— Поговори со мной… Справившись с изумлением, Эмманюэль придвинула стул к койке. Странное ощущение: сидеть у изголовья девушки, которая пыталась ее задушить несколько часов назад. — О чем мне с тобой поговорить? В конце концов, не так и трудно обращаться к ней на «ты». Она такая молоденькая. Почти что в дочери ей годится. Марианна казалась такой хрупкой, что Эмманюэль вдруг успокоилась, ошибочно решив, что перед ней измученная безобидная девчонка. — Не знаю, — слабо откликнулась Марианна. — Все равно… О себе, если хочешь… Или придумай какую-нибудь историю. — В том, как я жила, нет ничего интересного. — Почему ты это сделала? Почему я спросила? Зачем задавать этот запретный вопрос, изгнанный из тюремного обихода? Но ей было нужно знать. Изучить врага, чтобы успешнее бороться с ним. Услышать о чужом несчастье, чтобы забыть о своем. Осудить ужасное преступление, чтобы сгладить собственную вину. Эмманюэль застыла на стуле, этот простой вопрос вогнал ее в панику. — Можешь наврать, если хочешь, — добавила Марианна. — Я… Я сама толком не знаю почему… — Да знаешь, знаешь! Не хочешь говорить — твое право. Я не судья, не следователь. — Я больше не могла… Не находила выхода. Полный тупик, дальше пути нет… Флешбэк кошмара. Марианна поняла, что мадам Фантом собирается опорожнить свою совесть, как опорожняют мочевой пузырь. Начнешь и уже не остановишься. Муж пустил себе пулю в лоб, способ не хуже других избавиться от дерьмовой жизни. Длительная безработица, долги выше крыши. Пьянство как простое прибежище. Вечные хлопоты, постыдная необходимость идти по людям с протянутой рукой. Судебные исполнители, истеричный домохозяин, банкир-стервятник, отточивши клюв, нацеливающийся на добычу. Благотворительные столовки. Приговор суда, согласно которому вас выбросят на улицу, когда ласточки прилетят. И я прохожу через все это. Классика жанра, тысячу раз дежавю. Превратности, на которые всем наплевать. — Я не была плохой матерью, но… Она расплакалась, но это не помешало ей, будто рвоту в канализацию, извергать свою историю на Марианну. — Они хотели забрать у меня детей, поместить в приют… Я не знала, как выйти из положения… Только я никак не могла допустить, чтобы нас разлучили. Дети не вынесли бы этого. И я тоже… Эмманюэль вновь переживала драму в реальном времени. Положив руки на колени, вглядывалась в пол, будто могила разверзалась у нее под ногами. Нервы у Марианны дрожали, как струны «Фендера» под пальцами гитариста, нюхнувшего кокаина. — Накануне выселения я дала им выпить снотворного, ничего не сказав… Омерзительному рассказу прерывистое дыхание задавало ритм. Марианна проникала в ужас, вслушиваясь в этот чужой голос, который без лишних виражей вел ее прямо в ад, отвлекая от собственных страданий. — Я тоже выпила снотворное. Хотела, чтобы мы ушли все вчетвером… — Вчетвером? — Я и трое… моих детей. Думала, мы встретимся там, наверху… — Наверху? И ты веришь в эту бурду? — вскрикнула Марианна. Эмманюэль метнула в нее взгляд, хлесткий, как пощечина. Как она смеет перебивать? Ведь она должна дойти до конца. Вот только конец пути уже обозначился. — Вот только ты проснулась, да? Она кивнула, задыхаясь от муки. — Я и Тома, — наконец удалось ей проговорить. Услышав это имя, Марианна вздрогнула. — В больнице мне сказали, что Амандина и Сильвен умерли, а Тома впал в кому. Меня нашли как раз вовремя. Почему они не дали мне уйти? Почему? — Ты должна была позволить, чтобы детей забрали в приют… Ты бы могла их когда-нибудь забрать. — Нет, я знала, что если нас разлучат, то навсегда! — отчаянно защищалась Эмманюэль. — Это было невыносимо! Тебе не понять! Она зарыдала. Марианна плотнее завернулась в