Согейу отбросила капюшон. Ее лицо и выбритую голову украшали маленькие аккуратные руны коричневого цвета, которые, догадался Вийеки, нанесены высохшей кровью. – Так и есть, ваша светлость. Я вижу, что с вами Верховный магистр Строителей. – Она кивнула Вийеки и сделала знак верности, но в ее глазах он увидел нечто неприятное. – Это хорошо, потому что мы нашли склеп Руяна. Вийеки постарался не думать о неприятных картинах, которые только что видел. – Это то место, где стоят на коленях ваши Певцы? Земля здесь была плотно утоптана, но до заморозков оставалось не меньше месяца, а дождь сделал свое дело. Вести здесь раскопки будет не слишком сложно или трудно. Согейу покачала головой: – Нет, магистр Вийеки, не совсем так. На самом деле склеп находится глубоко под зданием и заключен в каменную оболочку. Базальтовые блоки – так я думаю, если судить по эху наших песен… но мне и в голову не пришло бы давать указания в этой области человеку с вашим опытом и знаниями. – На ее лице не появилось насмешливой улыбки, но у Вийеки сложилось впечатление, что она над ним потешается. Ему не нравилась Согейу и не нравилась предстоящая работа. Тем не менее сейчас было совсем не то время, чтобы даже Верховному магистру ставить под сомнение приказы королевы. – Вы сказали «глубоко», Старшая Певчая. Насколько глубоко? – И вновь я не стану претендовать, что обладаю вашими знаниями, – ответила Согейу, – но я бы предположила, что около двадцати локтей камня разделяют поверхность и спрятанный под землей склеп. – У вас сотня Строителей, магистр Вийеки, – сказал Пратики. – Несомненно, они сумеют без особых проблем добраться до такой глубины. И они должны, ведь к нам прибудет сама королева. Неожиданно Вийеки почувствовал, как его сковал холод. – Наш орден способен выполнить любое пожелание королевы, – сказал Вийеки. – Но количество и время всегда являются ограничивающими факторами, ваша светлость. Выше численность, меньше времени. Я полагаю, что мы справимся, но не раньше, чем потускнеет Луна Небесных Певцов. – Это неприемлемо! – заявил генерал Кикити, даже не пытаясь скрыть гнев. – Мать всего сущего будет здесь через несколько дней. Вы предлагаете нам попросить ее подождать, пока ваши Строители будут слоняться без дела? – Для перемещения огромного веса камня и почвы даже Ордену Песни потребуется немалое время и усилия, – сказал Вийеки, стараясь сохранять хладнокровие. – А громадные камнебуры – слишком неуклюжий инструмент для столь деликатной и важной работы. Вы можете передать мне ваших Молотобойцев, генерал, – это ускорит разрушение скалы. И, возможно, остальных солдат, да и ваши Певцы, Старшая Певчая, – могут помочь выносить обломки камня и землю, пока мои люди будут копать. Поймите, это земля, а не сплошной камень. Любые туннели необходимо укреплять опорами, иначе они обрушатся, и все придется начинать сначала. Не говоря уже о том, что многие Строители погибнут. – Ну, так и пусть погибнут, – сказал Кикити. – Они живут, чтобы служить королеве, разве не так? – Вы дадите мне ваших Жертв, чтобы они оказали нам помощь, генерал? Кикити уже с трудом сдерживался. – Жертвы – воины, а не… грызуны. Они обучены сражаться, а не копать. Наше присутствие здесь может быть обнаружено в любой момент, и тогда смертные нас атакуют. Кто будет сражаться, если легионы Жертв окажутся под землей? – Действительно, кто? – повторил Вийеки. Ему удалось вывести из себя Кикити, что уже само по себе было небольшой победой, и это позволило ему сделать кое-что еще – то, о чем он думал с того момента, как вошел в покоренную крепость. Он повернулся к Пратики. – В таком случае я должен использовать рабов, ваша светлость. Смертных рабов. Тех, кто еще остался в живых, следует привести сюда, чтобы они помогали Строителям, если мы хотим добраться до склепа до того, как прибудет королева. Принц-храмовник поджал губы и задумался, но Кикити продолжал сражаться с неприкрытой яростью. – Для меня не имеет значения, что вы Верховный магистр своего ордена, лорд Вийеки, – это война, и рабы принадлежат Жертвам! Мы должны поступать с ними как прикажет королева, и никто другой. Вы не можете говорить мне, что следует с ними делать. – Я говорю лишь о том, что необходимо для выполнения желаний королевы, генерал. На каждого строителя, долбящего камень, мне потребуется два помощника, которые будут уносить обломки. – Он снова повернулся к Пратики. – Но я думаю, что наш уважаемый генерал ошибается, ваша светлость, во всяком случае частично. Я подозреваю, что королева не стала бы посылать сюда члена своей семьи, если бы не хотела, чтобы все прошло быстро и гладко и до ее появления. Разве не так? Согейу неожиданно поклонилась. – Этот разговор не касается меня и моих Певцов. Мы еще меньше