Одним из преимуществ служебного положения Емельянова было то, что он смог установить у себя дома личный телефон. Стоило это немало нервов и неприятных минут бюрократических пререканий, но из этой борьбы он вышел победителем. Дело того стоило. Теперь на крошечной тумбочке в прихожей стоял красный телефонный аппарат — восторг и радость Емельянова — и пугал своим звоном котов. Дима Мацкур позвонил около полвины двенадцатого ночи. — Ты стоишь? Сядь! — с энтузиазмом начал он. — Информация просто невероятная! Я выяснил то, что ты просил. — И как? — оживился опер. — Раньше были такие взрывы домов? Что ты нашел? — Не просто были! Я нашел взрыв, который в точности похож на твой. И ты не поверишь, когда все это произошло! Прямо в этом году, меньше трех месяцев назад! — Да ты что! А почему у нас в газетах ничего не было? — опешил Емельянов. В ответ на это Мацкур только расхохотался. И повесил трубку. К девяти утра Емельянов был уже в редакции у Димы. Кабинет друга на восьмом этаже нового высотного здания представлял собой небольшую клетушечку с постоянно раскрытым окном. Сколько Емельянов помнил, в этом кабинете вечно толпился народ. Дима был очень общителен — как настоящий журналист. Но сейчас кабинет напоминал пустыню. Несмотря на это, опер тщательно закрыл за собой дверь. — Читай, — Дима протянул ему листки, отпечатанные на машинке. — Это секретная информация, не для печати. Печатать нельзя ни в коем случае! Но мне удалось раздобыть ее по своим источникам. Я специально для тебя это сделал! Не веря в такую удачу, Емельянов углубился в чтение. Крупнейшая по количеству жертв катастрофа, вызванная взрывом бытового газа в жилых помещениях, стала одной из самых тайных, секретных страниц советской истории. Подробности этого страшного дела не публиковали в СМИ, скрыли от общественности. А тех, кто знал об этом по долгу службы, заставили молчать. Документы об этом взрыве хранились в КГБ под грифом «совершенно секретно». Однако кое-что все-таки смогло просочиться наружу — для тех людей, которые были близки к кремлевским кругам. Разглашая подробности об этом деле, журналист серьезно рисковал и даже совершал должностное преступление. Речь шла о взрыве, который произошел зимой 1967 года в Москве, в доме № 77 по Садовнической улице. Здесь, на острове между Москва-рекой и Водоотводным каналом, произошла техногенная катастрофа, которая унесла жизни почти 150 человек. Дом № 77 находился на улице Полины Осипенко. Его построили в 1929 году в виде буквы «Г», длинная часть которой протянулась параллельно Садовому кольцу, а короткая — выходила на Садовническую улицу. Уже через несколько лет после строительства эта многоэтажка подверглась серьезной реконструкции. При сооружении нового большого Краснохолмского моста на Садовом кольце длинная часть дома оказалась помехой для устройства съездов с кольца на набережную. Решение приняли в духе советского времени: дом «распилили» надвое и его длинную часть передвинули на несколько десятков метров в глубь двора. Образовавшийся при этом зазор между половинками здания вскоре заполнили, построив многоэтажную вставку, благодаря которой дом № 77 вновь стал единым целым. Именно здесь, в этой вставной части-пристройке, и произошла катастрофа. Взрыв раздался в половине десятого вечера. Очевидцы — жители соседних подъездов — потом рассказывали, что внутри вставной части дома прогремели даже два взрыва — один за другим. А вслед за этим произошло нечто невероятное и удивительное: несколько верхних этажей этой части дома, словно отрезанные от нижних ярусов, поднялись в воздух. Затем, на секунду-другую зависнув, обрушились вниз. Почти все, кто находился внутри помещения, погибли. Трагедию отличали и другие необычные моменты. Мощной взрывной волной некоторых жильцов выбросило через окна на улицу, причем несколько человек отлетели на десятки метров. По сохранившимся свидетельствам, одну женщину вместе с сорвавшимся балконом ее квартиры даже забросило на Садовое кольцо А другой пожилой мужчина совершил по воздуху головокружительный полет до самого Краснохолмского моста. При этом он не получил серьезных травм. Однако вскоре скончался от сердечного приступа, вызванного стрессом. Удивительные вещи происходили и с жильцами нижних, не тронутых взрывом этажей. Какой-то неведомой силой их подбросило к потолку вместе с предметами мебели. Но обвинять в подобном взрывную волну было нельзя: ее следов в этих квартирах не обнаружилось, так как стены и потолки не имели серьезных повреждений. Для расследования ужасного происшествия сразу же создали специальную комиссию, которую возглавила оперативная группа сотрудников