Откуда-то Арто знала, что у Орры под темными очками темные мешки под глазами, густо замазанные охлаждающим кремом. Он забивается в морщины и течет к носу. Орра плакала перед операцией и восемь раз говорила «Аве, Дафна», а потом отмахивалась от ответа. Орра тоже не хотела быть здесь. Операцию проводил лабор под управлением человека — белая пластина, черный щуп с почти незаметным лезвием скальпеля. Никто не увидит, как Берхарду Колдеру вскрывают грудную клетку и медленно, по кусочку, отрезают болезнь от его легких. Никто не увидит — но увидит Арто, которая может это анимировать. Увидит Арто, которая знает, как Питер Легасси бесконечно задавал рекламному алгоритму параметры поиска. Он не в первый раз так делал — его подопечные вечно приносили на индивидуальных браслетах записи о мелких и не очень нарушениях. О способах обмануть Аби. Торговать наркотиками, контрафактным алкоголем. О способах взорвать башню и девушку в башне. Еще о способах помочь смертельно больному человеку. Арто хотела анимировать слезы, но у нее на груди расползалось пульсирующее синее пятно, и она не стала тратить ресурсы. Черный щуп беззвучно делал надрез между ребер Берхарда Колдера. Еще о способах смертельно больному человеку получить поддержку. Если бы Питер Легасси был смелее — торговал бы с такими людьми, как Поль Волански. Но он предпочитал называть себя «продавцом историй» и продавать людям данные с чужих браслетов и пластин. Только данные — а значит, он не несет никакой ответственности за их использование. Даже Дафна, которая понимает гораздо больше, чем Аби, могла бы только лишить его лицензии. И то если бы кто-то грамотно составил репорт. Но Питер Легасси был мелким ссыклом. Считал, что тот, кто играет со средними ставками, дольше не встанет из-за стола. И продавал свои истории таким, как Берхард Колдер — тем, кто накопил достаточно денег, но имел проблему, которую деньги не могли решить. Вот конверт, а в нем чертежи пауков и формула взрывчатки. Вот история Леопольда Вассера и Марш Арто. Колдер сам додумался до взрыва, или Легасси помог ему связать взрывчатку, благодарную пациентку и толпу, замершую в предвкушении настоящих поступков? Арто не знала. Ей было не интересно. Если Легасси не сдох от тех эйфоринов — она бы попросила Волански отправить ему статуэтку. Но он сдох, и об этом Арто собиралась подумать завтра. Колдер, который вышел под камеры центра Лауры Брессон волоча за собой Хельгу Соркин. Колдер, который упал на траву, красиво раскинув руки, а потом потерял сознание. Который дисциплинированно рассказывал — или позволял Хельге Соркин рассказывать — о своем подвиге на всех конвентах, куда его приглашали. Он просто не хотел умирать. Работа сожрала его, но он не захотел с этим смириться. Человек, искренне посвятивший жизнь спасению других, испугался страданий и медленной, мучительной смерти. Разве Арто могла его винить. У него было так мало — реализованный сценарий, формула взрывчатки и чертежи устройства, которое не обнаруживали местные системы безопасности. Наверное, можно было обойтись одним паучком, но Колдер испугался, что часть не сработает. Арто стоило обидеться на него за такую оценку ее способности разнести что-то на куски. Она начала собирать доказательства через полтора часа после взрыва в центре. Она никому об этом не сказала, даже Рихарду. Собрала большую-большую папку с прямыми и косвенными уликами, анимировала ее, нарисовала жесткую красную обложку, потому что Марш любила настоящие вещи, и ей понравилась бы настоящая папка. Арто смотрела, и знала, что черный щуп медленно погружается в легкие Берхарда Колдера и распускает сотни шипов с невидимыми человеку лезвиями. Сейчас они вычистят все мертвое, заменят поврежденные ткани полимерными пленками, и Колдер снова будет дышать. И когда последний шип был выпущен, Арто натянула рукав рубашки, чтобы спрятать щупальце, и сказала: — Аве, Дафна. Репорт. — Аве, Дафна… репорт, — едва слышно повторила Орра. Но на нее никто не смотрел. Все смотрели на Арто, и она успела рассчитать, что это и были те самые голодные глаза и перекошенные в жадном предвкушении рты, которые так часто вспоминала Марш. Еще она рассчитала, что Марш были бы неприятны эти взгляды и стала смотреть на Хельгу, которая смотрела со смесью тоски, непонимания и отвращения. Вот это был привычный для Марш взгляд. Женщина в браслетах протянула