Девушка обрывает шарик, и я тут же сжимаю в кисти боевую часть «колотушки», внутренне молясь о том, чтобы не перепутать гранаты впопыхах! Рывком выхватив трофей из-за пояса, краем глаза замечаю, как унтер нацеливает автомат в нашу сторону, как прижимает к плечу приклад МГ встревоженный пулеметчик, еще какую-то возню за мотоциклом… – Граната! Одновременно с криком что есть силы бросаю трофей, метнув его довольно коряво, хватом за цилиндр. Но мой окрик и синхронный бросок дарит драгоценное мгновение, за время которого фрицы признают опасность и пытаются спастись. Так, вместо того чтобы открыть огонь, унтер скакнул в сторону, и тут же упал, подался назад и пулеметчик. «Колотушка» взрывается в воздухе, не долетев метров пять до автоматчика, но в моей руке уже вторая граната. Рву шарик и, проговорив про себя «двадцать два», метаю ее точно в сторону вражеского мотоцикла. Взрыв! В лицо опасно дыхнуло жаром; я отчетливо слышу крики боли – и тут же в поле зрения возникает полыхающий, покореженный мотоцикл. А потом раздаются первые выстрелы: начали рваться боеприпасы. Отчаянно рванув стартер, с первого раза завожу «цундапп» и тут же увожу его с дороги, свернув вправо. За спиной по-прежнему рвутся патроны и свистят пули… Отчаянно молясь, чтобы смертоносный свинец не зацепил кого-то из нас, я гоню в сторону виднеющегося впереди лесного массива. Мы уже проезжали участок его по дороге; теперь же, как кажется, только под сенью деревьев можно обрести долгожданное укрытие! …И мы благополучно доезжаем до них, а вот после, заглушив двигатель и пытаясь шумно отдышаться, я лихорадочно соображаю, как поступить дальше. Помощник услужливо подсказывает, что по западной оконечности далеко не маленького, в общем-то, леса проходит хорошая асфальтированная дорога и есть еще один мост через Пульву, что однозначно говорит о том, что там также есть пост. И как бы не посильнее того, с которым уже довелось столкнуться! Можно, конечно, сразу завернуть к реке. Но пока еще нет и трех часов, световой день закончится ближе к десяти вечера, а на той стороне нет ни единого достойного укрытия на несколько километров вперед. Осознав это, я принимаю единственное возможное в сложившейся ситуации решение – закатить «цундапп» под деревья и укрыться в лесу в надежде, что его не сразу бросятся шерстить. Вдруг фрицы решат, что уничтожившие их мобильный пост прорвались дальше по дороге, и не обратят внимания на след из примятой травы, оставшийся за нами?! Хотя глупость, конечно… – Оль, ты как? Не зацепило? Сможешь идти? Девушка ответила мне лишь энергичными кивками. Да и то, у самого, несмотря на жару, после столкновения с фрицами все еще холодом спину обдает… Глава семнадцатая 26 июня 1941 года. Декретное время: 15 часов 07 минут. Лесной массив восточнее деревни Лумна Из последних сил вкатываем мотоцикл в лес; пот струями бежит по телу, заливается в глаза, выедая их солью, а хриплое, частое дыхание с трудом вырывается из груди, словно мне не хватает воздуха. Какой же «цундапп», зараза, тяжелый! Тут еще постреливает болью потянутая стопа – правда, уже и не так, как вчера утром, после травмы. По крайней мере, я могу на нее опираться, хотя при более сильном нажиме хочется просто взвыть! – Все, шабаш! Олька, изо всех сил толкавшая люльку мотоцикла, просто упала на колени, дыша натужно, словно загнанная лошадь. Мне хочется последовать ее примеру и вовсе лечь на землю, но подобной роскоши я себе просто не могу позволить. Вместо этого заставляю себя наклониться над люлькой в поисках чего-либо полезного. К собственной вящей радости я обнаруживаю внутри и сбоку две сухарные сумки – а позади них какой-то «неуставной», но увесистый мешок. Вытащив его на свет, с невольным волнением развязываю горло, и – о чудо! – моему взору открывается каравай свежего черного хлеба, пара луковиц, четыре