— А какие советы «общего плана» вы можете нам дать? Можете привести примеры? — Примеры? Конечно, товарищ Сталин. Например, до того момента как нас перекинуло сюда, нефть и нефтепродукты оставались важнейшим стратегическим сырьем, заменить которое было или невозможно или слишком дорого. Потребности мира в нефти все возрастали и возрастали, а запасы ее ограничены. Выяснилось, что чуть ли не 90 % мировых запасов легкодоступной, а соответственно и дешевой нефти находится на Ближнем востоке: Аравийский полуостров, Ирак, Иран. Соответственно, если нам тем или иным способом удастся поставить названный регион под надежный контроль, то остальной мир окажется от нас в немалой зависимости. Сам факт, что нефть будет поступать на Запад по справедливым ценам способен серьезно подорвать его экономику. Они ведь привыкли качать ресурсы практически даром, разве только малость потратиться на взятки местным компрадорским элитам. У нас нефти меньше, но тоже хватает. Высокие цены на нефть нам выгодны. С тамошними элитами, конечно, возникнет много проблем, но народы региона будут нам благодарны. Если правильно повести дело, разумеется. — На Ближнем востоке сейчас заправляют англичане, — заметил Сталин, — а воевать нам, как вы сами утверждаете, предстоит с немцами. В союзе с англичанами. Не думаю, что они обрадуются, если мы влезем в их вотчину. — Это так, но Британская империя сильно сдала по итогам этой войны. Ослабла, утратила былое влияние, по сути, стала вассалом США. Да и вся колониальная система в привычном для вас виде прекратила свое существование. Большинство колоний получило независимость. Взамен Запад выстроил систему неоколониализма, на основе финансового закабаления, подкупа компрадорских элит и изощренных методов промывания мозгов населению этих самых неоколоний. Как выяснилось, это даже выгоднее. Так вот, мне там у себя приходилось читывать кое какую литературу по манипуляции массовым сознанием. Если правильно повести дело, то оккупировать Ближний восток нам и не понадобится, сам в руки свалится. Продвинутые информационные технологии — страшное оружие, очень эффективное. Я с большим удовольствием помогу вам использовать в идеологической войне против Запада его же собственные наработки в этой области, которых сами они пока еще не имеют. Вы простите, товарищ Сталин, но наша идеологическая война вообще и пропаганда на зарубежную аудиторию в частности ведутся весьма топорно. И это еще слабо сказано! Геббельс, считай, всю войну смеялся, наблюдая за тем, что выдавали в эфир на Германию наши радиостанции, а уж какую ерунду несли с наших установок устного вещания на фронтах. Эффект был совершенно обратный задуманному, то есть мы тратили силы и электроэнергию во благо противника. Если желаете, то я набросаю планчик-конспектик по продвинутым приемам и методам ведения идеологической войны. И на перспективу и так сказать на злобу дня. Сталина эта тема явно заинтересовала, жесткость взгляда сразу исчезла. Еще бы, он сам в свое время писал об организационном оружии, так что информационное оружие должно было вызвать его интерес. — Напишите, товарищ Прутов, напишите. С удовольствием почитаю. А можно в двух словах изложить основные принципы этой вашей «информационной войны»? — В двух словах это сложно сделать, товарищ Сталин. Там масса вариантов стратегий, приемов и хитрых фокусов. Впрочем, приходилось мне слышать такую аналогию. Богатырь собирается на смертный бой с очередным супостатом, долго готовится, тренируется, подбирает оружие. Наконец, выезжает на предполагаемое поле брани. Доспехи начищены, богатырский конь лоснится от сытости, на одной руке крепкий щит, в другой мощное копье, у седла надежная палица. Ждет, когда с другого края ристалища появится такой же витязь, или еще какой рыцарь, дабы с ним сразится. А вместо этого невесть откуда появляется туча мелкой мошкары, налетает, лезет в щели доспехов, в забрало, набивается в нос и глаза витязя и его коня и жалит, жалит. И толку тогда с тех доспехов и индивидуальной боевой