руку. И взяла у нее папку. Аве, Дафна Шаам. Аве, Абрахам Шаам — аве-Аби. Аве мир, которым правит их ребенок, аве Рональд Шаам. Аве, и послушайте, как отголоски трагедий рождают новые, и как кто-то не хочет с этим мириться. Арто не могла отправлять репорты, но Орра могла. Врач, проводящий операцию, мог сослаться на служебную этику и закончить ее, но Орра не стала бы так поступать, потому что у нее было трое детей и голографические синие пауки, которые лезли из всех трансляторов четвертый день. Дафна медленно открыла папку. Закрыла глаза и кивнула. Арто видела, как из-под ее покрытых золотом век текут слезы, но не верила ей. Рихард говорил с Хенде Шаам. Рихард давно понял, какую сделку заключил когда-то Абрахам Шаам, и кого ему напомнил Айзек — Аби, и еще немного Дафну, которая в большинстве модификаций не была похожа на себя. Вот еще одна трагедия, отраженная в веках, повторенная тысячи раз. Весь их мир был построен на попытке не дать повториться истории и таких людях, как Клавдий, Марш, Поль или Рихард — тех, кто раз за разом находит способы ее повторить. Только способы — но потом находятся те, кто ими пользуется. Орра опустила руки. Рейтинг Берхарда Колдера упал. Он потерял свое право на операцию. Погасли панели лабора, погас свет в зале. Замер щуп, распустивший черные шипы в легких Колдера, и никто не отдаст команду его убрать. Арто не смотрела ни на Дафну, ни на Хельгу, ни на остальных зрителей — только на него. Она не знала, когда он умрет — до того, как пройдет действие наркоза или после? Никого к нему не подпустят. Никто ему не поможет, как и всем людям, погибшим в центре Лоры Брессон. Какая глупость — повторять историю Марш и Леопольда. Ведь она не кончилась ничем хорошим. Арто не знала, когда умрет Берхард Колдер, насаженный на шипастый скальпель, ради которого он убил стольких людей и чуть не убил дочь Клавдия. Но она не собиралась вставать с кресла до самой его смерти. … Айзек начал утро с того, что пришвартовал свою абру выше по течению и пешком вернулся в лагерь. Успел увидеть, как Грейс и Хэтти отплывают в сторону города на весельной лодке. Если бы он мог — тоже греб бы в город. Вместо этого он налил кофе из общего автомата, сел на берегу и стал ждать. Еще не рассвело, когда Арто равнодушно сообщила ему, что больше не является основным помощником Поля. Что у нее больше нет доступа к базам, микрофонам, трансляторам и камерам, и что к вечеру никто, кроме Рихарда, не сможет обращаться к ней в пределах лагеря. Айзек точно знал, что она не станет ждать, когда Поль заберет у нее доступ. Еще он знал, что уже к полудню Поль пойдет к Гершеллу и будет требовать доступ к управлению Арто. Айзек щурился на волны и думал, а чего, вообще-то, хочет Поль? Раньше он не задавал себе этот вопрос. Поля не интересовали ни рейтинги, ни деньги. Айзек видел его общий рейтинг и статистику по блокам — там были вполне реальные, не накрученные значения. Все медицинские, коммуникационные и эмпатические блоки были почти пусты, в семейном болталось несколько сотен баллов, которые не обновлялись уже пятнадцать лет — значит, это были еще не растраченные баллы родительских рекомендаций. Денег у Поля было много, но он тратил их на плоты, кур, зарплаты и оборудование лаборатории. Потом Айзек стал думать, а чего он сам хочет, и выходило, что он просто не хочет жить в городе. Работа на Поля стала чем-то вроде переезда от родителей, только вот Айзек никогда не стал бы переезжать от матери, если бы только ясноокая Хенде Шаам, да не забудется вовек ее имя, была жива. Наверное, Поль тоже просто не хотел жить в городе. А еще он хотел убивать людей, но Айзек не мог его осуждать, потому что успел в юности поработать официантом. — У вас входящий звонок от Рихарда Гершелла, — чирикнула Полли, временный ассистент. — Прими, — вздохнул Айзек. — Утречка вам доброго, мистер Гер… — Поль прислал мне рабочую лицензию. А еще у меня ночью сперли топор. — Рихард на приветствия времени не тратил. — Рыбка. Приплыла и сперла. — Вас это расстраивает? — уточнил Айзек. — Ну конечно меня это расстраивает, это же был такой ценный предмет интерьера, — выплюнул он. — Задавал стиль комнате. У вас в лагере прячется девчонка, которую злые врачи наверное просто так держали на рецептурных эйфоринах, и у нее есть топор. — А еще уважаемый член общества, который умудрился закончить карьеру пиарщика тремя