– Ваню Перекалина и Славу Прокопенко немцы расстреляли. Я сама спаслась только благодаря Роме – он вступил с фашистами в бой, а Слава Прокопенко закрыл собой от пуль… Отступив на полшага назад, я прикрыл казачку плечом, и та сама подалась ко мне, тем самым наглядно продемонстрировав Перминову, что мы вместе. Командир открыл было рот для следующего вопроса, но неожиданно сзади него раздался еще один знакомый мне голос: – Товарищ лейтенант, нужно дальше в лес уходить… Тут появившийся из-за спины старшого наш штатный снайпер Саша Гринев разглядел и меня, и казачку, и глаза его радостно округлились: – Ребята! Как?! Я широко улыбнулся товарищу в ответ, но ликование неожиданной встречи прервал лейтенант: – Так, бойцы, встретились – и отлично. Трофейное оружие Мещеряковой отдадим Макарову, а ты, Самсонов, занимай место в строю. Небрежность, с которой Перминов отдал мне приказ – словно и не было ухода отряда, оставившего меня одного! – зацепила неожиданно сильно. С губ едва не сорвалось, что мы с Ольгой и сами можем за себя постоять и что сами дойдем до своих, но тут же до меня дошло, что мы по-прежнему в воинской форме и что по-прежнему являемся военнослужащими заставы. Потому вместо возмущения я молча принялся застегивать на себе ремни, решив, что попробую поговорить с летехой «за жизнь» чуть позже. Между тем командир обратился к казачке: – Ольга Ивановна, прошу вас осмотреть наших раненых. Тяжелых нет, но и за легкими нужен уход. Олька машинально кивнула, после чего взяла сухарную сумку – и тут же ее отложила: – Михаил Александрович, у нас есть консервы. Если люди голодны, мы можем накормить их горячим. Жадный, голодный огонь загорелся в глазах обоих пограничников, но быстро взяв себя в руки, лейтенант отрезал: – Надо уйти дальше. Тогда и поедим. Все вместе мы двинулись назад, и так получилось, что казачка оказалась чуть в стороне от меня. Давно привыкнув к тому, что любимая всегда находится рядом, я испытал очередной укол то ли ревности, то ли неприязни к товарищам, которым при встрече так обрадовался… Но не растерявший оптимизма Гринев тут же меня отвлек: – Рома, ты не представляешь, как я рад тебя видеть! Мы ведь, когда началась стрельба, думали – все, пропал Самсонов! А ты вот он, живой да невредимый! Машинально коснувшись болячки на левой щеке, пробороздившей ее до самого уха, я внутренне усмехнулся над «невредимым», но вслух спросил о другом: – Расскажи, как выбрались? – Да что тут рассказывать! Драпака дали при первых выстрелах, лейтенант только и успел оставить тебе метку и спрятать карту. Кстати, а что с Томилиным? Он с вами, вышел? Я коротко мотнул головой и односложно ответил: – Погиб Женька. Не вдаваясь в подробности, Саша только огорченно кивнул: – Понятно… Жаль, хороший был парень. Но и у нас без потерь не обошлось. Мы как смогли быстро покинули лес, но на пешем марше в сторону Огородников отряд накрыл немецкий самолет. Точнее, летела пара с нашей, советской стороны, но снизился только один. Лейтенант кричит: «Ложись, огонь!» – а вражина как спустился ниже, так издалека по группе из пулеметов и врезал, только клочья в стороны полетели… Пятерых срезал, гад! Я ошарашенно покачал головой, представив, как с неба ко мне приближается крылатая смерть, и зябко передернул плечами: мне еще не доводилось попадать под удары авиации. Днем рев моторов в небе слышал, но в это время или укрывался в лесах, или путешествовал на мотоцикле. – А что дальше? – А дальше… Ударили мы ему вдогонку из обоих пулеметов, но как по мне, только патроны пожгли – ушел фашист без всяких для себя последствий. Правда, и на второй заход не пошел, но, может, он сам возвращался уже пустой, по нам остаток лент высадил… За неторопливым разговором мы вышли к первоначальной стоянке маленького отряда пограничников – всего шесть человек, включая и Перминова. Как позже я узнал, добравшись до леса у Огородников, командиры сводного отряда решили