подготовки с холодным оружием? — Любопытно, а как это выглядит на практике? — Следует правильно организовывать подрывную, извините за выражение, деятельность в нужных странах. Мы ведь это как делаем? Централизованно, обычно через местную коммунистическую партию, или иные близкие по идеологии организации. Наши храбрые разведчики-нелегалы с разными ухищрениями передают им деньги на борьбу, а те пытаются что-то там организовать в плане подрывной идеологической работы. Вести такую работу в широком масштабе скрытно невозможно, это ведь не разведка. Спецслужбы возьмут этих людей в оборот, всегда найдутся предатели, коммунистов арестовывают, сажают на электрические стулья, а отобранные у них деньги потом фигурируют в качестве доказательств в судах и на первых полосах газет. То есть всегда имеется некий центр или центры, по которым противник может нанести удар. Нейтрализовать лидеров: скомпрометировать, политически изолировать или просто физически устранить. И все, начинай сначала. А вот если нет никакого выраженного центра. Точнее центр-то есть, но он тут у нас, до него не добраться. А там только масса не связанной между собой мелочи, которую всю не пересажаешь. Тем более в государстве, которое декларирует себя демократическим. Это называется — сетевые структуры. — Сетевые структуры? — Да, товарищ Сталин, сетевые структуры. Например, уголовный мир. Он реально существует, имеет свои законы и довольно жестко управляется. Но какого либо единого центра, по которому можно было бы нанести удар, в нем нет. Только большое количество уголовных «авторитетов», всяких там воров в законе. И даже устранение всех этих «авторитетов» не решит проблемы, вместо них новые появятся. — В этом что-то есть, — задумчиво произнес Сталин, — но уголовников сплачивает угроза наказания, нежелание нести ответственность за преступления. — А еще их сплачивает нежелание честно трудиться на благо общества, презрение к нормальным людям которые это делают. Какого не возьми, каждый из этих уродов уверен, что общество его не оценило, не дало занять подобающее положение, так пусть теперь это общество пеняет на себя. Он сам возьмет у общества все, что ему якобы причитается. В любом государстве хватает людей такого психологического типа, уверенных, что именно государство виновато в их проблемах. И не только в уголовной среде. Взять, к примеру, творческую интеллигенцию, там таких индивидуумов просто кишмя кишит. Каждый уверен, что он гений и очень обижен, что его не носят на руках всем народом под рев фанфар. И не предоставляют машину, дачу и шикарные апартаменты. А еще он уверен, что ему ограничивают свободу творчества. И правильно уверен, общество ее действительно вынуждено ограничивать. Ибо если не ограничивать, то апофеозом свободы творчества неизбежно станет нависшее над человечеством изображение задницы в процессе акта дефекации, характеризующее истинное отношение этой публики к людям и миру. Вот на этих недовольных и надо делать ставку, а вовсе не на честных и совестливых коммунистов. — Думаю, что вы преувеличиваете, товарищ Прутов, — заметил Сталин усмехнувшись. — Если и преувеличиваю, то не сильно, товарищ Сталин. Видели бы вы какие «шедевры» начали выдавать на-гора наша творческая интеллигенция, когда цензуру отменили. Казалось, что все честное, чистое, все, на что люди могли опереться в духовном плане, вызывает у этих деятелей дикую злобу и нестерпимое желание немедленно затоптать в грязь и обгадить. — И вы действительно считаете, что мы должны делать ставку на подобных людей? — На войне как на войне, — пожал плечами Николай Иванович, — идеологическая война вообще дело грязное, оружие выбирать не приходится. — А вот мы большевики без этого обошлись, но власть, тем не менее, взяли. Николай Иванович открыл, было, рот, чтобы оспорить данный сомнительный тезис, но благоразумно передумал. Решил зайти с другого конца. — Товарищ Сталин, но ведь если разобраться, то большую часть грязной работы за большевиков сделали другие. Мающиеся от безделья в своих