Он вдруг расплылся в улыбке и спросил, дома ли мадам Такая-то. Ее ответа он не разобрал, однако она жестом попросила его подождать на площадке и, не успел он опомниться, захлопнула дверь перед его носом, бросилась к Принцессе и сообщила, что ее спрашивает какой-то мужчина. – Мужчина? – вздрогнула та, встала, пошла отворять и прыснула. – Да это же мой сын! – крикнула она. – Ваша дочь не хотела его пускать, – добавила она, поворотясь к Святой, и все рассмеялись. Девушка зарделась. – Простите, – сказала она. – Не переживай, милая, он же тебя разыграл, – успокоила Святая дочь. Принцесса извинилась за выходку сына, а девушка, очевидно желая исправить свою оплошность, молча предложила взять у гостя пальто. Но потом поняла, что не знает, куда его повесить, вернула пальто молодому человеку и виновато улыбнулась, не сказав ни слова. В отличие от отца, он не снял пиджак вместе с пальто, чтобы повесить на одну вешалку. Остался в пиджаке, то и дело выуживал из жилетного кармана часы и, дважды за пять минут проверив время, с самодовольным видом прятал обратно. – Кто выигрывает? – поинтересовался молодой человек. – Я, конечно, – ответила мадам Ломброзо. Слуга принес чай, вновь прибывший взял чашку и раскрыл газету, лежавшую на подлокотнике дивана. – Ты уже слышал? – спросила его мать. – Да, слышал. Значит, британская армия больше у нас ничего не купит. Не лучшие новости. – Вы во всем отыщете недостатки, – заметила Арлетт Джоанидис. – Это признак высокого интеллекта, мадам, – вступилась за него Святая. Девушка молча сидела возле Святой, поглядывала через материно плечо, когда та разворачивала карты веером, да время от времени напоминала, что дома ждет отец. – Помню-помню, – отвечала мать, словно отмахиваясь от неприятной мысли. – Вот вам и брак, – произнес муж Принцессы, глядя в карты. – Даже поиграть спокойно не дадут. – И, поразмыслив, добавил: – А может, только и остается, что играть. – Так играй, – съязвила его жена. – Пусть говорит что хочет, это он от обиды: проигрывает человек, – поддела тетушка Флора. – Вам и проиграть не обидно, – ответил он, не поднимая головы. – А вот ей, – он указал на Святую, – сущий кошмар. – Потому что он считает меня дурой, – вставила Святая. – Что ж, он волен думать что угодно. Я, может, и необразованная, зато исключительно проницательная и сейчас докажу ему, кто из нас дурак. – С вашим-то сегодняшним везением показаться гением нетрудно, – парировал он. – И не только везением, – Святая указала на свой нос. – Ну да, конечно, ваш нос. Ох уж этот нос, дамы и господа! – Пусть себе разоряется, я не слушаю. – На вашем месте я бы вступился за мать, – сказал сын Принцессы дочери Святой. Девушка подняла глаза, вежливо улыбнулась и покачала головой, словно хотела сказать, что вмешиваться не след. – До чего же благоразумна, – заметил сын, когда гости разошлись. – Ни слова некстати, такая милая и спокойная. Где они прятали ее все эти годы? – Ты же знаешь этих сирийских евреев, – ответил отец, помогая жене собрать карты со столика. – Скрытные до мозга костей, и она тоже такова, будь уверен. – Она и правда кроткая: ей цены нет, – добавила Принцесса. – И богатая. Ее отец торгует велосипедами. – Она само очарование, – продолжил ее сын. – Очарование не очарование, а все-таки не стоило так гадко ее разыгрывать. И надо было извиниться. – А я и извинился. Это же была шутка… – Только не делай вид, что не заметил, – перебила мать. – Чего не заметил? – удивился молодой человек. – Что она глухая. – Но я же с ней говорил… – Все равно глухая. Слышал, у соседей громко говорят? Это она. Сын смутился, Принцесса же добавила поспешно, словно прочитав его мысли: – Не приставай к ней. Она хорошая девушка. Вскоре в дверь позвонили; пришел друг, которого сын ждал уже более часа. – Сегодня во французском консульстве праздничный вечер. Меня пригласили. – А меня нет. – Не беда, я тебя приглашаю. Только собирайся поживее. Праздник уже в разгаре. – Там ведь, наверное, будет полно народу? – Ну разумеется, там будет полно народу. Пошли. * * * В