подходим для тяжелой физической работы, чем Жертвы Кикити. Прошу меня простить, ваша светлость, но мне нужно вернуться к моему ордену. Пратики кивнул. Согейу повернулась и направилась к своим подчиненным в темных одеяниях, стоявшим на коленях и образовавшим круг, но успела бросить на Кикити быстрый взгляд, смысл которого Вийеки разгадать не смог, однако уловил раздражение на ее лице. «Что бы ни решил Пратики, – подумал Вийеки, – если я сумею вызвать несогласие между своими врагами, значит, мне удастся сделать хотя бы одну полезную вещь за сегодняшний день». – Давайте мы с вами немного отъедем, пока я думаю, – предложил Вийеки принц-храмовник. – Генерал, королева и Хамака довольны вами. Мать всего сущего гордится вашими Жертвами. – Благодарю вас, ваше высочество, – сказал Кикити. Пратики направил лошадь к дальней стене и отъехал на пару дюжин шагов от трупа камнебура. От него пахло не как от обычных мертвых существ, но окутывала густая, едкая вонь с металлическим привкусом. Принц-храмовник посмотрел на громадное, покрытое грязью чудовище. – Оно огромно, но все же что-то способно его убить, – сказал Пратики. Вийеки почувствовал, что ответ не требуется. Он ждал, пока принц-храмовник размышлял о мертвом существе. – Вам не следует создавать несогласие между орденами, Верховный магистр, – наконец сказал Пратики. – Это меня не порадует и совершенно определенно не доставит удовольствия королеве. – Я приношу свои извинения, если несогласие возникло по моей вине, ваше высочество. Но у меня не было такого намерения. – Ну, я в этом не уверен. И при других обстоятельствах не стал бы вас винить – Жертвы и Певцы давно ставят себя в привилегированное положение по отношению к другим орденам, и иногда с их высокомерием бывает трудно мириться. Но, хотя я и не согласен с вашими методами, вывод мне кажется правильным – мы ничего не выиграем, если убьем остальных пленных, когда нам нужны работники. Я прикажу Кикити собрать рабов, которые еще живы. Но ответственность за них я возлагаю на вас, Верховный магистр. Если они вам нужны, вы должны будете их кормить и следить, чтобы они оставались живыми и трудоспособными. Вы меня поняли? – Конечно, ваше высочество. – Однако Вийеки знал, что перешел черту не только с Пратики и Кикити, но в своем собственном сердце. Пройдет много времени, прежде чем он сможет увидеть результаты своих сегодняшних действий. – Я слышу королеву в вашем голосе. – Очень скоро вы услышите собственный голос королевы из уст Матери всего сущего. – Лицо Пратики снова стало похожим на непроницаемые маски, которые носили Старейшие. Вийеки почувствовал внезапный страх от затеянной им игры, ведь он намерен использовать смертных рабов для решения вопроса, так интересующего королеву, – и пленники могут попытаться разрушить ее планы ценой собственной жизни. А он подверг себя опасности из-за того, что на миг пожалел несчастных страдающих существ – смертных людей, животных, которые хотели уничтожить его народ. – Я вижу, что ваши мысли и внимание заняты чем-то посторонним, Вийеки сей-Эндуйа, – сурово сказал принц-храмовник. – Но я требую, чтобы вы выслушали меня очень внимательно. Если Утук’ку будет недовольна тем, что вы здесь сделаете, – тогда да сохранит вас Сад, потому что больше вам ничего не поможет. – Почему я должен идти? – Ярнульф понимал, что отказываться не следует, но ему совсем не хотелось, чтобы Саомеджи провел его через весь лагерь хикеда’я. – Потому что во время нашего путешествия в восточные горы ты удивлялся, почему мне доверена такая честь, – ответил Певец, и его необычные золотые глаза загорелись от яростной радости. – Почему столь молодого Певца, как я, выбрали для великой миссии королевы. Теперь ты все сам увидишь и поймешь. – Ты неправильно понял мои мысли, – только и ответил Ярнульф, но с тем же успехом мог беседовать с ветром, который разгуливал среди горных хребтов. Саомеджи продолжал, словно Ярнульф не произнес ни слова: – Да, ты увидишь, смертный. Я доставил Мако сюда в надежде, что мой господин сможет сделать нечто великое с его разрушенным телом. И теперь ты увидишь! Еще сильнее, чем прежде, Ярнульфу захотелось раз и навсегда избавиться от норнов, их странных честолюбивых стремлений и предательских распрей. «Но мой Господь поручил мне священную миссию, – напомнил себе Ярнульф. – И я не только почти наверняка погибну после ее выполнения, но мою жизнь заберут именно эти хикеда’я, когда я добьюсь успеха». И он постарался смириться с неизбежным, вручив себя в руки Господа. – Скоро королева будет здесь, – сказал Саомеджи. – Сама Утук’ку, да прославится ее имя, увидит, что я сделал. Она узрит, что я помог для нее создать! Наступила середина ночи, и в лагере в основном царила тишина. Хикеда’я