вареных яйца (помятых, правда, с растрескавшейся скорлупой – но разве это проблема?), крепко запечатанная бутыль молока и… заботливо обернутый чистой холстиной увесистый шмат копченого, пахучего сала! М-м-м… Пища богов… На две консервные банки с тушеным мясом и брикеты галет из НЗ уже даже не обращаю внимания. – Оль, сейчас уйдем подальше и попируем! Все, снимай с себя тряпки немецкие, больше не пригодятся. Девушка поднимает на меня свои выразительные глаза, в которых сейчас, однако, плещется бесконечная усталость. С трудом расстегнув пуговицы кителя, она пытается снять его, забыв о повешенном за спиной карабине. Невольно усмехнувшись, наблюдаю за движениями казачки, я сам быстро качаю ситуацию, размышляя над тем, что мы можем с собой взять и что придется оставить. Для начала исследую трехсекционный подсумок на собственном, трофейном ремне. В каждой секции по две пятипатронные обоймы, только одна из них пустая. Понятливо кивнув, достаю цинк, снаряжаю обойму, а немного повозившись с предохранителями, загоняю по недостающему патрону в каждый карабин. – Сможешь нести флягу, сухарную сумку, подсумок с патронами и кобуру? Мещерякова, страдальчески посмотрев на небо, отрицательно качает головой. – Хорошо, тогда пистолет забираю назад. С остальным справишься? Тут уж Ольга кивнула утвердительно, однако всем своим видом демонстрируя крайнюю степень усталости. Так, мне, значит, остаются две сухарные сумки – в принципе, консервы можно переложить и в одну, а во вторую накидать гранат… Подсумок, котелок, индивидуальный перевязочный пакет, кобура с пистолетом, котелок, штык-нож от СВТ – как-то я уже с ним сроднился, чтобы менять на трофей. Хм… Открыв ящик с гранатами, достаю из него еще две «колотушки» и два «яйца» – больше там ничего нет. У Мещеряковой я маленькие гранаты уже забрал – но, внимательно посмотрев на мотоцикл, одну из них решил попридержать. Плюс еще фляги с водой… Кстати о воде! Пить хочется неимоверно, а ведь о трофейных флягах мы напрочь забыли! Из трех имеющихся до столкновения с мотоциклистами мы утром осушили полторы, а вот обновить из реки уже не успели. Вроде бы и снятые с мотоциклистов не целиком полные, так что можно слить воду как раз в пару… С этими мыслями я поспешно раскрутил колпачок на своей, жадно хлебнул, не успев даже услышать запаха – а после отчаянно закашлялся, вытаращив глаза! На вопросительный взгляд казачки ответил, как только продышался: – То ли спирт, то ли водка… – Дай! Девушка требовательно протянула руку. Что же, не вижу никаких причин отказывать – в прошлом я никогда не был особым любителем алкоголя. Аккуратно понюхав, Оля утвердительно кивнула – видимо, в ответ собственным мыслям: – Первак, крепкий. Подойдет для дезинфекции, ничего другого все равно нет. А вот пить его не надо, он самый ядовитый при перегонке… Украдкой бросив на меня несколько подозрительный взгляд, Мещерякова как бы невзначай перевесила флягу к себе на пояс, что вызвало у меня лишь понятливую улыбку. После чего казачка понюхала из горлышка уже собственной фляги: – Вода. – Пей, и перельем все, что останется. Утолив жажду и собрав практически всю свою ношу, я закрепил трофейный ремень разгрузочными, накинув их на плечи, и щедро сыпанул во вторую сухарную сумку горсть патронов из цинка. В памяти вдруг всплыла когда-то давно слышанная поговорка: боеприпаса бывает просто мало или мало, но больше не унести. Не ручаясь за точность воспроизведения, но зато сейчас отчетливо понимаю ее справедливость. Немного подумав, предохранители на карабинах не закрываю, предупредив об этом казачку. Та вполне себе спокойно согласилась с моим решением. Напоследок трачу пару минут, чтобы приготовить фрицам сюрприз: в ящик с патронами щедро заливаю бензин из прикрепленной к люльке канистры, после чего, раскрутив на одном из «яиц» колпачок, аккуратно привязываю