— Может, от этого вам немного полегчает. Он кивнул, и она протянула ему стакан, заполненный на треть. Опустилась на колени и поднесла стакан к его губам. Он сделал три небольших глотка и закашлялся. Елена рассматривала нашивки на рукавах его комбинезона. — Главный старшина Королевских военно-морских сил? — сказала она, указав на карман, куда снова положила его воинское удостоверение. — Младший офицерский чин. — Тезео, так вас зовут? Тезео Ломбардо? Она увидела, что он, услышав свое имя, на секунду замялся. Потом, кажется, что-то вспомнил и, успокоившись, понял вопрос. — Да, — сказал он. — Что вы сделали? Откуда вы явились? Он не ответил. Но смотрел ей в глаза не отрываясь. — Почему вы мне помогаете? — спросил он в свою очередь. Елена пожала плечами. На этот вопрос было нелегко ответить. Даже самой себе. — Вы ранены, — наконец проговорила она, — значит, нуждаетесь в помощи. Он продолжал смотреть на нее испытующе, ожидая услышать что-то еще. Она покачала головой, поднялась и поставила стакан на полку. — Сама не знаю, — добавила она, хотя это было не совсем так. В этот момент Арго подняла голову и тихонько заворчала, подавая сигнал тревоги. Тут же послышался шум мотора, перед домом остановилась машина, в дверь постучали, и итальянец исчез из жизни Елены. Так все и было шестьдесят четыре дня назад. Воспоминания кружатся в памяти, Елену подстегивает любопытство — сердце колотится так сильно, словно вот-вот остановится, чтобы наконец успокоиться; она идет за тремя мужчинами, стараясь, чтобы они ее не заметили. Она крайне осторожно соблюдает дистанцию; в этот час центр города похож на человеческий муравейник, и затеряться в толпе не трудно. Она видит, как они заходят в табачный киоск и в аптеку, а затем в бакалейную лавку, откуда выходят, нагруженные пакетами из украшенной блестками бумаги. Если они покупают товары по карточкам, думает она, то останутся без карточек. Хотя, возможно, иностранцам они и не нужны. Она следует за ними. Не похоже, что у них есть какие-то тайны или что они ведут подпольную жизнь: они оживленно беседуют, держатся свободно и, судя по всему, пребывают в благостном расположении духа. Дважды Елена видит, как человек, которого она спасла в Пуэнте-Майорга, смеется. Так они подходят к порту, где среди навесов и подъемных кранов к пристани пришвартованы суда под самыми разными флагами. Не доходя до территории порта, они сворачивают к небольшой пристани на реке Мьель и садятся в моторную лодку, а Елена неподвижно стоит на молу и смотрит на них. Она видит, как лодка выходит из гавани и направляется к внешнему молу, у дальнего края которого стоит на якоре большое судно с черным корпусом и высокой трубой на корме, похожее на нефтяную цистерну. Другие суда стоят далеко в стороне. А в семи километрах отсюда по прямой, на другом краю бухты, смутно виднеется темная громада Пеньона — очертания слегка размыты в палящих лучах полуденного солнца. Оттуда, где остается Елена, ей удается различить итальянский флаг, развевающийся на западном ветру. Она знает название судна, потому что видела его раньше, — оно написано на носу белыми буквами, — когда плавала на пароме из Ла-Линеа на Гибралтар и обратно. Раньше это судно стояло у самого берега в Пуэнте-Майорга — его посадил на мель сам экипаж, чтобы не захватили британцы. Судно называется «Ольтерра». Расположенное напротив Торговой палаты Ла-Линеа «Англо-испанское кафе» сохраняет стиль старых времен: деревянные столики, покрытые мрамором, зеркала, газовые горелки, которые никто не зажигает, и афиша боя быков с именами матадоров: Марсьяль Лаланда, Доминго Ортега и Моренито де Талавера. Деревянные половицы скрипят, на занавесках пыль, но широкие окна дают много света и открывают взорам оживленное движение пешеходов и машин на улице Реаль. Пару раз в неделю Елена Арбуэс появляется здесь, чтобы выпить чашечку чего-то похожего на кофе и поболтать с приятелями: доктором Сокасом и Пепе Альхараке, архивариусом городской управы. Иногда к ним присоединяется Назарет Кастехон, которая работает в городской библиотеке. Они начали собираться в этом кафе года полтора назад, как раз когда Елена открыла свой книжный магазин. — Я с тобой не согласен, доктор. — Я бы удивился, если бы ты был согласен, мой уважаемый друг. Пепе Альхараке указательным пальцем перелистывает страницы газеты «Хроника Гибралтара» на столике и откидывается на спинку стула. Он светлый блондин, почти альбинос. У него вислые усы, он худощавого телосложения, и его можно было бы принять за скандинава, если бы не андалузский акцент. — Смертная казнь — это не только наказание, но и предостережение для других, — категорически утверждает он. — Особенно в наше время. Это говорит тебе испанский патриот, который ненавидит англичан. — И чиновник, — смеется Самуэль Сокас. — Патриот и муниципальный чиновник. — Ну и ладно… Это синонимы. Доктор качает головой и размешивает в чашке эрзац-кофе. Он только что провел у себя в доме частную консультацию, какие он три раза в неделю чередует с работой в Колониальном госпитале Гибралтара. — За последние годы устраивают слишком много подобных наказаний. — Доктор бросает взгляд на официанта, занятого своими