тот вечер отец вернулся домой поздно и записал в дневнике, что наконец-то встретил ее. Он не назвал ее ни женщиной своей мечты, ни первой красавицей и не описал ее внешность. С присущей ему суеверностью он даже не упомянул ее имени. Однако же она была настолько недвусмысленно и очевидно та самая, что необходимость рассказать о ней на бумаге или же разузнать скрытые качества ее характера оказалась задачей чересчур сложной для человека, который написал лишь: «Мне хочется думать о ней». Он словом не обмолвился о том, что почувствовал, когда впервые ее увидел, и какие именно мысли приходили ему в голову, стоило ему поймать себя на том, что думает о ней. Он описал ее серую юбку и темно-бордовый кардиган, и то, как она сидела, скрестив ноги, подле матери, как прижималась коленом к углу карточного столика и не отрываясь смотрела в карты. Поймав на себе его взгляд, девушка улыбнулась снисходительной доброй улыбкой, немножко ленивой, немножко виноватой. Позже она коснулась его плеча в запруженном людьми патио французского консульства. Гости высыпали в сад и на улицу; молодые александрийские французы, греки, евреи, итальянцы стояли и пели среди хаоса припаркованных велосипедов и гудящих автомобилей. Весь город собрался на праздник. Кажется, то же самое творилось в британском и итальянском консульствах. – Вы не танцуете? – спросила она, когда он обернулся. Он не понял ни слова из того, что она сказала. – Слишком много народу, – ответил он, решив, что она пригласила его на танец. «Неужто глухие танцуют?» – подумал он и представил себе нелепую картинку: танго под звуки вальса. – Чудесный вечер, – заметила она. На ней было белое хлопчатобумажное платье без рукавов, тонкая нить бус и белые туфельки; обгоревшая на солнце кожа блестела в вечернем свете. С легким макияжем и зачесанными назад влажными волосами она казалась старше и энергичнее той робкой соседской девочки, которая весь вечер в гостях, словно школьница, не отрывала глаз от собственной юбки в складку да материных карт. Сейчас же в ее осанке читался намек на застенчивую элегантность – в том, как она держала обеими руками бокал шампанского, прижав локти к бокам. Однако отсутствие чулок и сумочки да широкий белый след – видимо, от мужских часов – на загорелом запястье говорили о том, что одевалась она второпях (и оттого выглядела слишком просто), словно весь день провела на пляже и на прием собиралась в последнюю минуту – натянула первое, что подвернулось под руку, да так и поехала с мокрыми ногами и головой. Наверное, вокруг подошв у нее каемка песка. А где-нибудь, подумал он, глядя, как тусклые вечерние огни играют на жидком блеске ее белого габардинового платья, валяется мокрый купальник, который она стянула в спешке и бросила скомканным на деревянную скамью в купальной кабинке у друзей. – Вы здесь одна? – спросил он, стараясь во время разговора держаться к ней лицом. – Нет, с друзьями. Может, она все-таки хочет потанцевать? – Я их знаю? – Едва ли, но я вас познакомлю, – ответила она, даже не задумываясь, что ему, возможно, это вовсе неинтересно, взяла его за руку и повела сквозь нескончаемую толпу на другой конец террасы, где ее дожидалась группа молодых людей. У одного из них, того, что стоял, прислонясь к балюстраде, в руках был темно-бордовый кардиган, точь-в-точь как тот, в котором она пришла в дом его родителей. Попросила его подержать свой кардиган или же брала у него поносить и теперь вернула? Она представила его друзьям, рассказала, как заставила сына соседей ждать на пороге собственного дома. Все рассмеялись – на этот раз не над ее ошибкой, а над тем, как она закрыла дверь у него перед носом. – С ней бывали случаи и похуже, – заметил один из молодых людей. – Мы уезжаем, – добавил второй. – Нас ждут в британском консульстве. – Хотите поехать с нами? – спросила она. Он замялся. – Будет весело, – она снова улыбнулась. – Даже не знаю. – Ну тогда в другой раз. И обернувшись к юноше, державшему кардиган, жестом попросила ключи от машины. – Нет. Я сам сяду за руль, – ответил он.