имениях литераторы, придурошные университетские профессора, газетные борзописцы, адвокатишки, прыщавые гимназисты и прочая богема. Ну и те же промышленники-староверы, которые всю эту богадельню профинансировали. В результате этой массированной идеологической кампании монархия в глазах народа утратила свою легитимность. Никто, когда до крайности дошло, ее не защитил: ни полиция, ни армия, ни даже церковь. Помнится, даже великие князья с красными бантами ходили? В итоге, получив власть, вся эта «демократическая» свора в рекордные сроки довела государство до ручки. Большевики же, перехватив власть в условиях полного развала, спасли страну от гибели. И в какой еще стране мира мы найдем такое количество скорбной на голову интеллигенции и потенциальных предателей среди промышленников, финансистов и политической элиты? Это вообще только в странах периферийного капитализма возможно, а в цитаделях капитала нам таких тепличных условий никто не предоставит, там надо работать и работать: вдумчиво, упорно и изобретательно. — Любопытная точка зрения на нашу революцию, — сообщил Сталин после паузы. — Вы случайно старому режиму не сочувствуете? Что-то такое у вас проглядывает. — Нет, товарищ Сталин, не сочувствую. Прямо скажу, тогдашняя элита доброго слова не стоила. Поскольку к моменту революции утратила не только желание работать на благо страны, честь и совесть, но и остатки разума и здравого смысла. И получила по заслугам, лить по ней слезы просто глупо. — И на основании чего вы сделали такие выводы? Касательно здравого смысла. — Сами посудите, товарищ Сталин. Я могу понять промышленников и финансистов из староверов, уж очень им хотелось свести счеты с государством за все «хорошее». Хотя в итоге цена мести оказалась для них слишком велика. Можно понять прочих капиталистов, которым очень хотелось избавиться от государственного регулирования в экономике. Хотя по сути это было глупо. Любому здравомыслящему человеку ясно, что в условиях свободного рынка, после открытия границ, отмены заградительных пошлин и государственного протекционизма конкуренции с западным капиталом они бы не выдержали. Десяток другой лет и прости, прощай российский капитал. Останется только иностранный, который споро примется доить страну. А на что рассчитывали российские дворяне, с энтузиазмом цепляя красные банты? Я понимаю, дворянство было недовольно: имения успели спустить, выкупные за землю тоже. Жить стало трудно и тяжело, работать надо было. Но что они хотели-то? Думали, что вожделенная Республика им имения с крепостными вернет или миллионные дотации платить будет? Чиновники думали, что при «свободе» им не придется каждый день ходить на опостылевшую службу. Студенты и гимназисты, что избавят от необходимости грызть гранит науки. Или взять, например церковь. Она ведь тоже царизм в критический момент не поддержала. Ей хотелось «демократических реформ», выборов патриарха и главное избавиться от государственного контроля в лице Священного Синода. И чем эти игры для нее кончились? О великих князьях с красными бантами я уже говорил. В общем, вся эта публика почему-то была твердо уверена, что с упразднением самодержавья вдруг автоматически настанет золотой век. Все вдруг сразу станут богатыми и свободными, причем работать при этом не придется. То есть элита утратила не только здравый смысл, но и инстинкт самосохранения. За что заслуженно и заполучила. Кстати, уже в Перестройку, ну, вы уже знаете, что это такое, опять наступили на эти грабли. Всем опять «свободы» захотелось, но уже от Советской Власти. И манны небесной соответственно. Интеллигенция, само собой, в первых рядах. Но я так думаю, что не свободы она на самом деле хотела, а Высочайшего Указа о Вольностях советской интеллигенции. Чтобы дали право указывать, как всем жить, но без ответственности за результаты оных указаний. Плюс жирные зарплаты, все в первую очередь и обязательно доступ к спецраспределителям. Ну и чтоб «гегемоны» шапки ломали. И под прикрытием интеллигентских воплей о свободе