потом она тихо добавила: — Что вы со мной сделали… вы все? Оллин невольно поморщился. Похоже, до счастья было далеко, как отсюда до Эрфеста. Она все понимает. Понимает, что испытываемые ею сейчас чувства принадлежит не ей, вернее, не совсем ей. Лархов доктор. Лучше бы он этого не делал, не лез бы со своей помощью ей в мозги. А так-то выходило, что Айрис принуждали, навязывая ненужные отношения. Но как же — ненужные? Он не даст ей уйти, не отпустит ни за что. Потому что она — только его, и ничья больше. И чтобы перевести разговор в другое русло, Оллин торопливо брякнул: — Расскажи, почему ты вышла замуж… за того?.. Айрис поежилась, как будто стала меньше, передернула плечами и отвернулась. — Мой муж меня купил, если тебе интересно. — Мне интересно все, что тебя касается. Мне бы хотелось знать, как ты жила до того, как мы встретились. — Но та жизнь закончилась. — Айрис нахмурилась и прикусила нижнюю губу. — Я не хочу вспоминать то, что было. Единственное, мечтаю вновь увидеть малыша. Но ты же… выполнишь это обещание? — Да, обязательно. Не сомневайся. Оллин уже пожалел, что спросил про мужа. Айрис как будто отдалилась, унеслась мыслями на Эрфест. — Он меня ненавидел, — глухо сказала она, — называл меня тупой коровой и колодой. Наверное, я сама виновата. У меня не получилось стать отменной любовницей. Он говорил, что иметь меня все равно что дохлую рыбину. — Прекрати, — выдохнул он. Снова становилось больно. Уже не возникало сомнений в том, что аватар чувствовал боль своей пары. — Ну ты же должен знать, какая я. — Позволь мне самому судить. Пока что я вижу красивую женщину, которая только-только распахивает лунные крылья. — А говоришь, не умеешь красиво… Она была так похожа на вазочку из тончайшего фарфора и так одуряюще пахла цветами и обещанием счастья, что Оллин осторожно положил ладони ей на талию и медленно притянул к себе. Зверь внутри рыкнул. В памяти всплыли воспоминания Артемиса о том, как трещит под пальцами раздираемая ткань. Оллин прищурился, глядя в широко распахнутые глаза Айрис, и чужая память осыпалась темными хлопьями.