– А куда им спешить? Они тут у себя в тылу, жди, когда дурные диверсанты сами вылезут, да и убивай спокойно. – Командир, так, может, осмотреться немного? – Мы все еле ползаем, кто пойдет? – Да я и схожу, Андрюх, – предложил тут же Валерка. – А рука? – Я самый «легкий» из вас, да и на фига мне вторая рука? Просто сползаю, огляжусь и назад. – А если тебя поймают по-тихому? – По-тихому не смогут, – твердо ответил Веревкин, показывая в руке гранату. – Давайте так, лежим до ночи, а там видно будет, – заключил я. – Так, наоборот, ни хрена не увидим! – произнес кто-то из парней. – Вот и славно, ночью попробуем уйти, а там посмотрим. Все, готовьтесь. На удивление, день закончился спокойно. Но для нас это было даже страшнее, чем если бы фрицы напали. Как же так, тут повсюду они, неужели о нас тупо забыли? Да быть не может! Нет, я понимаю, стрельба со всех сторон доносится, даже орудийная, но мы же реально близко от врага. Не понимаю, и от этого непонимания я сходил с ума. Но все же ситуация разрешилась, наконец. – Руки вверх! Ночью мы предприняли попытку уйти из облюбованного оврага и пробираться на север, туда ближе всего до наших позиций. Двигались примерно час, когда нас осветили фонариками и приказали поднять руки. – Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – пробубнил я и упал от удара в голову. Ай-ай-ай, как же башка-то болит! Охренеть. Очнулся я, обведя глазами то, что было вокруг. Лес. Неизменный лес, а еще какие-то мутные личности рядом. Я связан, парней не вижу. Кто же это нас так встретил-то? Немцы бы вязать не стали, тупо застрелили бы уже, чего с нами возиться. Тогда кто? – Очухался? – услышал я голос рядом. – Товарищ комиссар, этот очнулся, которого командиром называли. – Давай его ко мне, Бабченко, – усталым голосом произнес неведомый для меня комиссар. – Вставай, гад. – Твою мать, это чего, партизаны, что ли? Откуда они тут? Когда нас отправляли, я специально о них спрашивал, не должно их тут быть, только если отряд образовался недавно и сидит без связи. Черт, одни вопросы, ну ладно, может, комиссар что разъяснит. – Братцы, вы чего своих-то бьете? Мы и так все чуть живые, а вы по башке, наверное, прикладом даже? – А чего я об тебя буду руки марать, у «Папаши» приклад крепкий, тебя выдержал, – заржал этот самый Бабченко, идущий сзади. Я еле двигался, болело все, но конвоир, подняв меня, подбадривал, тыча стволом под ребра. Мне и так-то хреново, а этот… Или это какие-нибудь диверсанты? «Брандербург-800», под которых мы, кстати, когда-то косили? – Полегче, приятель, а то я до вашего комиссара не дойду… – больше мне сказать ничего не дали. После очередного тычка в бок в голову как молния ударила, и я свалился на землю. Сколько на этот раз я был без сознания, не знаю, как-то не до того было, чтобы время замечать, да и часы кто-то стырил. Очнулся в темноте, но понимал, что не на открытом воздухе. Первое, что удивило, руки были не связаны. Попытавшись сесть, только завалился набок и застонал от боли. Черт, мама дорогая, как же больно-то! – Товарищ комиссар, пришел в себя! – до меня донесся негромкий возглас. А спустя пару секунд меня осветили фонариком. – Очнулся? – новый голос шел откуда-то сбоку. – Да уж лучше бы сразу к тебе оттащили, – пробормотал я. – Чего? – не расслышал неизвестный. – Что ты говоришь? – Хреново мне, говорю… – и я вновь потерял сознание. Господи, сколько же еще мучиться? Уж лучше в землю, там хоть не больно, надеюсь. Как я устал… Сколько всего было пережито за это время, ведь я всего несколько месяцев в этом времени? Вообще интересно, конечно, провел время, этого не отнять. Тут и жену себе нашел, ребенок народился, а уж друзей! О, какие в этом времени да на войне были друзья, почему мы через семьдесят лет выродились в полное дерьмо? Кто возразит, соврет сам себе. – Эй, лейтенант, лейтенант! – вырвали