Юные глаза вокруг меня светились восторгом, наполнялись мечтами, они все это себе уже представляли, для них это все было самым настоящим, реальным и, конечно же, возможным. Да, Циолковский был увлеченным человеком и умел увлекать других своими идеями. Разумеется, я сделал вид, что и меня он увлек, когда два часа назад выдержал с его стороны целый научно-фантастический штурм. Нет, многие его идеи были заведомо нереальными. Тот же металлический дирижабль никто не дал бы ему построить – это же сколько нужно дефицитного алюминия извести! Не говоря уж про прочие моменты и технические трудности. Но это никак не отменяло и никак не умаляло того факта, что Циолковский нужен мне и нужен России. Поэтому, «поддавшись» на его ходатайства, я распорядился выделить ему жилье и лабораторию в Звездном городке, а также одобрил бюджет на штат и исследования. Вообще же я собирался в Звездном городке сделать своего рода кластер, собрав там не только учеников и студентов императорских звездных учебных заведений, но и лаборатории, мастерские, конструкторские бюро, а вокруг них уже создавать исследовательские институты и опытные производства. То, до чего местные еще не дошли, я должен был воплотить в реальность в этом новом проекте. Конечно, проблема нехватки кадров никуда не девалась, но ведь что-то можно сделать и с тем, что есть в наличии. В конце концов, пока, слава богу, нет гражданской войны, нет разрухи и разгрома, нет массовой эмиграции и прочих прелестей, так что кадровый потенциал у меня как-то получше, чем был у большевиков в моей истории. Когда Циолковский выдохся и прервался на попить водички, я взял слово: – Ну, что? Понравилось вам? Понятное дело, дальше я несколько минут слушал всеобщие восторги и рассказы наперебой, кому что понравилось. Детвора уже перестала меня бояться и как-то сильно комплексовать. Наоборот, многие уже сообразили, что я поощряю дискуссии и разбор тем, поэтому спешили явить миру (и мне) свою точку зрения и свои аргументы в ее защиту. И пусть их сейчас всего около трех сотен, но большему количеству я просто физически не смогу уделить достаточное внимание. Они станут первыми моими посланцами в тот новый Звездный городок и Звездный лицей. И пусть осенью их станет уже шесть тысяч, именно эти триста должны стать точками кристаллизации воспитания новой элиты империи. Наконец, я дождался снижения шума и продолжил: – Вы все слышали уважаемого Константина Эдуардовича. Дирижабли, ракеты на реактивной тяге, эфирные города, полеты на Луну. Я верю, что вы не только застанете эти все чудеса, но и станете теми, кто эти чудеса науки и техники будет творить. Наша земля и наша планета обладает огромными ресурсами, и мы всего сможем достичь, сможем провести электрификацию и модернизацию всей России, сможем построить прекрасную и удивительную жизнь, но только при условии того, что мы все, все люди, перестанем отнимать и делить, перестанем тратить силы, деньги и ресурсы на войну и вражду. Освобождение мира от угнетения и вражды – вот наша цель. Служение общественному благу и общим интересам – вот наше средство. Честь и служение – так говорим мы. И это не просто слова. Это основа того светлого будущего, которое ждет все человечество. И мы освободим мир от угнетения, а народам укажем истинный путь в счастливое грядущее… Тут я заметил, что мой адъютант как-то мнется и явно что-то хочет мне сообщить. Кивнув ему, я склонил голову, выслушивая короткое сообщение. – Что ж, мои пионеры, вот и еще один шаг сделан народами на пути в светлое будущее. Только что пришло известие о том, что Франция объявила «Сто дней для мира» и призывает все воюющие стороны сесть за стол переговоров. Мир близок как никогда! Вопли восторга и крики «Ура!» прокатились по поляне. Циолковский радовался наравне с другими мальчишками… Глава IV Франция зажигает огни ФРАНЦИЯ. ВТОРАЯ КОММУНА. ПАРИЖ. 10 (23) мая 1917 года – По приговору революционного трибунала! Нож гильотины с грохотом упал вниз, отсекая голову какого-то очередного новоиспеченного трупа. Урядный уже даже перестал следить за тем, кого именно укоротили на этот раз и по какому обвинению. Может, это был идейный враг революции, может, буржуа, пытавшийся покинуть город с «народным достоянием», а может, показательно пойманный и казненный спекулянт. А может, просто жертва соседского доноса, что в Париже давно уже в порядке вещей. В общем, попался кто-то в лапы народных стражей, а там с врагами долго не разбирались, активно применяя опыт прошлых французских революций и машину гуманиста профессора анатомии мсье Гильотена. – Граждане свободной Франции! Граждане Второй коммуны! Слушайте обращение Правительства народной обороны! Блокада Парижа, организованная врагами нашей революции, вот-вот будет прорвана. К нам на помощь пробиваются революционные отряды Бургундской Социалистической Республики! Войска