разделить людей – чем больше группа, тем быстрее ее заметят, а у малых еще есть шанс пройти незамеченными даже по открытой местности. Добив на привале остатке провизии, оба отряда снялись и двинулись вперед уже ночью – обогнав меня, таким образом, на целый день. А вот дальше завернули по маршруту, который я намечал для себя изначально: на восток, до крупного лесного массива у деревни Плянты, а уже оттуда на север, через Верхи, Беловежский, Каролин. В Верхах погранцы потеряли два дня, запершись в сарае одного из домов на время, пока в деревне отдыхал взвод немецких солдат. Фрицы-то были там день и ночь, утром уже ушли, но вновь вести людей при свете солнца Перминов не решился. А в целом сослуживцам крупно повезло: никто их не сдал, а наоборот, местные жители собрали им еды в дорогу. Правда, с тех самых пор отряд старался обходить любые населенные пункты стороной. В итоге, кроме обстрела фашистским летчиком и разделения групп, ничего особенно ного и яркого с уцелевшей заставой не произошло. Нас с Олей летеха обнаружил совершенно случайно, решив отойти в сторону от вставшей на привале группы – видимо, по нужде… Судьба! А ведь если бы не лишняя дневка, ребята и вовсе вышли бы к пуще на сутки раньше – но получилось так, как получилось, да оно и к лучшему. Все же вместе надежнее. Глава девятнадцатая 27 июня 1941 года. Декретное время: 11 часов 14 минут. Южная оконечность Беловежской пущи в районе деревни Альвус Оставшиеся пограничники встречают нас приветственными радушными возгласами и искренней радостью, написанной на их лицах. Со мной по очереди здороваются все бойцы, крепко сжимая руку и так же крепко шлепая по плечам; со всех сторон сыплются вопросы, на большинство которых я просто не успеваю ответить, смущенный подобным вниманием. Однако все благодушие разом слетает с меня при виде лучезарной улыбки одного из бойцов, адресованной Мещеряковой. Кажется, Витя Петров его зовут; казачка как раз начала его перевязывать, и пограничник словно бы невзначай положил ладонь ей на предплечье – вроде бы ничего и страшного, но я заметил, что любимая чуть вздрогнула и попыталась отстраниться от Петрова. – Эй, руку убери!!! Еще не успев даже обдумать происходящее и выбрать правильную линию поведения, я среагировал инстинктивно, едва ли не зарычав на сослуживца. Чересчур дружелюбный боец удивленно посмотрел на меня, но тут же черты и его лица ожесточились. Возможно, он хотел бы ответить мне в тон, но конфликт в зародыше подавил Перминов, негромко, но властно приказав: – Отставить. Самсонов – ко мне. Сцепив зубы и заиграв желваками, я подхожу к командиру, который сознательно отходит в сторону от стоянки отряда. Внимательно посмотрев мне в глаза, лейтенант спокойно, без злобы спрашивает: – Я так понимаю, у тебя с Мещеряковой шуры-муры? А то, что война идет, ты, случаем, не забыл, боец? Спокойно выдержав взгляд Перминова, я ответил ему довольно жестко: – А может, вы забыли, товарищ лейтенант, как я всех вас вытащил из обреченного дота, а вы меня после даже не дождались? Михаил смутился – но только на мгновение: – Самсонов, ты был предупрежден, что отряд тебя ждать не станет, если начнется стрельба. Я не мог рисковать всей заставой ради одного бойца! – Так я на вас зла не держу. Шли своей дорогой? Так идите. А я пойду с Мещеряковой. В этот раз глаза старшого сверкнули уже неприкрытым гневом: – Забываешься, боец! Или под трибунал захотел как дезертир?! – Да пошел ты со своим трибуналом… Мы оба уже успели наговорить лишнего, но Перминов изначально выбрал неверную тактику давления уставом и командирским авторитетом. Понятно, что ему не нужны конфликты из-за единственной женщины в тесном мужском коллективе, вот только речь идет о моей женщине! И если нужно отстоять право на нее, так я готов! После событий последних дней, регулярных столкновений с опасностью и смертью, офицерские (или как их там в 41-м?) кубари не производят на меня