редко спят, но когда им нечего делать – а сейчас, насколько стало известно Ярнульфу, им оставалось лишь ждать своего монарха, – они замолкали и переставали двигаться. Лишь несколько часовых безмолвно наблюдали, как Саомеджи ведет его к краю лагеря. Ахенаби, лорд Песни, стоял рядом с тремя своими слугами в капюшонах, которые раскапывали яму, где похоронили Мако. Ярнульф старался не подходить близко к этому месту в течение трех дней, прошедших с того момента, как они запеленали тело командира и оставили его под землей, и изо всех сил пытаясь о нем не думать, но складывалось впечатление, что больше он не сможет держаться в стороне от жутких плодов их трудов. – Не подходи ближе, – прошептал Саомеджи, хотя в предупреждении не было нужды; как только Певцы начали копать, наружу вырвалось такое зловоние, что Ярнульф почувствовал позыв к рвоте. Отчетливая вонь разложения мешалась с другими, совсем неожиданными запахами – резкого, соленого, соды, розовых лепестков и мочи. Довольно скоро они добрались до тела, завернутого в саван, покрытый грязью и плесенью, и положили его на край ямы. Ахенаби, молча наблюдавший за ними, сделал короткий жест, и один из Певцов развернул голову Мако. Сначала Ярнульф подумал, что с лицом командира случилось нечто ужасное. Вместо того чтобы полностью исцелиться или получить магический дар медленного выздоровления, командир хикеда’я выглядел мертвее некуда. Его рот все еще оставался зашитым, а кожа стала жуткой, серой и морщинистой, точно шкура безволосого кабана или южного кокиндрилла. Неожиданно единственный глаз Мако открылся. Он больше не был темным, как у всех хикеда’я, но стал ярким, янтарного цвета, похожим на птичий. Ярнульф ахнул от удивления и сделал шаг назад. – Разве я не говорил? – прошептал Саомеджи, довольный, как ребенок в День святого Таната. – Поставьте его на ноги, – приказал Ахенаби. – Разрежьте нити, стягивающие рот. Мако поставили на ноги; он раскачивался, точно дерево под порывами сильного ветра, и его поддерживали сразу двое Певцов. Третий достал нож, схватил кожистую серую щеку Мако, чтобы удерживать голову на месте, и быстро перерезал нити. Рот вождя открылся, и раздавленная трава сползла на подбородок. Оранжевый глаз отчаянно метался из стороны в сторону, словно пришедший в себя Мако пытался понять, где он находится и кто его окружает, но взгляд нигде не задерживался даже на миг. – Некоторое время он не сможет говорить, – сказал Ахенаби. – Но он уже понимает мои слова, скоро к нему вернутся прежние силы, и даже больше – его мощь намного превзойдет все то, чем он владел раньше. Он понесет ужас и разрушение врагам королевы. – Мой господин истинно велик! – воскликнул Саомеджи, радостно хлопая в ладоши. Ярнульф повернулся и побрел прочь, не в силах выдержать взгляда желтого глаза Мако. «Помоги мне уничтожить эту мерзость, мой благословенный Господь, – молился он снова и снова, изо всех сил сопротивляясь позыву к рвоте. – Позволь мне быть твоей сильной правой рукой. Позволь стать очищающим огнем». Когда ее вернули в темную камеру, Зои села на пол и постаралась не плакать, но ей никак не удавалось справиться с отчаянной дрожью. Руки у нее тряслись так сильно, что ей пришлось переплести пальцы и положить их на колени. Она знала, что ей следует молиться, знала, что должна благодарить богов за то, что ей удалось сохранить глаза, – Эйдона, Грозу Травы и всех остальных, но сейчас ей хотелось только одного: чтобы у нее перестали дрожать руки. Все едва не закончилось самым кошмарным образом. За столько лет жизни в полумраке, в заточении под горами камней, точно она уже умерла, ей довелось видеть солнце всего несколько раз в году, но мысль об утрате зрения приводила Зои в ужас. Когда она услышала эти страшные слова, ее кости едва не обратились в воду, и она с огромным трудом сумела не упасть на колени на каменный пол и не начать молить о пощаде Верховную Затворницу. Но за двадцать лет, проведенных пленницей в Наккиге, Зои многому научилась и прекрасно знала, что слезы для хикеда’я ничего не значат. Они относились к ним как к одной из странностей смертных, вроде звуков, которые издают животные. Даже Вийеки, самого доброго из всех хикеда’я, которых она встречала, никогда не трогали ее слезы, хотя он старался не сердиться на нее, когда она не выдерживала и начинала плакать. Зои знала, хотя страх сжимал ее сердце неумолимыми пальцами, что Верховная Затворница не испытает жалости к смятенной рабыне, поэтому решила использовать свой ум. – Но, пожалуйста, Верховная Затворница, – сказала Зои, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и уважительно, хотя происходящее казалось ей полным безумием. – Если я лишусь зрения, то стану бесполезной для Матери всего сущего.