Милая Нова, я начинаю терять терпение. Ты пишешь “мама с папой”, но я знаю, что твой родной отец умер, а Юсси тебе отчим. Юсси? Откуда он знает? Петер знает все. Пара секунд — дрожа, как бывает перед слезами, — и картинка появилась на экране. Снято, как она сейчас сидит: в кровати, спиной к стене. Из нее хочет вырваться чудовище. Затхлая тяжесть в груди, в животе, в горле. Нова загнала ее назад, сглотнула. Пока не время. Пальцы помедлили на клавиатуре. “Ладно”, — написала она, и через несколько секунд на экране возникла улыбающаяся рожица. Потом он отсоединился. В голове только слабый шум. Как будто мелкие камешки трутся друг о друга. Нова взяла телефон и вышла из комнаты, на звуки вечеринки. В гостиной говорили о ловле раков. В выходные ее тоже возьмут в Накку. Они с Юсси и братом будут ловить раков в заповеднике ночью. Рыбачить там, конечно, запрещено, но удержаться трудно — в озере столько раков! Казалось, что до пятницы еще несколько лет. — Я в душ, — объявила Нова. — Кому-нибудь нужно сначала в туалет? Мама кивнула на ее мобильный: — По мобильному же можно и в комнате поговорить? Мама уже набралась. Глаза блестят, на щеках проступили тонкие красные ниточки. В гостиную вошел Юссе. — Все, туалет свободен, — сказал он и сел на диван. — Иди в душ. Нова надеялась, что музыка играет так громко, что ее никто не услышит. Не услышит, как она, глядя в камеру мобильного телефона, обращается к человеку, который сегодня вечером будет смотреть ролик. Может быть, она будет обращаться и к другим мужчинам, если он распространит видео. Она заперла хлипкую задвижку, закрыла дверь туалета. На нечистой раковине стоял флакон жидкого мыла “Пальмолив”. Надо, чтобы оно было медовое, потому что желтоватый оттенок выглядит реалистичнее. Пусть капает на тело и лицо, остается лужицами, тягучими каплями или тянется нитями. Он называл такие фотографии “мазня”. Нова видела похожие в интернете. В голове у нее шуршали камешки и песок. Нова разделась и встала перед зеркалом. Увидела, как шевелятся губы, как шепчут слова, которые он хочет услышать. Надо потренироваться. Если выйдет нехорошо, он ее раскусит. Нова уже посылала ему видео, но он остался недоволен, написал, что она плохая актриса, что он ей не верит и что она забыла его советы. Ты должна прочувствовать собственные слова; только тогда выйдет достоверно. Нова попробовала еще раз, пошептала громче; повторив фразу несколько раз, приладила мобильник на раковину и нажала “запись”. Отступила на пару шагов назад. Огладила себя по почти плоской груди и животу. Попыталась улыбнуться, отвела волосы в сторону. — Я так люблю большие члены. Так люблю, когда меня трахают, — прошептала она, и ей показалось, что слова эхом отражаются от кафеля. Фоном гремела музыка из гостиной, любимая песня Юсси; Нова согнула колено, поставила ногу на раковину, навела камеру. Потом потянулась к стаканчику с зубными щетками. Ее щетка — желтая. У брата синяя, у мамы — сиреневая, у Юсси — красная. Нова выбрала красную, потому что другой цвет почему-то казался ей неправильным. За дверью продолжалась вечеринка — Нова уже не помнила, когда она началась, а закончится не раньше, чем все разойдутся. Самая убогая девочка в школе, подумала Нова. От меня воняет черт знает чем, я уродина. Пройдет пара лет, и я буду сидеть там, со всеми прочими. Пьяная или под кайфом. Оцепеневшая, в компании живых мертвецов. Все было кончено в несколько секунд Пять лет назад Пусть муравей ползет по руке, от пальца к пальцу. Интересно, каким он видит мир? В глазах самой Мерси мир становился все больше и больше. Когда она была маленькой, она