ровным счетом никакого впечатления. И к слову, в отличие от остальных погранцов, в меня на деле никто не вбивал уважения перед уставом и пиететом перед старшими по званию! Но все же, когда я открыто послал лейтенанта, в душе что-то словно сломалось; появилось ощущение, что только что была пройдена точка невозврата. Однако отступать я не намерен, – и когда правая рука набычившегося, стремительно краснеющего Перминова коснулась кобуры, мои пальцы автоматически расстегнули клапан собственной… – Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! Разрешите обратиться! Ольга говорит громко, едва ли не кричит. Невольно посмотрев на казачку, я обратил внимание, что она закрыла нас обоих от взглядов остальных бойцов, и что вряд ли они видели, как мы с летехой потянулись к оружию… Мещерякова же, сумев разрядить изрядно накалившуюся обстановку своим появлением, замерла рядом со мной. Командир, недовольно поиграв желваками (но руку от кобуры он убрал – как, впрочем, и я), нехотя, сквозь зубы процедил: – Обращайтесь. Оля же, словно не замечая недовольство старшого, радостно выпалила: – Товарищ лейтенант, вы можете нас расписать? Сказать, что глаза Перминова изумленно округлились, это ничего не сказать, они стали словно два блюдца! Впрочем, вряд ли мой взгляд был менее ошарашенным. Тем не менее, придя в себя, Михаил сдавленно прошипел: – Да вы совсем охренели, что ли?! Но тут уж закусила удила казачка, приняв обиженный и даже возмущенный вид – правда, получилось у нее наивно-мило, словно у совсем еще маленькой девочки, топающей ножками из-за запретного сладкого! – Товарищ лейтенант, вы как командир в боевой обстановке имеете право заключить брак между двумя любящими друг друга подчиненными. Я вот люблю Рому, Роман любит меня… Правда ведь, Рома?! Взгляд старшого стал ехидно-насмешливым при виде моего изумления, однако я быстро пришел в себя, после чего твердо ответил обоим: – Так точно, товарищ лейтенант, я очень люблю Ольгу. И был бы безмерно рад и признателен вам, если бы вы смогли заключить наш брак. Я бы и сам попросил вас об этом раньше, но не знал, что такое вообще возможно! В этот раз Михаил задумался на пару минут, после чего ответил: – По совести сказать, я не помню положений устава, по которым я имел бы право зарегистрировать вас как супругов. Оля смутилась – видимо, что-то она когда-то слышала, но точно и наверняка не знала, решив пойти ва-банк, пока мы с летехой не наломали дров. Однако, едва я лишь только подумал о том, что было бы неплохо узнать поподробней об этой традиции, как в голове тут же всплыло: На основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 года, регистрация фактических брачных отношений без явки военнослужащего в органы записи актов гражданского состояния производится на основании заявления военнослужащего, заверенного командиром воинской части. При этом во время войны на оккупированной территории браки оформлялись в партизанских отрядах или проводились по религиозным обрядам. Такие браки государство признавало в случае, если они не противоречили советскому законодательству. Стоит также отметить, что Постановлением № 38/18/У от 30 августа 1941 года все гражданские дела были приостанавлены в отношении лиц, состоящих в действующих частях Красной армии и Военно-морского флота. Спасибо тебе, помощник! – Товарищ лейтенант, я вспомнил! На время боевых действий все гражданское делопроизводство в отношении военнослужащих приостанавливается, но браки между партизанами, находящимися в тылу врага, заключает непосредственный командир – так было в Гражданскую. Мы, может, не партизаны, но ведь давно в тылу врага. И вы действительно можете нас расписать, заполнив соответствующие строки в военных билетах и заверив своей подписью, а если со мной что случится… я хочу написать заявление и прошу вас его заверить, чтобы Оля потом могла отдать его в загс. Тогда, в случае чего, ребенок без отца не останется…