старого режима спешно отступают! Со дня на день в Париж начнут прибывать вагоны с продовольствием из Марселя и Лиона! Вся революционная Франция идет нам на помощь! Степан Урядный слушал истерически выкрикивающего пропагандистские несуразицы человека и лишь диву давался. Просто удивительно, как за какой-то месяц изменилась жизнь некогда респектабельного Парижа. Огромные очереди из голодных и злых людей перемежались с бесконечными митингами и демонстрациями. Публичные казни уже стали обыденностью. Общественный транспорт практически остановился. В Париже была введена карточная система, всякий вывоз продовольствия из города карался смертной казнью. Кафе и рестораны либо были закрыты, либо кормили по талонам солдат и служащих новой власти. Магазины, те, что открыты, отпускают только товары по талонам, карточкам и другим средствам распределения Второй коммуны. Впрочем, распределять было особо нечего – склады пусты, железнодорожное сообщение с провинциями остановлено, никакого ввоза продуктов нет, не считая разосланных по округе отрядов, которые именем революции реквизировали любые «излишки», а под это можно было подвести все что угодно. Да, как правило, такие отряды выгребали все, что находили. Стоило ли удивляться, что часто доходило до настоящих боев, благо оружия в охваченной войной стране было предостаточно. Сам Париж фактически находился в блокаде, поскольку с запада и юга держали позиции части генерала Петена, с севера стояли войска парламента, поддерживаемые англичанами, а с востока за Реймсом была линия фронта, которую с одной стороны удерживали британские войска и части бывшей французской армии, объявившие строгий нейтралитет, а с другой были германцы, выжидающие в своих окопах и укреплениях линии Гинденбурга. Хотя количество собственно французов на Западном фронте стремительно сокращалось, поскольку дезертирство приняло просто-таки массовый характер ввиду того, что большая часть солдат уже окончательно не понимала, во имя чего сидеть в окопах. Части же столичного гарнизона полностью разложились и занимались большей частью революционным мародерством, фактически выйдя из подчинения любых властей. Новое Правительство народной обороны попыталось взять ситуацию под контроль, учредив народную гвардию и объявив, что довольствие будет выдаваться только тем солдатам, которые запишутся в эту самую гвардию. Но большая часть двухсоттысячного гарнизона Парижа не спешила вновь становиться в строй, предпочитая решать свои продовольственные и имущественные проблемы исключительно грабежом. Впрочем, в новую народную гвардию стали массово записываться простые парижане, как правило из беднейших слоев населения, поскольку практически никакой работы в городе не стало, а нахождение в гвардии давало более-менее стабильный источник к существованию. Народная гвардия быстренько провела учредительные митинги новых революционных частей, выбрала из своего числа командиров и попыталась взять под контроль улицы французской столицы. И судя по круглосуточной стрельбе на улицах, с этим делом у нее пока не очень получалось. В новом же революционном правительстве шла увлекательная грызня, а сам Париж был фактически поделен на сферы влияния различных группировок социалистов и анархистов. Респектабельные буржуа либо попрятались по домам, либо пытались спешно покинуть охваченный безумием город. Но новая власть camarade Жака Садуля быстро и решительно пресекала подобные поползновения, выставив заставы на всех вокзалах и всех выездах из города. Покинуть Париж без пропуска было крайне сложно, а всякая попытка вывезти свое добро объявлялась кражей народного достояния, что влекло за собой прогулку к гильотине. Впрочем, и тот, кто сидел дома, не был ни от чего застрахован, поскольку обыски и реквизиции в пользу и именем Революции стали повседневной обыденностью. Инфляция приняла эпические масштабы, печатный станок бывшего Банка Франции работал круглосуточно, но хождение денежных знаков все больше заменялось натуральным обменом и снабжением по карточкам. Единственным процветающим «общественным институтом» был черный рынок, который работал практически круглосуточно и на котором обменивали все на все – фамильные драгоценности меняли на дрова, награбленное и реквизированное менялось на спиртное и курево, оружие менялось на продуктовые карточки, консервы и хлеб меняли на патроны и лекарства. Все менялось на все. Лишь деньги уже не стоили ничего. Деньги и человеческая жизнь. Да, просто невероятно, как быстро все изменилось в Париже и во всей Франции. И те саквояжи, полные денег, которые сам Степан заносил по различным адресам и различным адресатам, и бывшие еще месяц назад вполне себе приличным состоянием, сыграли во всем случившемся свою, скрытую от окружающих, но весьма важную роль. ФРАНЦИЯ. ФРАНЦУЗСКОЕ ГОСУДАРСТВО. ОРЛЕАН. 