думала, что их поселок занимает чуть не весь континент, что до Южной Африки рукой подать, а Гибралтарский пролив еще ближе, но сейчас она знала, что все не так. До Вудила, где работает папа, ехать недолго, а вот дальше, до Кано, второго по величине города страны, дорога уже бесконечная, а ведь Кано — всего лишь точка на карте. А сама Нигерия — просто пятнышко на Африке, которая, в свою очередь, пятнышко на земном шаре, который — микроскопическая точка в Солнечной системе. И так далее, до бесконечности. От муравья пальцу было щекотно. На муравье, конечно, куча клещей, а на клещах — бактерий. И все живут в разных мирах. Но муравью на это, наверное, наплевать. Мерси сдула его с пальца и поднялась с бревна. Трава была жесткой и ломкой от солнца; раньше здесь было просто тепло, и буро-зеленая вода приносила с собой прохладный ветер с гор. Вокруг Мерси лежали поваленные деревья; лес из времен ее раннего детства валялся теперь у реки кучей хлама. На берегах ее детства построят новые дома. Раньше все было так просто! Папа каждое утро ездил на автобусе в Вудил, где преподавал в техническом университете, а мама, стоматолог, работала на той же улице, где они жили. Родители любили друг друга, а двое младших братьев Мерси всегда смеялись. Теперь Мерси знала, с папой неладно, и поэтому все не так, как раньше. Поодаль мужчины валили деревья, и звук бензопилы время от времени прерывался шумом падавшего дерева. Мерси забралась на возвышение, села и стала смотреть, как работают мужчины. Между ветками крест-накрест свисали веревки, а внизу, в зелени, сверкали, как солнце, как цветки сальпиглоссиса, десять пластмассовых касок. Одни мужчины расчищали подлесок, другие готовились валить следующее дерево. Папа Мерси в молодости валил лес, чтобы добыть денег на учебу. Потом получил место преподавателя в том же университете, где учился. А теперь у него проблемы на работе, потому что он сделал что-то незаконное вместе с одним своим студентом, парнем моложе его самого на несколько лет. Но так как никто, а в особенности ее родители, не хотел об этом говорить, Мерси не очень понимала, что произошло. Знала только, что что-то нехорошее. Мерси было видно их дом и как папины рубашки сушатся на веревке, натянутой между задней дверью и чуланом. На каждый день недели свой цвет, и таких у него было два комплекта. Желтая, голубая, красная, зеленая, оранжевая, розовая и фиолетовая. Вспомнит ли она через несколько лет эту картину — семь разноцветных рубашек? Вот она сидит тут на холме и смотрит на все вокруг, а потом, может, ничего и не вспомнит. Мальчик едет по центральной улице на красном мотороллере, серая полосатая кошка трется об угол дома. Какая-то женщина выбивает ковер на балконе. Желтые каски лесорубов, звук бензопилы, громкий шелест ветвей и глухой удар: дерево упало. Мерси стала припоминать, что она сегодня делала. Мелочи какие-то. Утром покрутила пластмассовый винт стульчака, а после завтрака выковыряла кусочек хлеба, застрявший между зубами. Когда она полчаса назад уходила из дома, то сняла туфлю и вытряхнула камешек, который натирал пятку. Папа говаривал, что небо не помнит своих дождей, а ветер — своих песчаных бурь, и Мерси вдруг поняла, что это значит. Человек не помнит самого движения, его просто несет потоком, через дни и недели, все дальше и дальше. Изобилие всего — только здесь: желтые цветки сальпиглоссиса, удары острых, как бритва, мачете и громкие хлопки выбивалки. Желтые каски внизу. Блестящие от пота голые торсы. Вдруг один мужчина рухнул на землю и забился в судорогах. Остальные бросились к нему, послышались крики, и Мерси