КГБ. Было выдвинуто несколько версий происшествия: диверсия против советской власти, взрыв авиабомбы, уцелевшей со времен войны, и наконец взрыв бытового газа. Это последнее предположение в итоге и легло в основу выводов комиссии. Серьезным аргументом в пользу этой версии послужила найденная среди обломков пострадавшей части дома № 77 развороченная взрывом газовая труба. Именно про взрыв газа следователи КГБ доложили Брежневу, который на следующий день побывал на месте трагедии. Вид страшных руин в самом центре столицы СССР, огромное количество жертв этого ЧП произвели на него очень сильное впечатление. После этого он велел заменить в городских квартирах газовые плиты на электрические. А через некоторое время было принято и соответствующее решение, по которому во всех новых домах высотой более девяти этажей должны были устанавливаться только электрические плиты. Однако официальные выводы следствия никак не объясняли некоторых тайных деталей катастрофы. Например, анализ этого случая, который проводили специалисты — взрывотехники, ученые-физики. Этот анализ позволил им сделать однозначный вывод: последствия ЧП никак не похожи на классические результаты взрыва бытового газа в помещениях. Более того, картина, вырисовывающаяся из показаний очевидцев, позволяла предположить невероятное: в тот роковой момент в районе взрыва на несколько мгновений исчезло гравитационное поле! Альтернативную версию тайком высказали сторонники существования аномальных зон. По их мнению, в месте вставки дома № 77 произошел так называемый гравитационный взрыв — выброс энергии из разлома в земной коре, сопровождающийся локальными сейсмическими толчками. Этот выброс мог быть искусственно спровоцирован взрывчатым веществом неизвестного происхождения. Таким образом, вставка дома могла послужить полем некоего эксперимента, всю силу которого не рассчитали правильно, поэтому и произошли такие последствия. Аномальщики раскопали архивные свидетельства, подтверждающие версию о существовании разлома земной коры в районе пересечения Садовнической улицы и Садового кольца. Оказывается, на том же самом участке, где в 1930 году возвели вставку — перемычку для злополучного дома, уже случались подобные инциденты. Так, в 1902 году вдруг, без видимых причин, рухнул стоявший здесь доходный дом. А через четверть века столь же загадочным образом развалилось поставленное на его месте здание булочной. Очевидно, именно этой информацией решили воспользоваться в спецслужбах для проведения секретного эксперимента, который вышел из-под контроля и привел к таким разрушительным последствиям. Полуразрушенную взрывом вставку дома № 77 решили не восстанавливать. Руины разобрали, а две части некогда единого Г-образного дома превратили в отдельные здания, оба под номером 77. Два эти дома по-прежнему остались жилыми зданиями. Однако часть здания словно была оборвана: вместо привычного стыка двух плоских стен на его углу остался странного вида многогранный выступ. Это был след от примыкавшей многоэтажной вставки. А в жилом корпусе этого дома нумерация квартир начинается с № 63. Первые 62 квартиры были разрушены взрывом. Взрывом, информация о котором стала государственной тайной. Глава 16 — Слушаю вас, — декан кафедры, где работал преподаватель Тимофеев, указал Емельянову на стул напротив. Нет, он не играл в большого начальника, просто был взволнован и встревожен. Опер сразу понял: декана уже допрашивали не раз, и это не могло не оставить последствий. Последствия этого были видны в выражении его глаз, дрожащих руках, которые он так хотел спрятать, но не мог, в голосе, который, выбираясь наружу сквозь сжатое горло, выдавал правду — ему не хватает воздуха. Воздуха всегда лишали при допросах, и было страшно, стыдно, невозможно обо всем вспоминать. Особенно если человек попадал в лапы допрашивающих просто так, ни за что. — С вами уже говорили? — Емельянов удобно устроился на стуле, закинул ногу на ногу, демонстрируя браваду и уверенность в себе — он умел блефовать. Если б декан Политехнического института не был бы напуган настолько и сумел сохранить над собой хоть какой-то контроль, он мог бы поинтересоваться, на каком основании его допрашивают сотрудники уголовного розыска, попросить Емельянова показать документ. А ведь кроме удостоверения у Константина никакого документа не было, и находиться здесь официально по этому делу он не мог. Но декан этого не мог знать, он был слишком запуган, боялся даже дышать, а потому воспринял появление оперуполномоченного из уголовного розыска как должное. — Я уже рассказал все, что знал, — тяжело вздохнул он. — Сотрудникам