– Что вы так улыбаетесь, сержант? – спрашивает Усиль. – Увидишь. Мы выходим из казармы. На улице тепло, пятнадцать градусов с лишним. Небо голубое как летом, прилично пригревает солнце. Мы направляемся к длинному зданию возле командования базы, где живут гражданские работники и переводчики. У дверей стоит сержант Крелл, который ругает на чем свет стоит какого-то солдата. Его правая рука висит на перевязи – он вывихнул ее, когда во время операции рухнула та чертова стена. Капрал Борн пострадал еще больше, лишившись двух зубов от удара кирпичом. Крелл известен в роте своим вспыльчивым характером. Никто не завидует парням из четвертого взвода, когда они напортачат и пытаются увильнуть, – старый солдафон с места в карьер надлежащим образом именует их матерей, а хуи, которыми он их обкладывает, обладают воистину африканскими размерами. – Как дела, Эд? Как рука? – спрашивает Голя. – Да ничего, блядь, так себе. Завтра должны снять эту срань. В здании у гражданских пахнет намного приятнее, чем у нас. Часть его обитателей – женщины, работающие на кухне, обслуживающие почту и занимающиеся кадровыми вопросами. Вряд ли их больше десятка, но, думаю, правят здесь именно они, не позволяя мужикам устроить свинарник. На одном из столиков даже стоит изможденный цветок. Мы поднимаемся на второй этаж и сворачиваем направо. Я помню, что Зоран жил в этом крыле здания, и уже начинаю подозревать, почему так таинственно улыбался сержант. Но такого я не ожидал. Голя стучит в дверь, и ему открывает миниатюрная брюнетка ростом метр шестьдесят, подстриженная почти под ноль. Темный пушок на голове, темные брови над большими глазами. Бледное лицо, словно слегка уставшее от недосыпа. Она с любопытством смотрит на нас. – Добрый день, Неми, – вежливо кланяется Голя. – Добрый день, сержант. – У девушки приятный, низкий голос. – Зайдете на минутку? – С удовольствием. – Мы заходим в маленькую, но чистую комнатку и садимся где попало, я на краю койки. – Я привел двух командиров отделений. Будешь с ними сотрудничать во время операции. С остальными познакомишься вечером, когда они закончат службу. Надеюсь, договоритесь. – Неми Сильберг, – представляется переводчица. – Капрал Маркус Трент. – Капрал Петер Усиль, очень приятно, – похоже, мой товарищ сейчас обслюнявит пол. Выясняется, что Неми родом из окрестностей Йона и долго ждала шанса попасть в МСАРР. Она говорит медленно, словно задумываясь над каждой мыслью – наверняка потому, что язык для нее не родной. Но вполне открыта и любит поболтать. Мы узнаем, что ее отец был рамманцем, инженером на строительстве Восточной автострады. В Йоне он познакомился с ее матерью, они полюбили друг друга, но не поженились. Потом, когда ей было пять лет, он уехал. Она решила выучить рамманский и когда-нибудь перебраться в Сигард или город Рамма – именно потому ей так хотелось работать переводчицей. Сейчас это единственный надежный вариант. Мы немного рассказываем ей о себе, но в основном это отрывочная чепуха. У Голи то ли нет времени, то ли он не хочет злоупотреблять гостеприимством – в конце концов он велит нам собираться, и мы выходим из комнаты. Петер явно возбужден. – Недурная штучка, – безостановочно болтает он. – Не знал, блядь, что армия берет на работу переводчиц. Сколько ей лет, господин сержант? Двадцать пять или около того? – Двадцать восемь, капрал. И придержи коней, твою мать. – Но ведь хоть какой-то наконец позитив, господин сержант, – не унимается Усиль. – Может, удастся с девчонкой снюхаться. Все-таки, когда ты молод и красив… Мы на мгновение останавливаемся. – Петер, что за херню ты несешь? – Голя стучит себя по лбу. – Во-первых, никаких глупостей – если она кому-нибудь