и демократии высшее партийное руководство с энтузиазмом растаскивало по карманам общенародную собственность. Итог получился, может не таким кровавым как в 1917 году, но тоже печальным. То есть страна в разрухе, население убывает по миллиону в год, а интеллигенция у разбитого корыта. — Товарищ Прутов, а вы не боитесь мне такое говорить? — весело поинтересовался Сталин после паузы. — Не боюсь, товарищ Сталин. Я, разумеется, сознаю, что по духу и букве успел наговорить на десять лет строгого расстрела, но в данной ситуации не могу поступить иначе. С самого начала решил говорить только правду. Ну, насколько я сам ее понимаю. Считаю, что по другому тут нельзя. Слишком велики ставки. — Это хорошо, что вы понимаете. На сегодня наш разговор можно считать законченным, но встречаться нам, видимо придется часто. Быстрее выздоравливайте. — Как говорится — всегда готов, товарищ Сталин. Вождь кивнул, поднялся, направился, было к выходу. Но вдруг остановился и снова повернулся к кровати. — Так вы считаете, что Гитлер на самом деле гений стратегии? — Ага, зацепило таки Иосифа Виссарионовича, — усмехнулся про себя Николай Иванович. — С уверенностью сказать не могу. Свидетели, как говорится, противоречили друг другу. Но, по моему мнению, стратег он весьма не слабый. Хоть и любитель, но талантливый. Пока с нами не связался, все ему удавалось. Да и мы избежали поражения, чуть ли не чудом и с огромным напряжением сил. Да и вы, товарищ Сталин, по факту показали себя прекрасным военным стратегом. Другой вопрос, что до сих пор вы этим делом серьезно не занимались. Но в войну пришлось заняться и очень серьезно. А учиться на ходу. Опыт показал, что полагаться в этом вопросе на генералов нельзя. Гитлер это прекрасно понимает, сам вникает во все тонкости. Иначе они навоюют…. Сталин снова кивнул, попрощался и вышел. Глава 12 Хорошенько подумать по поводу итогов разговора со Сталиным Николаю Ивановичу не дали. После очередных процедур и кормежки снова заявился неугомонный капитан госбезопасности. Николай Иванович хотел, было пожаловаться на изрядную головную боль, которая на самом деле имела место быть, но не стал. Не те времена на дворе стоят, чтобы такими пустяками прикрываться. Интересоваться беседой с вождем капитан не стал, что было понятно. Зато его интересовало стрелковое оружие. И в особенности автомат Калашникова. Николай Иванович честно изложил все, что только смог припомнить по устройству данного механизма и даже в меру способностей нарисовал несколько эскизов. После чего заметил, что данный разговор несколько преждевременен, а начинать надо с разработки нового патрона. — А что с патроном? — сразу заинтересовался капитан. — Так в этом все и дело. Сейчас просто нет патрона под эту машинку. Стоящий у нас в производстве винтовочный патрон обладает явно избыточной мощностью. Легкое, дешевое и надежное автоматическое оружие на его основе сделать весьма проблематично. Особенно если речь идет о массовом оружии большой войны. Маузеровский патрон, который применяется в пистолетах-пулеметах, напротив, недостаточно мощный. Нужен промежуточный патрон. С ним придется повозиться. — А какие сложности? Какие особенности? — Ну, промежуточный патрон 7.62х39, коническая гильза без закраин, стальная, покрытая специальным лаком. — Стальная гильза? Вы уверены? — Уверен, в том-то и сложность. Для массового автоматического оружия латуни не напасешься. Вот и разработали гильзу из мягкой стали. Плюс к тому специальный лак для ее покрытия. В этом лаке, насколько я понимаю, весь секрет. Чтобы хорошо защищал гильзу от коррозии и при этом не скалывался и не загрязнял механизм. — Ясно, — капитан сделал отметку в блокноте, — дело не одного дня. А что делать сейчас? — Сейчас? Это вопрос. Автоматические винтовки под мощный патрон показали себя не очень. В смысле, машинки в принципе неплохие, но уж больно прихотливые. В полевых условиях, да необученным балбесам в руки… отказывают часто, механизм тонкий. Да и дорогие они, требуют массу квалифицированных