Ты. Я уже пропала К тому моменту, как ты нашел остатки меня. А ведь ты меня искал, Чтобы оставить с девчонкой, с которой вместе я не могла даже представить себя. Ты. Ты свое имя высек на сердце моем, Ты выпотрошил мою душу, когда мы были вдвоем, Ты держал мое сердце в своих руках, А потом разбил его в пух и прах. Ты. Ты взял мое сердце и сомкнул на нем свои зубы, А потом мы целовались, впиваясь друг другу в губы, А потом мы снова ругались и снова мирились, А потом целовались и друг в друге растворились. Ты. Ты сказал, что тебе по нраву смотреть, как мы горим, Ты взял спичку беспечно, Развел огонь, И теперь мы с тобой пылаем вечно. Я убрала свое дурацкое стихотворение в один из многочисленных отделов чемодана. Сердце переполняли эмоции. Алекс все еще лежал в кровати позади меня. Он спал на животе, и его непослушные волосы закрывали его идеальное лицо. Этим утром рассвет был просто восхитительным. Солнце чуть ли не целовало звезды. Жаль, что Алекс проспал это, но мне не хотелось будить его. Вместо этого я решила сделать фотографию на его телефон. Он увидит ее, когда проснется. Позже, тем же утром, мы украдкой сели в «Мерседес». Гарри и Хэмиш встретили нас в гостиной. Семья Алекса выстроилась как солдаты у двери – Джим, Луиза, Карли и три мальчика в ряд: от самого высокого до самого низкого. Все они уставились на нас сквозь пелену сожаления и трагедии. Проигнорировав взрослых, Алекс потрепал мальчиков по голове. Он наклонился поговорить с ними приглушенным голосом. – Ведите себя хорошо. Скоро я вернусь с подарком. Клянусь, это будет что-то классное. Я смотрела, как дом Алекса уменьшался в зеркале заднего вида внедорожника, и мою душу пронзила грусть. Удушающую тишину наполняли все те слова, которые я не хотела произносить перед этими незнакомцами. Я взяла его за руку и сжала. – Прости, что заставила тебя это сделать. – Прости, что думал членом и сделал это, – ответил он, но его слова не были злыми или сердитыми. Просто искренними. – И прости за фингал. Дженна: Я слышала, произошел маленький инцидент с Алексом и твоим глазом. В отеле тебя будет ждать дюжина солнечных очков «Рейбэн». Носи их, пока синяк не рассосется. О, и не волнуйся из-за папарацци, сфотографировавшего тебя. Мы заплатили ему, чтобы уничтожил фотографии. Жизнь в мире Алекса Уинслоу. Мы притормозили у маленького кафе и позавтракали по-английски. Потом направились прямо в Лондон. Мы остановились перед красивым на вид зданием на площади Пикадилли около восьми часов утра. Местные магазины еще не открылись. Алекс выпрыгнул из машины и помог вылезти мне. Вместе мы прошли под входом-аркой, ведущим к задней части здания. Кто-то провел нас внутрь, и через секунду мы оказались в прихожей с красным ковром. – Закрой глаза, – хрипло сказал он. – Для чего? – Потому что все красивее, когда ты этого не видишь. Я прикусила нижнюю губу и закрыла глаза. Алекс взял меня за руку, как обычно не очень нежно. С той долей грубости, которую я научилась любить. Он провел меня вперед, и я услышала, как дверь открылась и закрылась. – Открывай. Я была очарована еще до того, как полностью открыла глаза. Ткани. Сотни и сотни тканей. Кружево. Атлас. Бархат. Шифон. Органза. Цвета. Столько красивых цветов, сливающихся в карнавал красоты. Красный цвета мерло. Электрический розовый. Райски синий. Металлический серебряный. Насыщенные, мягкие и притягивающие. Мне хотелось гусеницей завернуться в них. Плавать в них. Жить в них. Любить в них. Я побежала в угол, где длинными рулонами лежал бархат, разложенный по аккуратным полочкам в огромной комнате, выполненной в классическом стиле. – Идеально, – воскликнула я. – Это все, что нужно. – Ты – это все, что нужно, – услышала я в ответ. Он все еще стоял у двери. Я повернулась. Алекс засунул руки в карманы, а его взгляд казался теплее привычного безразличия. Кому-то могло показаться, что он сдался и принял наши отношения. Но я не такая наивная. В нем горел огонь, и однажды он его поглотит. Скоро. Вот почему сегодня утром я написала ему поэму. Поэму, которую однажды отдам ему. Скоро, когда мы будем прощаться. Скоро, когда мне нужно будет все забыть. Алекс Парни присоединились к нам только в Париже. Что было чертовски хорошо, потому что каждая минута наедине с Индиго – «Инди» – «Стардаст» – Беллами помогала мне дышать полной грудью. Не то чтобы мне не нравились мои товарищи. Нравились, но в моем испорченном стиле. Несмотря на все, что они сделали, а может, как раз из-за этого, я знал, что они всегда поддержат меня. Но я также не мог не признать, что и сам не был в лучшем душевном состоянии. Меня нужно было приручить. Что они и пытались сделать. И тогда монстр во мне вырывался наружу. Когда я проводил время с Инди, монстр пятился назад. Конечно, Стардаст тоже следила за мной, но она – не они. Она простая, чистая. Мы не застряли между стенами прошлого – фундамента, который медленно разрушался с каждым тихим телефонным звонком и невинной ложью мне во благо. К тому времени, как мы сели на самолет в Париж, после концерта в Кембриджском замке, я больше не злился на Блэйка и Лукаса. Это неуловимое чувство отрешенности, которое нельзя купить, употребить и контролировать дозами дури или янтарной жидкости, казалось мне непривычным. Я был счастлив, но не мог контролировать это чувство. Оно пришло ко мне маленькими, равномерными дозами. Оно пришло ко мне в виде всего хорошего, что нужно пережить – со временем, приложив усилия и проявив осторожность. Оказавшись в Париже, Стардаст светилась от счастья, словно тысяча светлячков, и я забыл, кто я такой. Я забыл, что меня зовут Алекс Уинслоу. Я забыл, что все пойдет прахом. И я позабыл все ошибки, накопившиеся за годы славы. Что ж, мне придется все вспомнить. Глава двадцать седьмая