11 (24) мая 1917 года – Рад приветствовать вас в Орлеане, ваше превосходительство! – Алексей Алексеевич, ну что за официоз, право! – Мостовский захлопнул дверцу автомобиля и пожал руку встречающего. – Как дела в Орлеане, граф? – Все сложно, Александр Петрович. Сами видите обстановку. Имперский комиссар кивнул, обозревая город вокруг себя. На улицах было много военных, и большая часть из них вовсе не выглядела чем-то сильно занятой. Многие бесцельно прогуливались, другие сидели в кафе и ресторанчиках, а иные просто стояли группами и переговаривались. Причем основную часть составляли именно офицеры. Словно прочитав мысли Мостовского, граф Игнатьев сообщил: – Прибывает много офицеров с фронта. – С фронта? – Да. Поодиночке или небольшими группами. У многих и подчиненных не осталось. Кто-то дезертировал, кто-то подался в Париж или Бургундию, а кого-то и сами господа офицеры распустили по домам. От греха. А то уже немало случаев, когда препятствовавших офицеров солдатня просто на штыки поднимала. Мостовский кивнул. – Да, я видел в Париже похожие истории. – Кстати, как удалось выбраться из столицы? – С приключениями, но без эксцессов. Бумага мсье Садуля оградила автомобили российского посольства от чрезмерного внимания на постах. Но не защитила от выходок отдельных представителей революционных масс, коих сейчас в Париже и окрестностях предостаточно, как вы сами понимаете. Граф утвердительно склонил голову. – Да уж, понимаю. Пришлось повидать. В Орлеане с этим поспокойнее, хотя и тут хватает горячих голов. – Сейчас во Франции их везде хватает. Так, а что офицеры делают по прибытии в Орлеан? Игнатьев пожал плечами. – Кто как, Александр Петрович, кто как. Одни записываются в формируемые офицерские батальоны, другие ждут каких-то мифических назначений в какие-то мифические будущие части, а большая часть просто слоняется без дела по городу и ждет у моря погоды. Во всяком случае, пока формирование офицерских батальонов идет очень туго, сформировано лишь два, да и то некомплект штатов. – Два батальона? А по виду на улицах Орлеана офицеров на пару полков наберется! Граф вздохнул. – Я об этом и говорю, Александр Петрович. Сидят по кафе и ресторанам. А тут еще генерал Петен объявил свои «Сто дней для мира», что также не добавило желающих записываться в офицерские батальоны. Так что Белая армия ждет прибытия русской бригады в Орлеан как манны небесной. – Белая армия? Это что еще такое? – А, вы же не в курсе! Верховный Военный Комитет вчера официально заявил о своем намерении восстановить монархию во Франции. Мостовский удивленно на него воззрился. – Вот, право, вы меня удивили, граф! А как же непредрешение и вся подобная ересь? – Петен со товарищи решили, что размытость целей в условиях того, что вся страна поделена на куски, лишь вредит. Те, кто за республику, пробираются на север, на территории парламента, те, кому ближе идеи социалистов или анархистов, движутся в Париж, Леон, Дижон или Марсель, те, кому наплевать, идут домой или сбиваются в какие-то банды. Осталось показать путь тем, кто хочет восстановления сильной Франции и монархии. Таковых, по мнению генералов Верховного Военного Командования, тоже немало. – А вы как думаете, граф? Полковник Игнатьев лишь развел руками. – Кто тут может что-то определенное сказать в таких-то условиях? Пока ажитации не наблюдается, но так и времени-то прошло всего ничего, верно ведь? – А что будущий монарх? – Трудно сказать. Пока герцог де Гиз никак не выражал своего мнения на сей счет, и со вчерашнего дня его никто не видел. Подождем, посмотрим. – Понятно. Так все же, а почему именно «Белая» армия? – По цвету знамени Бурбонов. – Ах да, конечно. Что ж, с этим все понятно. Другое беспокоит меня – где-то через неделю, если ничего не случится на железных дорогах благословенной Франции, начнут прибывать в Орлеан русские части. В складывающихся условиях заявленный марш на Париж вполне может обернуться боями. Вряд ли ведь деятели Второй коммуны добровольно сложат оружие. Во всяком случае, когда я выезжал из Парижа, они были настроены весьма решительно. Правда, разрешение на выезд Жак Садуль подписывал в том числе для того, чтобы поскорее от нас избавиться, так сказать, от греха подальше, дабы какой-нибудь эксцесс не привел к официальному объявлению войны Россией Второй коммуне. Они там в Париже, разумеется, уже знают о погрузке двух русских полков для отправки в Орлеан. Игнатьев усмехнулся. – Так пусть договорятся со своими товарищами в Марселе и Лионе не пропускать эшелоны с русскими войсками. – Мне нравится ваша ирония, граф. Вы же сами знаете, что с нашими полками никто во Франции связываться не желает. Две бригады боеспособных войск на территориях, которые полностью разложились в плане порядка и дисциплины, это, знаете ли, как лиса в курятнике. Кур вроде как много, но разве бросятся они на лисицу?