трупами и которому злые социальные работники не просто так не давали рабочую лицензию, — не удержался Айзек. И улыбнулся облачку, закрывшему солнце. Молчание Рихарда было почти физически ощутимо. — Еще пошути, у тебя так замечательно получается, — наконец сказал он. — Зайди к Клавдию, там встретимся. Он на все согласился, так что когда все закончится — погрузишь его в абру и поплывешь в город. — У него дырка в боку, — напомнил Айзек. — Значит, удобнее будет тащить, — прошипел наушник. Полли несколько секунд растерянно молчала, а потом опомнилась и включила задорную детскую песенку про ежика. … Поль начал утро с чувства, похожего на печаль, и ему это не нравилось. Впервые за много лет он не мог ответить себе, правильно ли он поступает. И хочет ли он поступать правильно.У людей в городах были границы куполов. Их не запрещалось пересекать, просто за куполами воздух был нефильтрованным, а солнечный свет смертельным. Поль и другие «исследователи» регулярно отправляли отчеты, полные все новых подробностей. Арто не боялась ни солнца, ни воздуха, но она зависела от искусственно ограниченного действия сети. Границы для Арто пролегали в пустыне, вверх по течению реки. Туда они и отправились вчера вечером — Поль с транслятором и Арто со всей своей злостью. Вчера пустыню топил особенный закат — красно-лиловый, накатывающий волнами, на которых дрожала золотая рябь. Поль сидел на песке, транслятор лежал напротив. У транслятора был широкий радиус действия, но Арто стояла рядом с Полем. Они смотрели в пустыню, и Поль рассказывал, как пахнет песок, речная вода и раскаленный мазут. Он старался. Выбирал слова, которые Марш должна была понять, но выходило что-то вроде «как снег, но наоборот». Арто благодарно щурилась и курила, распуская слишком густой для ее сигареты дым. — Я устала, Волански, — говорила она. — Какого хрена Гершелл это все на меня взвалил? — Он думал, что ты будешь жить какую-то другую жизнь, — мягко отвечал Поль, и сам себе верил. — Обхохочешься. Я сраный песочек понюхать не могу, вот это жизнь. А знаешь, чем я ночью занималась? В конвенте трахалась. В конвенте, Волански. Настоящие вещи, настоящие поступки. — Ты ведь пришла не потому, что не можешь поцеловать мужчину, который тебе нравится. — Я пришла, потому что через полтора часа убью человека. Сделаю это с особой жестокостью, и водичкой на труп не покапаю. — Ты знаешь о мертвецах в храме? — Я искала Эда Таля. Таль выбрался. Копил воду, сушил хлеб, и однажды поперся за твоим вездеходом. Умер, конечно, в зоне действия сети Среднего Рейла. Знаешь, за что он ненавидел Клавдия? Какой-то хрен убедил его отца воспользоваться рыбьей костью, спер у него со счета все деньги, а потом голову ему проломил, вроде даже случайно. Какого-то хрена так и не нашли, но Клавдий нарисовал аватар, который казнили в очередную пятницу, и дело закрыли. Если бы Таль знал, что Клавдий еще и кость изобрел — вообще на говно бы изошелся. Может даже добрался бы до Валейна… — Хочешь и для меня собрать папку? — Хочу, чтобы ты меня убил. — Если ты хочешь — почему не попросишь Гершелла? Она дернула плечом и ничего не ответила. Еще час они сидели на песке, глядя, как закат тускнеет и становится непроницаемой чернотой. Потом Поль сел в вездеход и уехал, оставив транслятор. Арто осталась. Она не обернулась. Это было вчера. Вчера Поль согласился, потому что давно знал, что этим кончится. А сегодня его с самого утра донимало это, похожее на печаль. Он говорил себе, что это от того, что Марш заслужила мрамор храма и прохладу воды, а он не сможет ей этого дать, но казалось, есть что-то еще. Она была хорошим другом. А Поль всегда грустил, когда приходилось убивать друзей. Тогда Поль решил, что увезет в храм и Клавдия, и его дочь. Сначала он не собирался этого делать, но потом решил, что Марш было бы приятно, что Клавдий с дочкой теперь вместе и что они похоронены в хорошем месте. Клавдий тоже должен был понимать, что этим однажды кончится — ведь он дважды давал шанс любому преступнику остаться безнаказанным. Аватары, на месте которых должен был оказаться Поль, казнили шестнадцать раз. Девять раз Клавдий нарисовал его мужчиной, шесть — женщиной, и трижды мальчиком-подростком. Почти каждый раз у его аватаров был какой-то физический изъян, чтобы сократить уровень эмпатии зрителя, но трижды Клавдий рисовал красивых людей со злыми взглядами.