Полчаса спустя мы отдыхали среди груды мешков. Сет посмотрел на меня, прикрыв глаза ладонью: – А тебе зачем в город-то надо было, а, малый? – Мне нужны струны для лютни, – ответил я. И только тут сообразил, что не знаю, где отцовская лютня! Я принялся лихорадочно озираться. Ее не было ни в телеге, где я ее оставил, ни у стены, ни на грудах тыкв… Сердце у меня упало, но тут, наконец, я заметил ее под мешковиной. Я подошел и стиснул ее дрожащими руками. Старик улыбнулся мне и протянул пару шишковатых тыкв, из тех, что мы разгружали: – Разве твоя мать не будет рада, если ты принесешь ей пару лучших оранжевых масляных тыкв по эту сторону от Эльда? – Н-нет, я не… – выдавил я, отмахиваясь от воспоминания о сбитых пальцах, роющих землю, и вони паленого волоса. – Я… ну, то есть вы и так уже… Я осекся, крепче прижал к себе лютню и отступил на пару шагов. Старик пристально посмотрел на меня, словно впервые меня увидел. Я внезапно представил, как я должен выглядеть: оборванный, истощенный… Я обнял лютню и попятился еще дальше. Крестьянин уронил руки и перестал улыбаться. – Эх, парень-парень! – тихо сказал он. Старик положил тыкву на место, обернулся ко мне и заговорил мягко и серьезно. – Мы тут с Джейком торговать будем до заката примерно. Если к тому времени найдешь, что искал, так милости просим к нам на хутор. Нам с хозяйкой лишние руки временами ой как нужны! Так что ты нам пригодишься. Скажи, Джейк? Джейк тоже смотрел на меня, и на его честной физиономии отражалась жалость. – А то как же, пап! Она так и говорила, когда мы уезжали. Старый крестьянин по-прежнему смотрел на меня серьезно и пристально. – Это вот Приморская площадь, – сказал он, ткнув пальцем себе под ноги. – Мы тут пробудем до темноты, может, и подольше задержимся. Так что приходи, коли тебя подвезти надо. – Взгляд у него сделался озабоченным. – Эй, слышь? Ты можешь поехать с нами! Я отступал все дальше и дальше, шаг за шагом, сам не зная, почему я так делаю. Я только знал, что, если поехать с ними, придется объяснять, придется вспоминать. Все что угодно – только не отворять ту дверь… – Н-нет, – выдавил я. – Нет, спасибо. Вы мне очень помогли. Все будет в порядке… Меня пихнул в спину человек в кожаном переднике. Я вздрогнул, повернулся и бросился бежать. Я слышал, как кто-то из них окликнул меня, но голос потерялся в толпе. Я убегал все дальше, и на сердце у меня было тяжко. Тарбеан настолько велик, что его из конца в конец за день не пройдешь. Даже если сумеешь не заблудиться в запутанной сети извилистых улочек и тупиков. На самом деле, город был чересчур велик. Громаден, бесконечен. Моря народу, леса домов, и улицы, широкие, как реки. Там пахло мочой, потом, угольным дымом и смолой. Будь я в своем уме, я бы туда нипочем не сунулся. Долго ли, коротко ли, но я заблудился. Свернул не туда, попытался вернуться обратно, срезав путь проулком, похожим на узкую пропасть меж двух высоких зданий. Проулок вился, точно овраг, прорезанный потоком, который нашел себе новое, более чистое русло. Мусор взбирался на стены и заполнял щели меж зданиями и ниши дверных проемов. Миновав несколько поворотов, я почувствовал тошнотворный запах какой-то дохлятины. Я свернул за угол – и врезался в стену. Из глаз у меня посыпались искры, я временно ослеп. Я почувствовал, как меня грубо ухватили за руки. Открыв глаза, я увидел мальчишку постарше. Он был вдвое крупнее меня, черноволосый, со свирепым взглядом. Лицо у него было перемазано грязью, от этого казалось, будто у него растет борода, и его мальчишеское лицо выглядело неожиданно жестоким. Еще двое мальчишек рывком оттащили меня от стены. Один из них выкрутил мне руку, я вскрикнул. Старший мальчишка ухмыльнулся, услышав мой крик, и провел рукой по своим волосам. – Ты чего тут делаешь, Нальт? Заблудился, что ли? Он ухмылялся все шире. Я попытался вырваться, но один из мальчишек вывернул мне запястье, и я выдохнул: – Нет! – По-моему, он заблудился, Пайк, – сказал мальчишка справа от меня. Тот, что слева, с размаху ударил меня локтем по голове, и переулок накренился у меня перед глазами. Пайк расхохотался. – Я столяра ищу, – пробормотал я, слегка оглушенный. Лицо у Пайка скривилось в свирепой гримасе. Он схватил меня за плечи. – А тебя кто-то спрашивал?! – заорал он. – Тебе говорили, что ты можешь что-то вякать, а? Он с размаху ударил меня лбом в лицо, я