человеко-часов. А в условиях, когда к станкам реально приходилось ставить баб и пацанов, то о нужном качестве изготовления и вообще речи не шло. Надо что-то технологичнее. А самозарядки делать в ограниченных количествах, для снайперов, штучные, хорошего качества. А для прочих…. В нашей истории этот вопрос решали так: половине бойцов в стрелковых подразделениях выдавали пистолеты-пулеметы, а остальным обычные магазинные винтовки. Паллиатив конечно, но куда деться? Пистолеты-пулеметы в основном были ППШ конструкции Шпагина. Машинка не идеальная, но зато технологичная — масса штампованных деталей. Так и воевали. — А что с пистолетами? — А что пистолеты? В современной войне это вообще не критично, можно особо не беспокоиться. Если иметь в виду ТТ, то пистолет это неплохой, надежный, с мощным боем. Китайцы его, говорят, до сих пор по нашей лицензии выпускают. Слышал, что пользуется большой популярностью у гангстеров, ибо хорошо пробивает полицейские бронежилеты. Но как армейский пистолет подходит не очень: калибр маловат, недостаточное останавливающее действие. То есть противник зачастую даже со смертельным ранением успевает выстрелить в ответ. А это не есть хорошо, в реале офицеры предпочитали в бой с ППШ идти, надежнее. Было бы неплохо сделать для армии толковый 9-мм пистолет, чтобы шоковым действием сразу врага с ног валило. Но как я уже говорил это не критично, можно и обойтись. А если есть лишние ресурсы, то лучше хороший единый пулемет сделать, пользы много больше будет. — А что значит «единый»? — заинтересовался капитан. — Универсальный пулемет под имеющийся винтовочный патрон, его иногда еще ротным называют. Чтобы и для легкого станка и для сошки, и можно было на бронетехнике устанавливать. А то для современного боя «максим» слишком неповоротлив, а ручной дегтяревский несколько слабоват. — Так вы считаете, что пехотный пулемет Дегтярева неудачен? — Не то чтобы неудачен, мы, считай, всю войну с ним отвоевали, но и не идеал. Да и устарел он малость. Современные немецкие MG гораздо лучше. Нужен надежный пулемет с ленточным питанием, с возможностью быстрой смены ствола, пистолетной рукояткой, технологичный. И чтобы лента подавалась из присоединенных к пулемету коробок, без участия второго номера. А когда будет готов промежуточный патрон, то в дополнение к этому можно пустить в производство легкий ручной пулемет. С той же автоматикой, что в автомате Калашникова, но ствол подлиннее, ствольная коробка помассивнее, магазин пообъемнее. Такой пулемет не мешало бы иметь в каждом отделении. В конце концов, именно пулемет и является сейчас основным оружием пехотинца. Статистика говорит, что подавляющая часть потерь от действия стрелкового оружия приходилась именно на пулеметы. По крайней мере, в этой конкретной войне. Впрочем, доля потерь от стрелкового оружия вообще невелика, две трети потерь было от осколков — снарядов, бомб, мин и так далее. — То есть стрельба пехотинцев была неэффективной? — Просто пехота вообще мало стреляла, что наша, что немецкая. Это даже по расходу боекомплектов видно было. А вот артиллерия, напротив, поглощала боеприпасы в огромных количествах. — А почему пехота не стреляла? — Ну, в наступлении, на бегу, стрелять проблематично. Тут специальная подготовка нужна, полученные на стрельбище навыки не слишком полезны. При отражении вражеских атак тоже много не постреляешь, артиллерия до последнего момента не дает головы поднять. Немцы, а потом и мы все время норовили наступать непосредственно за огневым валом. То есть не успеешь еще со дна окопа подняться, а враг уже на расстоянии гранатного броска. В ситуации позиционной войны стрелять зачастую просто боялись, ибо чуть ли не на каждый выстрел немедленно открывали огонь минометы. — Понятно, а что пулеметы? Им артиллерия разве не мешала? — Для пулеметов можно оборудовать долговременные огневые точки, гнезда. Минометами их тогда достать сложно. Или готовить несколько огневых позиций. Дал несколько очередей и сразу меняешь, пока противник не пристрелялся.