делами, и понижает голос: — Есть другие методы, менее варварские. Альхараке поднимает руки, показывая таким образом свое бессилие в этом вопросе. — Ах вот что… Сейчас жестокие времена, как известно. Каковы времена, таковы и методы. Человек никогда ничему не научится. Доктора это не убеждает. — Так или иначе, не важно, мир или война, но казнить испанского портового рабочего, отца семейства, по обвинению в саботаже — это слишком. — Я ведь не тот, кто будет защищать вероломный Альбион, так ведь? Это ясно. Но этот человек, немецкий агент, собирался подложить бомбу в Арсенале. Доктор явно сомневается. Он худой, лысый, близорукий, и единственное пятно на его безупречном облике — два желтых от никотина пальца левой руки. Он всегда свежевыбрит и благоухает лосьоном, словно только что вышел из парикмахерской. Он носит очки в стальной оправе, и белоснежные воротнички его рубашек всегда украшены яркими галстуками-бабочками. — Так говорят, — отвечает он недоверчиво. — Но мы не знаем, так ли это на самом деле. — В любом случае считается, что это доказано. И заметь, я не оспариваю патриотизм его поступка и как человек, симпатизирующий Рейху, готов ему аплодировать… Но того, кто это делает, ждет расплата. Это более чем естественно. Сыны предательского Альбиона не намерены шутить. — Так-то оно так, но намерения — это еще не поступки. Альхараке поворачивается к Елене, которая рассеянно листает журнал «Белое и черное». — А ты как думаешь?.. Ты сегодня что-то все молчишь. — Я слушаю, — отвечает она. — А думаю я о саботажах. — И тебе тоже кажется естественным, что, если человека поймали с поличным, он заслуживает смертной казни? — Полагаю, что солдат и саботажник — это не одно и то же. — Что ты имеешь в виду? Она медлит с ответом, раздумывая о встрече, произошедшей утром в Альхесирасе. О троих мужчинах, за которыми она следовала до самого порта. — Я говорю о немцах и итальянцах, — произносит она. — О настоящих врагах Англии. — А-а, тогда ясно. Это другое дело. Если солдаты сражаются за свою отчизну, тогда это объявленная война. Их не в чем упрекнуть. — Но шпионов вешают, так ведь? — Именно для этого существует военная форма, — вмешивается Сокас, доставая из кармана коробочку тонких гаванских сигар «Пантер». — Тот, кто в форме, находится под защитой Женевской конвенции. А тот, кто ее не носит и скрывается за вражескими знаками отличия, или, допустим, наемник из страны, не участвующей в войне, тот заслуживает петли или расстрела. — Это не одно и то же: служить своей стране или предавать ее, действуя под чужим именем, — замечает Альхараке. — Ни один цивилизованный человек не будет казнить военнопленного. Доктор выпускает струю дыма, снисходительно смотрит на собеседника и с укором говорит: — Да ладно, Пепе, в Испании… — Он снова украдкой взглядывает на официанта, по-прежнему не обращающего на них внимания, и еще понижает голос: — Здесь ведь тоже казнят людей?.. Ну, ты меня понимаешь. Архивариус приканчивает свой кофе и запивает его водой. — Послушай, гражданская война — это совсем другое. Дикость, доведенная до крайности. Здесь нет правил. — И ты говоришь это мне, после всего, чего я нахлебался в Вильядьего? Елена знает, что у Самуэля Сокаса есть причины так говорить. Вынужденный искать убежища на Гибралтаре за свои либеральные идеи — он был членом масонской ложи, это известно, хотя никогда не обсуждается, — он смог вернуться и жить так, чтобы власти к нему не цеплялись, только когда влиятельные люди, преданные режиму, поручились за него по обе стороны решетки. — Вот увидите: то, что произошло с этим несчастным, — не последний случай, — упорствует Альхараке. — Область кишит шпионами, саботажниками, агентами обеих сторон… Мы находимся в эпицентре урагана. — А наши власти закрывают на это глаза, — с грустью замечает Сокас. — Не всегда, заметь. У Испании позиция слабая. Войну выигрывают немцы. Сейчас положение неопределенное; а Франко — феномен, он знай ходит по краю и делает вид, что все в порядке. Это не первый раз, когда гвардейцы задерживают нацистских или фашистских агентов и потом их отсюда высылают. — Однажды я видел водолаза, — говорит Сокас. — Месяца два назад, я рассказывал. — Того самого, во время последней атаки на Гибралтар? — Именно. Он был в госпитале, потом труп увезли. — Итальянец, я вам говорил. Про него и в газетах писали. — Кажется, он с подводной лодки, которая осталась в бухте. Обычно водолазов должно быть больше, но обнаружили только одного… Они потопили нефтяной танкер — он назывался «Слиго» или что-то в этом роде. Помнишь, Елена? Недалеко от твоего дома. Девушка, продолжая рассматривать журнал, ничем не выдает своего волнения. — Такое не забудешь, — говорит она как можно более естественно. — Там ничего не осталось. Ни от этого судна, ни от других. — Если его взяли живым, то должны были расстрелять за саботаж, — замечает Альхараке. — Англичане — народ жестокий, и вообще, все они козлы. — Не думаю, что его расстреляли, — возражает Сокас. — Он солдат, в конце концов… Да, они люди жестокие, но правила уважают. Архивариус становится серьезным и бросает взгляд на Елену. — Они уважают только свои правила и только те, которые устраивают их самих.