Служебное расследование по данному факту прекратить". — Ну, что скажешь, Никитин? — Я не сомневался. — Весьма похвально. Но теперь я тебя хочу спросить, до каких пор?… — Товарищ генерал, прошу прощения, что перебиваю, но ознакомьтесь со справкой майора Наумова и капитана Прохорова. Начальник Управления взял бумаги и начал читать. Зазвонил телефон, но генерал не поднял трубку. Он читал долго, внимательно, иногда вскользь поглядывая на Никитина из-под очков. Потом снял очки, прищурил уставшие глаза. — Слушай, Никитин, тебе война снится? — Снится. — И мне. А что тебе снится? — Да сон все один и тот же. Будто танки немецкие атакуют, а у моего орудия затвор заклинило. — А я все высоту штурмую. Знаешь, землю вижу. Траву жухлую, сучья трухлявые… Война, сколько лет прошло, а мы ее никак не забудем. Вот и парня нашего, Наумова, она задела, как пуля на излете. Сорок лет назад выстрелили, а попали сегодня. — Не только Наумова, Бурмина тоже. — Это ты прав, Никитин. Начальник встал, зашагал по кабинету. — Люди, Никитин, не должны забывать свое прошлое, иначе они обречены пережить его заново. А этого допускать нельзя. Что будем делать? — Товарищ генерал, мне кажется, что мы вторглись в чужие владения. — Это как же? Поясни. — Может, я не так сказал, но нам одним это дело не поднять. — Я согласен. Надо связаться с КГБ. — Поручаете мне? — Да нет, я сам переговорю. Как Наумов? Час назад я звонил, говорят, без сознания. — Я, товарищ генерал, скажу честно, профессора Бороздина из постели поднял и в госпиталь отвез. Начальник управления улыбнулся, подошел, хлопнул полковника по плечу: — Ну, ты и молодец. Шумел старик? — Малость было. Но самую малость. — Что сказал? — Сказал главное: жить будет, последствий никаких. Правда, в шоковом состоянии несколько дней промучается. — Какой парень! Скромный, работящий, смелый! Это он в Коломне детей из огня вынес? — Он, Наумов. Только, товарищ генерал, жаль, что мы вспоминаем о таких в экстремальных ситуациях, а не когда приказ о поощрении готовим. — Мы его не забывали, да и не забудем. Есть соображения. А теперь давай сядем и подумаем, может, в этом деле мы что-то упустили. *** На стене аэровокзала Домодедово висело объявление о розыске. С него смотрела фотография человека в кепке, надвинутой на лоб, в больших темных очках и с усиками. Не похож, но овал лица и подбородок его. Объявление кричало: «Обезвредить преступника». Люди останавливались и читали: «Товарищи! Уголовный розыск ГУВД Московской области разыскивает…» Разыскивает! Разыскивает! Разыскивает! Ему показалось, что это слово кричат люди, стоящие на площади, милиционер у стеклянных дверей повторяет его. Отдаваясь под сводами аэровокзала, оно вырывается на площадь, и ветер разносит краткое: Разыскивается! Разыскивается! Разыскивается! Он остановился, бесконечно читая одни и те же слова, но не понимая их смысла. В нем поселилась звенящая пустота, в которой, заслоняя все остальные чувства, рождался страх. Он ощущал его, как боль, начинающуюся с секундного укола, а потом заполняющую все существо. На ватных ногах он вошел в двери аэропорта. Голос внутри него повторил: «Разыскивается!» Не видя никого, словно больной, подошел к стойке регистрации. И опять то же слово… Но здесь он собрался. Сразу же. Многолетнее ощущение опасности, с которым практически сжился, ставшее для него таким же обычным, как утренняя гимнастика, выработало некую иммунную систему. На смену страху, как всегда, пришла ненависть. Ко всем. К стоящему впереди него парню в кожаной куртке, к хорошенькой девушке в синей форме, регистрирующей билеты, к здоровым ребятам, таскающим чемоданы. — У вас нет багажа, товарищ Соколов? — спросила девушка. — Только сумка. — Поставьте, пожалуйста, на весы. Он поставил, улыбнулся. Улыбка получилась как приклеенная. — Она легкая. Спокойствие пришло, голос, бьющийся внутри, замолк. — У меня в сумке металлические игрушки, — сказал он офицеру милиции, досматривающему ручной багаж, — боюсь, ваша установка будет сильно жужжать. Молодой лейтенант внимательно посмотрел на него, увидел многорядовую колодку, две нашивки за ранения и сказал: — Раскройте сумку. Он раскрыл. Железная дорога, здоровенный автокран, электрический луноход. — Внукам, наверное? — улыбнулся лейтенант. — Да, внукам. Лейтенант опять взглянул на колодку. Видать, неплохо повоевал этот человек, если получил такие ордена. — Проходите. И он прошел. А пистолет был аккуратно спрятан в детских игрушках. Они были специально сделанные. Когда бортпроводница разносила воду, он выпил таблетку, которую ему дали с собой. Такими таблетками пользовались солдаты-диверсанты. Действовали они стремительно. И он сразу же почувствовал прилив сил, мозг работал сосредоточенно и спокойно, страх ушел. Через два часа сорок минут пятьсот семнадцатый рейс прибыл в Петропавловск. Северный Казахстан… В аэропорту через справочную он узнал телефон, позвонил в таксопарк и выяснил, что Сичкарь работает после семнадцати часов. Самолет на Москву улетал лишь на следующий день, в пять двадцать, но был хороший рейс на Караганду, и он на всякий случай взял билет. Адрес Сичкаря у него был. Спасибо Бурмину. Взял он у него и карту города. Что-что, а разбираться в картах он умел. На автобусе добрался до центра, потом пересел на другой. Вылез у завода малолитражных двигателей. Отсюда нужно было идти пешком. По улицам шел пожилой человек в светло-сером костюме, нес в руках сумку. Обычный пенсионер идет себе с базара, ничем не выделяясь из толпы. Рубашку, галстук, костюм, даже ботинки он приобрел в магазине «Мосторга». Все отечественного производства. Все неброско, не запоминается. На улице, расположенной на самой окраине города — дальше начиналась степь, — дома скрывались за высокими заборами. Не было здесь традиционных скамеек у ворот, не сидели старушки, даже пацаны не бегали. Извилистая эта улица словно вымерла, словно спряталась от жаркого целинного солнца. Тишина и зной висели над ней. Он вспомнил, что писал об этой улице Бурмин, и усмехнулся. Точно. Не улица, а сторожевой пост на окраине.