госбезопасности? — прищурился Емельянов. — Да, меня допрашивали в КГБ, — нехотя признался декан. — О чем? — Об антисоветских группировках, в которых принимал участие Тимофеев. Которые подготавливали теракты, диверсии против советской власти. — Вы знали об его участии в этих организациях? — усмехнулся Емельянов. — Нет! Клянусь чем угодно, нет! — Декан отреагировал так горячо, что даже потерял страх, так ему хотелось оправдаться. — Я не знал ни о чем подобном! Знал бы, сразу бы сообщил компетентным органам! Но Тимофеев… Он был странный. Он был не боец. И я не верю, что у него хватило бы духу участвовать в диверсии или теракте. Кроме того… — он вдруг запнулся. — Что? — Емельянов почуял след. — Говорите все, как есть! Вам вообще нечего бояться. — Видите ли, он был болен. Серьезно болен. Я видел его медицинскую карточку. Он мне принес, для облегчения нагрузки на кафедре. У него была опухоль головного мозга в начальной стадии. Он все время сидел на медицинских препаратах, а по ночам не мог заснуть, поэтому злоупотреблял снотворным. — Что вы сказали? — Емельянов не поверил своим ушам. — Каким снотворным? — Нембуталом. Он получал его по рецепту из больницы. Ему выписывали. И по утрам он всегда был сильно заторможен. Очень сильно. Поэтому больше не читал лекции, не мог. Он заведовал лабораторными работами у студентов, контролировал их выполнение. Но в последнее время и это получалось у него плохо. Он все больше и больше погружался в себя. Странный был, я же говорю. Емельянов подумал, что это описание погибшего преподавателя просто идеально помещается в сведения КГБ о психе, который не мог себя контролировать и устроил в доме взрыв бытового газа. Получалась идеальная картинка, словно по заказу! Но так ли это было на самом деле? Или декан просто машинально повторял то, что так хорошо было воспринято на его допросе в КГБ? Емельянов не был медиком, но смутно догадывался, что больных людей с опухолью не пичкают наркотическим снотворным, даже в лечебных целях. Что-то тут было не так. Нембутал словно преследовал его. А может, все эти версии с нембуталом были просто очень удачной, всегда хорошо срабатывающей выдумкой КГБ? — Сотрудники госбезопасности обыскивали рабочий стол Тимофеева? — спросил он. — Да. Но в нем ничего не нашли. Никакой запрещенной литературы. — А Тимофеев высказывал на кафедре, среди других преподавателей, антисоветские взгляды? — Нет, как можно! — Вопрос оперуполномоченного перепугал декана до полусмерти. — Никогда такого не было. Я бы не допустил! — Почему же вы назвали его странным? — Ну… — декан растерялся, — он говорил, что слышит голоса. Говорил об аномальных зонах, о разломах земной коры. Согласитесь — это странные темы для разговора советского преподавателя. — А взрывчаткой он интересовался? — выпалил Емельянов. — Да, — декан вздрогнул, — говорил, что если наименее опасное взрывчатое вещество совпадет с энергетическим разломом земной коры, взрыв будет неимоверной силы. Но это чушь, фантазия! Это наукой не подтверждено, абсолютно! Теперь Емельянову было понятно, почему именно странного преподавателя Тимофеева принесли в жертву секретному эксперименту спецслужб. Если только… Если только Тимофеев сам не был в этой замешан, ведь арест КГБ мог быть фикцией. Так часто делали, чтобы замаскировать участие человека в работе спецслужб. — За что Тимофеева вызывали в КГБ? — Я не знаю об этом, — декан, похоже, был искренне удивлен. — Разве он был арестован? Нам ничего не сообщали об этом! Емельянов подумал: все ясно, по принуждению или по доброй воле Тимофеев принимал участие в эксперименте спецслужб. Арест, антисоветские диверсии и теракты — все это было фикцией. Похоже, погибший преподаватель был секретным агентом КГБ и работал на спецслужбы. Емельянов имел смутное представление, как спецслужбы строят свою агентурную сеть. Тимофеев с его «странными» взглядами, так отличными от общепринятых, от всех остальных, был явно под их прицелом. — Он был наркоманом? — снова в лоб выпалил Емельянов. — Нет, что вы! Как бы он работал с людьми… — заерзал на стуле декан, и опер понял — попал в точку. Свою совесть Тимофеев глушил нембуталом, декан подозревал это, потому и проговорился. — Кто были его близкие друзья, с кем он общался на кафедре, с кем дружил? — продолжал Константин. — Он был очень необщительным человеком. Друзей у него не было. Разве что невеста. — Невеста? — опешил Емельянов. — Да, они собирались пожениться. Это наша лаборантка Надежда Горенко. Единственная, с кем он находил общий язык. Хорошая девушка. — Позовите ее. Я хочу с ней поговорить. — Это невозможно. Она уволилась, и у нас больше не работает.