его к крышке ящика. Саму гранату, как смог, я зажал между стенкой и цинком. Если повезет, и крышку откроют рывком, шнурок может оборваться – и тогда граната упадет в бензин, к патронам… Бахнет, уверен, знатно! – Уходим. …Мы углубляемся в сердце леса ровно два часа, стараясь экономить силы и даже не разговаривая лишний раз. Но вот, наконец-то, и долгожданный привал! Единственный нож тут же забирает Оля, в общем-то справедливо решив, что сервировкой стола должна заниматься женщина. Клинок СВТ она брезгливо, но очень тщательно протерла холстиной, щедро промочив ее перваком, и принялась нарезать копченое, с крупными мясными прожилками сало тоненькими ломтиками. Видя это, я принялся демонстративно рвать каравай руками – жрать-то ведь охота, и как можно быстрее, да чтобы рот куску радовался! Довольно быстро поняв намек, девушка начинает резать сало уже крупными шматами, нашинковав таким образом где-то третью часть. Отложив оставшееся, на мой немой вопрос казачка спокойно ответила: – Копченое же, может еще пару дней полежать, не портясь. А нам больше есть сейчас и не стоит, вдруг плохо станет? Это да, если скрутит живот – еще неизвестно, как быть и что делать. До сего момента я справлялся с помощью лопухов или тугих пучков свежей травы, стыдливо удаляясь от девушки как можно дальше. Так что лучше действительно не рисковать. Потому приходится согласиться – тем более что у нас еще есть яйца и лук. Скорлупу очищаю довольно быстро и сноровисто – сам не ожидал от себя подобной прыти! – а луковицы крупными полукольцами шинкует казачка. О возможности будущих поцелуев сейчас вряд ли думает хоть кто-то из нас – пожрать бы да отдохнуть! А о физической близости, после того как мы оба дико пропотели за время поездки, да еще и в окровавленных трофейных кителях, сейчас даже мечтать не хочется. Хоть бы до реки добраться да смыть с себя всю грязь – все равно ведь ночью, если повезет и нас не обнаружат, вновь через Пульву переправляться, да и не раз… До чего же, однако, разветвленная река! Но вот, наконец, миг «пиршества» настал: подцепив шмат пахучего сала, бросаю его в рот, тут же заедаю хрустящим на зубах сочным луком и крепкой ароматной ржаной ковригой. Пару минут жую, блаженно подкатив глаза… Блин, да это же вкуснее всего, что я когда-либо пробовал в жизни! Открыв бутылку с молоком и понюхав – вроде бы еще не скисло, – делаю щедрый глоток, после чего протягиваю бутыль благодарно кивнувшей мне девушке. Так, а теперь яичко… К концу «трапезы» – хотя скорее сказать, отчаянного, беспощадного жора – я уже не могу даже просто сидеть! Да и не пытаюсь, разлегшись прямо на земле. Ждать, что вот-вот появятся фрицы и устроят здесь полный «ахтунг», нет никаких душевных сил – и, дежурно попросив помощника предупредить о появлении посторонних, я блаженно закрываю глаза… А открываю их спустя пару часов от звука взрыва, грянувшего где-то в стороне оставленного мотоцикла. Пусть из-за расстояния километра в два – два с половиной и не очень громкого, но вполне явственного. К слову, фронтовой канонады со вчерашнего дня не слыхать… Переглянувшись с насторожившейся также проснувшейся казачкой, я только тихо сказал: – Идем. Ближе к дороге северная оконечность леса выходит к реке. Должны успеть. Девушка молча сосредоточенно кивает, но когда мы уже встали, в спину раздается ее вопрос: – А откуда ты знаешь про этот лес и вообще куда идти? Я немного опешил – не говорить же, что у меня есть игровой помощник! – но быстро сориентировался: – А я на досуге карты района изучал. Ты знаешь, хорошая память и все такое… Ольга с недоверием хмыкнула, но промолчала – впрочем, сейчас это действительно не самое важное… Мы следуем через лес минут сорок, и к этому времени под сенью деревьев становится уже довольно сумеречно. В то же время никаких признаков приближающейся погони я не