пожалуется, «жетоны» быстро доберутся до твоей задницы. Во-вторых, она из местных, то есть потенциальный враг. Вроде как проверенная, но с переводчиков лучше не спускать глаз. Так что забудь. Думаю, генерал Доминик Сальте прав – от женщин на базе одни проблемы. Хватило нескольких минут, чтобы у Усиля поехала крыша. Ничего удивительного – вокруг воняет мужским потом и видны одни лишь мужские рожи. И все-таки я не рассчитывал, что он настолько одуреет. Сегодня наверняка посидит на горшке, чтобы снять напряжение. Что не меняет того факта, что Неми Сильберг и в самом деле симпатичная. Четверг, 11 февраля, 09.05 Лейтенант Остин принимает от обоих сержантов рапорт об успешном прохождении тактических занятий. Сам он не нашел времени лично проверить, как мы передвигаемся по улице, но Голя и Северин довольны нашими успехами. А мы, командиры отделений, довольны, что не дали маху. Дальше наступает время для действий внутри зданий – целая куча сведений, которые после всех учений мы в теории должны знать назубок. Нужно выбрать самое важное, так что сержант Голя развешивает свои художественные плакаты. Затем вместе с Северином они присваивают каждой стене дома свой цвет, описывают вход внутрь зданий и преодоление лестничной клетки. Они рассказывают о занятии исходной позиции и разведывательных процедурах, а затем о методах входа в помещения – крестом, крюком и комбинированном. Нужно запомнить все: кто в штурмовой группе бросает гранату при «горячем» входе, какое влияние на выбор метода оказывает ширина дверного проема, а также то, открыта ли дверь, закрыта или свисает как попало с косяка. У меня создается впечатление, будто моим людям никогда этого не освоить, но я прилежно записываю все, что может пригодиться во время операции. В перерыве выбегаю покурить – в здании, где находится клуб, никто не предусмотрел курилки. Я как раз пытаюсь представить, как мы должны входить в помещения, мимо которых прохожу, когда за моей спиной раздается голос Пурича. В нем чувствуется некая неуверенность. – Маркус, можно тебя на минутку? – Что случилось, Даниэль? – Не знаю, как сказать… не хочу быть ябедой. – Пурич переминается с ноги на ногу. – Знаешь… я человек религиозный, и мне не все нравится. – Говори прямо, Даниэль. Потом подумаем, что с этим делать. Я закуриваю сигарету. Перерыв сейчас закончится, и у меня так и будет сосать под ложечкой. – Речь про алкоголь и, может, про наркотики. – Какой еще алкоголь? Пурич несколько мгновений медлит. – Знаю, это глупо звучит, но я терпеть не могу пьянство. – Похоже, у него и впрямь проблемы. Возможно, сейчас он вспоминает собственное детство и устраивавшего скандалы отца. – Некоторые солдаты покупают самогон у местных и тайком проносят его на базу. И его все больше. Парни пьют по вечерам. – Наши тоже? В нашем взводе? – Да, наши тоже, – он на мгновение задумывается. – То есть иногда. И не все. – А в нашем отделении? – Маркус, я бы не хотел… – Ладно, не важно. – Я смотрю ему прямо в глаза. – Скажи мне, кто поставляет водку и товар от местных. Кто у нас такая предприимчивая сволочь? Я должен знать, чтобы что-то с этим сделать. Старший рядовой с несчастным видом устремляет взгляд в землю. – Только не говори никому, что это я… – Не скажу! – Я стараюсь, чтобы мои слова прозвучали как можно убедительнее. – …иначе потом я окажусь в полной жопе. – Даниэль, я не кретин. Перерыв сейчас закончится, так что, если уж начал говорить, выкладывай, и делу конец. Скажи только, кто покупает и таскает сюда эту дрянь. – Джим Ротт и Роберт Лотти, – говорит Пурич и шумно выдыхает. А я чувствую, что мне улыбнулась удача. Поглядим, Ротт, насколько теперь хватит твоей наглости. Суббота, 13 