меня из небытия легкие пощечины. – Дайте же умереть человеку, вы люди или нет? – взмолился я. Ведь уже был готов, что не очнусь. – Эй, братец, не спеши умирать-то! – подбадривая меня, упрашивал незнакомец. – Подлатают тебя, еще и на свадьбе погуляешь… – Да уже гулял, – закашлял я. – Вот как, тогда непременно жить должен, детишек нарожать… – И ребенок народился уже, только вот я тут, а он в Москве… – тут я, видимо, совсем «протрезвел». – Кто вы такие? – Ну вот, точно очухался. А то рассказывает неизвестным людям все, что попало. А если бы мы немцами были? – хитро прищурившись, спросил комиссар. Знаки различия у него были, вот и опознал я его. – С такой-то рязанской рожей? – попытался засмеяться я, но только скорчил гримасу от резанувшей боли. – Сам-то красавец, что ли? – ничуть не обидевшись, ответил комиссар. – Особенно сейчас, наверное, – кивнул я. – Дайте воды, пожалуйста. – Почти мгновенно мне приподняли голову и к губам приставили горлышко фляги. Вода была теплой, но пошла хорошо. Правда, после третьего глотка кашель вывернул меня наизнанку. Почти сразу я вновь вырубился. А без сознания хорошо… Ничего не болит, никуда не надо, красота! Очнувшись в очередной раз, уже со счету сбился в какой, понял, что нахожусь в телеге. Движение было медленным, но трясло прилично. Тело резало и чесалось, меня еще и положили на спину. Кто хоть здесь такой умный? – Эй, есть кто живой? – Через несколько секунд надо мной склонились две головы. – Не шуми, немцы рядом, – попросил один, а второй шикнул уже на него: – Сам не ори. Лейтенант, ты живой? – Какой коновал меня на спину положил, я ж туда и ранен? – Шуточки? Значит, выберется, – заключил какой-то новый голос, этого я раньше не слыхал. Телега остановилась, и меня аккуратно переложили на бок, стало чуть легче. – На живот нельзя, пробовали, ты вообще не приходил в себя, только кашлял без конца. Решили, что тебе больно, вот и положили на спину. – Из ребят кто-нибудь остался? – Из твоих-то? А то как же! – успокаивающе ответили мне. – Сколько? – А сколько вас было? – Восемь… Троих… нет, четверых потеряли, – значит, четверо? – Четверых и нашли, – кивнул боец. Мне наконец удалось разглядеть его лицо, не молод уже, наверное, это водитель кобылы, что везет меня. – Один с тобой рядом лежит. – Я скосил глаза – и точно, лежит кто-то, только не пойму кто. – Командир, Мельник это… – Олежка, жив, чертяка? – Ага, так же, как и ты, – попытался усмехнуться Олег, но тоже принялся кашлять, как и я ранее. – Не разговаривай, раз больно. – Так я и молчал поэтому, – на выдохе бросил Олег и замолчал. – А кто мне в башку автоматом засветил? – вдруг вспомнил я. – Его тут нет, в отряде остался, – ответили сбоку. – Я его запомнил, найду – отвечу! – Значит, они знают того изверга, ладно, может, и правда встретимся. Тащили нас долго. Пару раз вновь терял сознание, но постепенно привык терпеть боль. Тревожило одно: сильная боль где-то внутри и постоянный кашель, который выворачивал меня наизнанку. В темноте не видно, но возможно, кашель даже с кровью, утром посмотрю. А утром, когда я проснулся, оказывается, мы давно стояли и я смог уснуть, обнаружил вокруг нездоровую суету. – Чего случилось? – спросил я вслух, не видя, есть ли кто рядом. – Говорят, немцы рядом, – подал голос Олег. – Олежка, а где остальные? – Тут, командир! – к повозке подошел Веревкин. – Кто может, сейчас оружие готовят, фрицы обложили. Партизаны не могут пробиться к нашим. Осталось-то, говорят, несколько километров, но… – Ясно, из огня… – проскрежетал зубами я. – Дайте и мне чего-нибудь, хоть пистолет! – Уймите своего командира, а то немчура прямо на его голос сейчас вылезет! – пробасил кто-то. Опять незнакомый голос. Сколько же партизан нас этапируют? – Молчу, – буркнул я, – ствол дадите? – Лежи уж, какой ты теперь стрелок?! – поставили мне диагноз партизаны.