Отец не бил балованного младшего, милого шалуна, который получал все, на что укажет, включая красное йойо. Папа бил старшего. Что еще он с ним делал? Кевину стало жутко, и он заговорил громче: — Папа бывал жесток с братом? Мать не ответила. Сначала Кевин решил, что она положила трубку, но фоном звучали голоса — наверное, переговаривались медсестры. Кевин, не отдавая себе отчета, прибавил скорость и проскочил указатель с ограничением в пятьдесят километров в час на скорости в восемьдесят. Мать ответила, только когда Кевин перестал ощущать сцепление с дорогой. — Никто ни с кем не бывал жесток. Кевин выжал сцепление, машину немного повело вправо, но потом шасси повернулись, как надо, сцепление восстановилось, и Кевин сбавил скорость. — Пока, Кевин… — Мать положила трубку. Кевин въехал в Скутшер. Он катил по узким дорогам между низеньких домов, но мысли его были не здесь. Он, пятилетний, сидит у отца на коленях, сжимая в руках “Донки Конга-младшего” — приставку “Game & Watch”, унаследованную после брата. Всего через неделю он играл гораздо лучше отца, который винил свои неповоротливые руки с шершавой, в трещинах, коже. Руки он испортил, когда подростком ловил селедку в Онгерманланде. Когда Кевин парковался возле “Ведьмина котла”, позвонил Лассе и в двух словах изложил биографию Блумстранда. — Десять лет назад проходил по делу об изнасиловании тринадцатилетнего мальчика. Расследование закрыли, но это звоночек. К тому же его дважды арестовывали за распространение пиратских копий фильмов, включая порнографию. Это тоже звоночек, даже при том, что, насколько я знаю, детской порнографии там не было. После этого разговора Кевин убедился в том, как прав был Луве Мартинсон насчет Ульфа Блумстранда. Сегодня хрупкость Луве не бросалась в глаза, и Кевин спрашивал себя, не принял ли он силу за слабость. Луве достал письмо, которое прислали ему Нова и Мерси, и стал пересказывать содержание. Кевин тем временем просматривал письмо. Я все втыкала осколок ему в горло, втыкала до тех пор, пока не порвались сухожилия. — Как по-вашему, Мерси способна еще на одно убийство? — спросил Кевин. — Боюсь, что да. Луве достал еще несколько листков. — Вот письмо от отца Мерси. — От отца Мерси? Кевин взял письмо. По какой-то причине ему подумалось о двери, которая приоткрыта, хотя должна быть заперта. — Я хотел дождаться вас, поэтому не стал разговаривать ни с ним, ни с представителями Департамента по делам миграции. Судя по содержанию, письмо мог написать только отец Мерси. Там говорится о вещах, которые Мерси рассказывала мне во время сессий, конфиденциально. Кевин быстро прочитал шесть страниц письма. Луве прав, подумал он, а это означает, что патологоанатомы работали спустя рукава. Он не был лично знаком с шефом судмедэкспертов, но знал, что Иво Андрич имеет репутацию перфекциониста. Хотя на других его перфекционизм, возможно, не распространяется. Случаи вроде этого иногда понижают в приоритетности. Теперь дверь не полуоткрыта. Она открыта нараспашку, потому что никто ее и не запирал. Кевин никогда не имел дела с Мерси, но ему казалось, что он в каком-то смысле знает ее, и в животе у него подсасывало не только от нетерпеливого ожидания, но и от радости. — Я вот о чем думаю, — сказал Луве. — О чем? — Может, чтобы найти Мерси, стоит привлечь прессу? Кевин поразмыслил. — Может быть… Попросим ее отца выступить с обращением, просьбой дать знать о себе. Вдруг сработает. Скоро мы их найдем, подумал Кевин и набрал номер угрозыска. Разговаривая, он наблюдал за Луве. Тот сидел перед ним, скрестив ноги и сцепив пальцы на колене. Так сидят все психологи. В доме у христиан Стоксунд Эмилия Свенссон остановила машину перед домом Понтенов. По имеющейся у нее информации, Свен-Улоф владел “BMW”, но сейчас машины не было видно. Эмилия предложила поехать и поговорить с Алисой неожиданно для самой себя. Ей хотелось снять часть задач с Лассе и Кевина, но едва совещание закончилось, как на нее напала нерешительность. О чем она станет спрашивать? Однако когда Эмилия позвонила в лабораторию и попросила прислать фотографии майки, принадлежавшей Фрейе Линдхольм, а также рисунка на этой майке, как минимум один вопрос она сформулировала. Эмилия вылезла из машины и пошла по выложенной камнями дорожке к таунхаусу, где проживали Понтены. Ландгрен, Юхансон, Фрикберг, Сунд, читала она, проходя мимо почтовых ящиков. Все эти фамилии, равно как и неприметные таунхаусы красного кирпича, родом из шестидесятых, свидетельствовали: перед вами типичный шведский средний класс, а почтовый индекс проговаривался, что жить здесь не каждому по средствам. Первым признаком того, что Эмилия собралась навестить дом, где живут христиане, оказался дверной молоток. Эмилия взялась за Христа и постучала в дверь Его пятками. У Осы Понтен было кукольное личико, обрамленное подстриженными под каре светлыми волосами. — Yes? — Женщина натянуто улыбнулась. — My husband is not here[72]. Эмилия растерялась. — Здравствуйте, меня зовут Эмилия… И со мной можно говорить по-шведски. Она объяснила, что она эксперт из уголовной полиции и ей надо переговорить с Алисой. — Это не допрос, — прибавила она. — Я просто уточню у вашей дочери кое-какую информацию, но дело важное и срочное. — Насчет тех двух девочек? — Да, точнее, трех. Женщина бросила взгляд на соседние участки, словно желая удостовериться, что за ними никто не наблюдает. — Входите. — Она сделала шаг назад, пропуская Эмилию. Оса была худенькой женщиной за сорок, с тонкими, почти острыми чертами лица и в будничной серой одежде, производившей впечатление чего-то холодного и застывшего. Оса Понтен нервничала. Но ей явно было любопытно. Они прошли через гостиную, дышавшую пятидесятыми, и Оса остановилась на пороге кабинета. Алисы не было, но в воздухе все еще висел запах лавандовых духов. Стены покрыты стеллажами с аккуратно расставленными папками, и Эмилия подумала, не бухгалтерские ли материалы в них содержатся. У стола со стопкой книг стояли два пустых стула. — Я схожу за ней, а вы можете подождать в гостиной, — предложила Оса. Эмилия села на черный кожаный диван и посмотрела в панорамное окно, выходившее на задний двор. Маленькая веранда, сад не больше тридцати квадратных метров. В гостиной — мебель пятидесятых-шестидесятых годов. Ничего дорогостоящего, подумала Эмилия. Послышался телефонный звонок. Вниз по лестнице простучали быстрые шаги, и Оса ответила. В таких домах бывают тонкие гипсокартонные стены, и, хотя Оса понизила голос, Эмилия все слышала. — Привет, Эрик… Да, он на работе, но Алиса дома. И еще — ко мне пришли. Я потом расскажу. На полке слева от дивана стоял виниловый проигрыватель; прислушиваясь к разговору, Эмилия нагнулась и стала разбирать надписи на корешках пластинок. — Да… Могу попросить Алису зайти к тебе потом… Свена-Улофа на выходных не будет, так что мы с тобой… Да, я позвоню… Целую. Сначала несколько пластинок с классической музыкой и григорианскими хоралами, а потом Эмилия сильно удивилась. Она встала с дивана, чтобы получше рассмотреть конверты.