февраля, 13.20 Мы приближаемся к зданию мэрии, в са́мом центре Хармана. Приходится пробиваться сквозь толпу, окружившую резиденцию городских властей. Люди волнуются, истерически кричат, летят бутылки и кирпичи из разрушенного здания. Нас вызвал комендант здешней полиции, обнаружив, что его силам самостоятельно с ситуацией не справиться. Полицейские оттесняют напирающих горожан, давая нам возможность проехать. В ход идут дубинки и водометы. Толпа хочет добраться до дверей здания, поскольку в одном из его крыльев хранятся лекарства из гуманитарной помощи и детское питание. Кто-то выдал конфиденциальную информацию, и в городе начался ад. Нас оторвали от обеда, не дав доесть. Вдобавок ко всему ВБР с базы Кентавр, которому было ближе всего, наткнулся на «айдик» и подвергся обстрелу партизан. Мы пробиваемся на «скорпионе» почти четверть часа. Я уже почти не сомневаюсь, что мы превратим кого-то в фарш, когда наконец въезжаем на площадь имени полковника Бальтазара, на которой находится мэрия. Кордон полиции, прикрываясь щитами, медленно отступает в сторону здания. Ремарцы в «черепахах» и шлемах со щитками выглядят полностью измотанными. Остановившись полукругом позади них, мы высыпаем из машин – два взвода быстрого реагирования из первого и третьего пехотных батальонов, всего сорок с лишним человек. Стрелки остаются на башенках, держа в руках приклады MG2. Пока они целятся в воздух, над головами разъяренных людей. Это должно несколько успокоить толпу, но я не вижу никакой разницы. Из нашей «двухсотпятидесятки» высаживаются сержант Голя и Неми Сильберг. Лейтенант Остин тоже на месте; он подходит к ремаркскому офицеру с переводчиком из командования базы, затем бежит к нам и отдает сержантам приказы. Капитан Бек тем временем идет к мэрии в сопровождении двоих солдат. Полицейские снова отступают на шаг, почти упираясь в наши машины. Неми незаметно показывает сержанту на скрывающихся в толпе служителей культа Ареса. Пока мы ехали сюда, она объясняла нам, что беспорядки вовсе не случайны. Она почти уверена, что за подобными вспышками стоят именно арейцы и гадейцы, которые поддерживают террористов и готовы на все, чтобы свергнуть гражданские власти. Вместе с Голей она подходит к кордону полиции, похожая на миниатюрного солдата – в шлеме, полевом мундире и тактическом жилете. И тем не менее ее рост и внешность вызывают у меня улыбку. – Второе и третье отделения, за мной! – кричит Голя. Мы с Ларсом Норманом отлипаем от «скорпионов» и бежим вместе со своими людьми за сержантом. Оружие снято с предохранителя, и мы больше не притворяемся мирно настроенными туристами. Мы целимся в толпу. Полицейские расступаются, пропуская нас. Люди, видя дула автоматов и наши разозленные лица, инстинктивно перестают напирать. – Это он?! – спрашивает сержант Голя. – Да. Сержант хватает бородатого мужика за свитер и притягивает к себе. Только теперь я замечаю у него на груди медальон в форме собачьей головы. Явно застигнутый врасплох, он отчаянно вопит и пытается вырваться, но Голя держит его словно в тисках. – Скажи этому сукину сыну, что я его сейчас пристрелю! – рычит сержант, брызгая слюной. – Я ему башку разнесу, если он не позвонит своим дружкам, чтобы те немедленно успокоили этих людей. Давай, девочка! Неми, перекрикивая толпу, переводит его слова бородачу. Тот качает головой, словно пытаясь возразить. Какой-то мускулистый парень с бритой головой хватает его за плечо и пытается оттащить. Я говорю Гаусу, чтобы тот ему врезал, и солдат, словно с неохотой, бьет парня кулаком в нос. Тот падает навзничь, обливаясь кровью, как будто на него обрушился таран. – Но-ож! – кричит стоящий рядом со мной старший рядовой Кульме.