замечаю. А благодаря размеренности движения (из-за моей больной ноги идти по пересеченной местности особо быстро как-то и не выходит) оно более напоминает неспешную прогулку влюбленных, чем бегство от возможно преследующего врага. На лирический лад настраивает и птичье пение, и аромат вечерней лесной свежести. Поддавшись влиянию момента, я решаюсь разговорить Мещерякову: – Оль… Оль, можно задать вопрос? – Да, конечно. В голосе девушки не слышно никакой настороженности или излишней усталости, но и особо бодрым его не назовешь. Поэтому в последний момент я немного смалодушничал и изменил тему, желая начать с чего-то более нейтрального: – Слушай, а ты мне вот говорила о казачках, защищавших родные станицы от басурман. А можешь рассказать эти истории? Мещерякова молчит минуты полторы, и когда я уже был готов первым прервать неловкую паузу, она все же заговорила – между прочим, вкрадчивым и тихим голосом опытного рассказчика. Я невольно заслушался. – Случилось это лет двести назад, может чуть больше, может меньше. Шла турецкая война, и к терской станице Наурской подошла целая тьма татар крымских, да турок, да кабардинцев. Говорят, было их тысяч пять, а другие – что и десять… И вел их родственник самих крымских ханов! А мужей-то казаков в станице и не было, только старики немощные да хлопцы еще безусые – и казачки… Но Наурская была обнесена валом и рвом, а на валу стояли пушки. Басурмане-то думали, что с ходу станицу возьмут, раз казаков нет! А когда на вал скопом полезли, их сверху из пушек встретили, казачки все ружья старые дедовские взяли, а кто и сабли – ведь оружием владеть тогда учили не только мальцов, но и девок. Не так, конечно, как казачат, но заряжать ружья и стрелять из них умели все бабы. Понесли татары потери, откатились от станицы, осадили ее, так казачки каждый раз на валу их встречали, из ружей палили, смолу кипящую сверху лили. Говорят даже, – тут Мещерякова озорно усмехнулась, – что и щи, варившиеся к обеду, в ход шли! Не испугались терские казачки ни свиста стрел и пуль, ни рева и дикого гика басурманского. А кто на вал поднимался, тех они серпами резали, косами косили, вилами кололи! Пушки чугунные с места на место волоком перетаскивали туда, где дело жарче! Целый день бились бабы да старики с малолетками, несколько штурмов отбили! Утром же следующего казак Перепорх удачным выстрелом из пушки убил, как говорят, племянника вожака басурман. Подумали те, подумали, да отступили, не солоно хлебавши… Рассказ девушки показался мне сильно преувеличенным, так что мне едва удавалось сдерживать насмешливую, недоверчивую ухмылку. Однако мысленно связавшись с помощником, я с удивлением узнал, что факт битвы за станицу Наурскую со значительно превосходящими силами мусульман из числа турок, татар и кабардинцев действительно имел место быть в 1771 году. Как и то, что станицу наравне с ветеранами и необстрелянной молодежью защищали бабы да девки. А потом я уже другими глазами посмотрел на Мещерякову. Ведь история сделала виток, и спустя практически двести лет на защиту не станицы, а уже огромной Родины вновь встали женщины, наравне с мужчинами. И то, что та же казачка «всего лишь» санинструктор… Так ведь в бою ей рисковать под пулями не меньше, чем мужикам. Неожиданно включился помощник, накидавший мне целую кучу историй женщин-героинь Великой Отечественной: Лидия (Лилия) Владимировна Литвяк (18 августа 1921 – 1 августа 1943) по прозвищу «Белая Лилия Сталинграда». Советский летчик-истребитель, командир авиационного звена, самая результативная женщина-пилот Второй мировой войны: 168 боевых вылетов, 12 личных побед и 4 в группе. Летала на Як-1, уступающем по своим характеристикам «мессершмиттам», однако на счету летчицы помимо сбитых бомбардировщиков есть и немецкие истребители. Погибла в возрасте неполных 22 лет в бою над Миус-фронтом…