одеяло. Непростое чудовище эта мадам Фантом. — Если бы ты знала, как я сожалею! — простонала она. — Как я могла такое сотворить!.. Убить тех, кого любила больше всего на свете! Ради кого жила. Рыдания становились все неистовей. Марианна пожалела, что подтолкнула ее к таким ужасным откровениям. Будто открыла затвор шлюза и потоки грязной воды хлынули в камеру. Но рано или поздно это все равно бы вышло наружу. Слушая, как она плачет, Марианна погрузилась в собственную боль. Аспирин принес облегчение, но сейчас опять болело все тело. Да и ломка спешила присоединиться к банкету. С каждым вздохом становилось все тяжелее. Скоро станет невозможно терпеть. Надо подумать о чем-то другом. — А… Тома? — спросила она. Эмманюэль вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Все еще в больнице… Судья говорил, что он выживет. Я даже не могу пойти навестить его! Я больше никогда его не увижу! — Да увидишь, увидишь! Он сможет прийти к тебе на свидание. Когда поправится. Сколько ему лет? — Четырнадцать. Он и говорить со мной не захочет после того, что было! Марианна смотрела, как Эмманюэль ломает руки, как наливаются кровью ее глаза. Ясно представляла себе, как ее сердце вот-вот расколется, даст трещину под грузом вины. Но сочувствовать не могла. Просто попыталась найти какое-то утешение. — Откуда ты знаешь… Может быть, он придет тебя навестить, и ты объяснишь, зачем это сделала… Эмманюэль отрицательно покачала головой: — Я хотела умереть! Я и сейчас хочу умереть! — Ты нужна Тома… Ты не можешь так с ним поступить! Не имеешь права! Марианна поражалась самой себе. Что на меня нашло с этой хреновой моралью? Раз она хочет умереть… Так ли, иначе, все вдребезги. Сын станет ее ненавидеть, и с каждым днем все сильнее. Жизнь ее пошла насмарку. Стало быть… А моя? Разве моя не пошла насмарку? В конце концов, что мне за дело до ее жизни и ее проблем? Нужно быть совершенно больной, чтобы убить своих детишек… Эмманюэль высморкалась в туалетную бумагу. — А ты? Ты здесь за что? — продолжала она, закинув в рот анксиолитик, словно мятную конфетку. — Не хочу об этом говорить. Такой отказ задел Эмманюэль, она-то ведь излила душу полностью, без оглядки. — Тебя судили? — спросила она после долгого молчания. — Да. — И сколько тебе осталось сидеть? — Столько, сколько осталось жить. — Мой бог!.. — Нет никакого бога! — вскричала Марианна в ярости. — Это все фигня! Трюк, чтобы люди не испытывали боли! Ты что, вообще не врубаешься?! Она вдруг отчаянно заметалась. Что оживило недуг: трагическое признание, которое она только что вынесла, или приступ гнева? Все тело ее напряглось самым ужасным образом. Спазмы сотрясали ее, спина выгибалась, руки непроизвольно стискивались. Будто на нее нападали со всех сторон, кололи множеством невидимых кинжалов. Она расслаблялась на несколько секунд, закрывала глаза. Потом наступал следующий кризис. Эмманюэль беспомощно смотрела, как она бьется в припадке. — Пусть придет начальник! — простонала Марианна. — Начальник?.. Но как это устроить? Марианна резко отбросила одеяла, попыталась встать и сразу рухнула на пол. Эмманюэль тут же бросилась к двери, забарабанила своими хрупкими кулачками. — На помощь! — кричала она. — Сюда, скорее! Она неустанно повторяла эту литанию, то и дело оглядываясь на сокамерницу, свернувшуюся клубком на полу. Через пять минут глазок наконец открылся. Моника заглянула в сто девятнадцатую, но осталась в коридоре. — Что случилось? — Пожалуйста! Скорее! Марианне плохо! — Успокойтесь! — велела Дельбек. — Что с ней такое? — Не знаю! Ей нездоровилось, ее трясло, а потом… Она хотела встать, упала… — Хорошо, я позову офицера. — Но поторопитесь, бога ради!