услышал хруст и почувствовал резкую боль. – Слышь, Пайк! – голос доносился откуда-то, откуда доноситься никак не мог. Чья-то нога потыкала мой футляр с лютней, опрокинула его набок. – Слышь, Пайк, глянь-ка! Услышав гулкий звук, с которым футляр упал на землю, Пайк посмотрел под ноги: – Эй, Нальт, что это ты спер, а? – Она не ворованная! Один из мальчишек, державших меня за руки, расхохотался: – Ну да, конечно, тебе ее дядюшка дал, чтобы ты ее продал и купил лекарство для больной бабули! Он снова заржал. Я отчаянно моргал, пытаясь избавиться от слез, которые текли из глаз. Послышалось три щелчка – кто-то расстегнул застежки. И отчетливый аккорд – лютню достали из футляра. – Ой, Нальт, твоя бабуля так расстроится, что ты это потерял! – тихо произнес Пайк. – Раздави нас Тейлу! – выпалил мальчишка справа от меня. – Пайк, да ты знаешь, сколько она стоит? За такое золотом платят! – Не поминай имени Тейлу всуе, – сказал мальчишка слева от меня. – Чего? – «Не поминай имени Тейлу иначе, как в час великой нужды, ибо Тейлу судит всякую мысль и всякое деяние», – процитировал тот. – Так вот, пусть Тейлу меня обоссыт своим обгорелым членом, если эта штуковина не стоит двадцати талантов! А это значит, что хоть шесть-то мы с Дикена слупим. Вы представляете, сколько всего можно сделать на такие деньжищи, а? – Ничего ты на них не сделаешь, если не прекратишь говорить такие вещи. Тейлу бдит над нами, однако месть его страшна! – Голос второго мальчишки звучал благоговейно и испуганно. – Чего, опять в церкви заночевал, да? К тебе вся эта религия липнет, все равно как ко мне блохи! – Я те щас руки узлом завяжу! – Твоя мамка дает за пенни! – Маму мою не трожь, Лин! – За железный пенни! К этому времени я успел проморгаться и теперь видел, что Пайк присел на корточки посреди переулка. Он завороженно глазел на лютню. Мою прекрасную лютню! Он крутил ее своими немытыми лапами, и вид у него был мечтательный. Сквозь пелену страха и боли меня мало-помалу начал пробирать ужас. Голоса у меня за спиной становились все громче и громче, а внутри меня разгорался жаркий гнев. Я напрягся. Драться с ними я не мог, но знал, что, если схватить лютню и добежать до толпы, я, возможно, смогу от них отделаться и снова оказаться в безопасности. – …А она все равно трахалась! Только теперь ей платили всего по полпенни за раз. То-то у тебя и головка такая слабая. Хорошо еще, что вмятины не осталось! Не расстраивайся – потому-то ты у нас теперь такой религиозный! – торжествующе закончил первый мальчишка. Я чувствовал, как напрягся противник справа. Я тоже напрягся, готовясь к рывку. – Но спасибо за предупреждение! Я слышал, Тейлу любит прятаться за всякими навозными кучами и… И внезапно обе мои руки оказались свободны: один мальчишка впечатал другого в стену. Я пробежал три шага до Пайка, схватил лютню за гриф и рванул было прочь. Но Пайк оказался то ли проворней, чем я рассчитывал, то ли сильнее. Он не выпустил лютню из рук. Я вынужден был остановиться, а Пайк – подняться на ноги. Мои разочарование и гнев хлынули через край. Я выпустил лютню и кинулся на Пайка. Я, как бешеный, вцепился ногтями ему в лицо и в шею, однако он был ветераном слишком многих уличных драк и не дал мне дотянуться ни до чего жизненно важного. Мой ноготь оставил у него кровавую царапину от уха до подбородка. А потом Пайк налетел на меня и принялся теснить, пока я не налетел на стену. Голова у меня ударилась о кирпичи, и я бы упал, если бы Пайк не втискивал меня в ветхую, крошащуюся стенку. Я набрал воздуха в грудь – и только тут осознал, что все это время вопил. От Пайка воняло застарелым потом и прогорклым маслом. Его руки прижимали мои руки к бокам, он все сильней вдавливал меня в стенку. Я смутно осознал, что лютню мою он, похоже, бросил. Я снова набрал воздуха – и бешено забился, снова ударившись головой о стену. Я обнаружил, что мое лицо вдавилось в его плечо, и укусил что было мочи. Я почувствовал, как лопнула под зубами кожа, и ощутил вкус крови. Пайк заорал и отшатнулся. Я перевел дух и поморщился от рвущей боли в груди. Не успел я шевельнуться или подумать о чем-то, как Пайк сгреб меня снова. Он шваркнул меня об стену – раз, другой. Моя голова болталась взад-вперед, отлетая от стены. Потом он ухватил меня за горло, развернул и швырнул об земь. Тут я услышал треск, и все вокруг как будто остановилось.