поднялась, чтобы лучше видеть. Мужчину укусила змея. Мерси поняла это, увидев, как черная мамба — черная не снаружи, а изнутри — извиваясь, уползает в низкую траву у берега реки. Змея получила свое имя по угольно-черной пасти, которую раскрывает перед броском. Мужчина, тяжело дыша, лежал на спине. Из голени шла кровь; один из его товарищей склонился к нему и что-то сказал, махнул рукой, подошли еще двое. Один из них нес бензопилу, и Мерси поняла, что сейчас будет. Ей захотелось зажмуриться, но она заставила себя смотреть. Мерси твердила себе: лучше увидеть все своими глазами, чем потом мучиться от ночных кошмаров. Один из рабочих достал мобильный телефон и куда-то позвонил. Поговорил с полминуты, а потом кивнул мужчине с бензопилой. И тот привел ее в действие. Крика не было, только звук бензопилы изменился, стал пронзительнее, когда перепиливали кость. Смола и древесная стружка, подумала Мерси. Мелкие, мельчайшие опилки. Не труднее, чем отпилить ветку. Все было кончено в несколько секунд. Сидя на холме, Мерси наблюдала, как человека с отпиленной ногой перевязывают, как обрубок укладывают повыше. Из сумки-холодильника вытащили контейнеры с едой и вместо них сунули в сумку отпиленную ногу. Десять касок желтым букетом окружили покалеченного. Товарищи гладили его по лбу, держали за руки и говорили с ним, пока не приехала “скорая”. Когда санитары клали рабочего на носилки, он, кажется, улыбался. Опускались сумерки; пора домой. Но Мерси чувствовала бесконечную усталость и дурноту. В воздухе разливался густой запах горячего молока, похожий на запах из открытой раны, а цвета в сумерках казались ярче и глубже. На том месте, где отпиливали ногу, в глаза било красное пятно, а река приобрела глубокий зеленый оттенок, отчего вода казалась тяжелой и вязкой, как нефть. Мерси и не заметила, как рабочие собрали инструменты и ушли. Она завертела головой во все стороны, но на берегу, где валили лес, уже никого не было. На улицах поселка тоже никого. Светилось только несколько окон, и Мерси показалось, что где-то включено радио. И все же у нее было ощущение, что рядом кто-то есть. Как щекотка вдоль позвоночника и “гусиная кожа”. Мерси была здесь одна, но за ней как будто кто-то наблюдал. Она еще немного посидела, потом поднялась, отряхнула платье и отправилась домой. По дороге она, как учил папа, громко топала, чтобы отпугнуть змей. Защитить себя со всех сторон не получится. Умереть может любой человек, в любую минуту. Мерси приблизилась к поселку; светилось кухонное окно маленького домика. По четырем теням на желтой стене возле мойки Мерси поняла, что семья села ужинать, не дождавшись ее. Она открыла дверь; навстречу густо пахнуло эбой, кашей из кассавы с жареным мясом. В очаге потрескивал огонь. Тепло охватило Мерси. — Где была? — Папа сдвинул очки на кончик носа. — Я видела черную мамбу. — Мерси подошла к плите и взяла кусочек мяса со сковородки. — Она укусила лесоруба. Мерси села за стол и стала рассказывать. Отец кивнул. — У одной мамбы яда хватит, чтобы убить тридцать человек. Если бы лесорубу не отпилили ногу, он бы не выжил. Думай, что для него все кончилось неплохо, и не бойся змею. Уважай ее. Она не пускает сюда крыс, а чем меньше крыс, тем меньше болезней. Они молча поужинали. Потом мама подхватила близнецов, на каждую руку по одному, и ушла в спальню. Мерси осталась с папой. С папой, которому плохо. Мерси это видела по нему. По морщине, которой она раньше не замечала, по глубокой морщине на лбу, словно папа обдумывает что-то тайное. А вдруг, когда постареешь, то всю свою жизнь сможешь вспомнить только по морщинам?