Его больше нет. Я больше никогда его не увижу. Никогда не услышу его голос. Не увижу улыбку. Не встречусь с ним, чтобы обсудить, как прошел день. Не услышу, как он с крыльца своего дома ругает каких-то детей. Не услышу его сказок на ночь о Гарри Кэррингтоне. Я скучаю по нему. Я скучаю по нему в ту же секунду, когда мама говорит, что его больше нет. Я скучаю по нему, когда его хладное, безжизненное тело кладут в гроб. Я скучаю по нему, пока мама рыдает на глаза у всех во время службы, рассказывая об их последних минутах, проведенных вместе. И больше всего я скучаю по нему, когда гроб опускают в землю, и я вдруг понимаю, что это последний раз, когда я его вижу. Его больше не существует в этом мире. Единственным подтверждением того, что он ходил по этой земле, будут воспоминания моей семьи о нем. Я никогда не увижу, как он ведет меня к алтарю. Мой муж никогда не узнает другого самого важного мужчину в моей жизни. Мои дети никогда не познакомятся с ним. Я скучаю по нему, я люблю его… …и я ненавижу его. Ненавижу за то, что он умер. Ненавижу за то, что он был эгоистом до последнего вздоха. Ненавижу за то, что он бросил меня так внезапно, как будто те, кого он оставил, не имеют никакого значения. Но еще больше я ненавижу себя. За то, что не помирилась с ним раньше. Я знаю, что это произошло не по моей вине, но синдром выжившего уничтожает меня изнутри. В голове крутятся все эти «я должна была» и «что, если», из-за которых трудно оплакивать смерть отца, не скорбя о том, что между нами все могло бы быть иначе, если бы у меня было больше времени. Одни и те же мысли крутятся в моей голове, как заезженная пластинка, даже после окончания похорон, когда мама спрашивает, может ли она отправиться домой пораньше. Она хочет погоревать в одиночестве, и я не виню ее, отпуская. Мама не решается оставлять меня здесь, на кладбище, но я говорю ей, что все в порядке. Дэниел со мной. Она понимающе кивает и уходит. Дэниел стоит рядом, а я смотрю на надгробие моего отца, и недавно выгравированные слова постепенно разбивают сердце. «Здесь покоится Джонатан Вудс. 1965–2021 гг. Любящий муж, отец и друг. Вечная память в сердцах родных». Сколько бы я ни смотрела на слова, в моей голове не укладывается, что отца больше нет. Такое ощущение, что я попала в альтернативную реальность, и стоит ущипнуть себя достаточно сильно, как я вернусь в реальный мир, где все хорошо, мой отец жив, а жизнь идеальна. – Алекс, – мягко зовет Дэниел. Он одет во все черное, а руки спрятаны в карманы плаща, как будто он не знает, что ему делать дальше. – Еще минуту, – отзываюсь я, даже не взглянув на него. – Ты уже два часа смотришь на его могилу, милая. Я не отвечаю. – И ты не пролила ни слезинки. Молчание встречает его в ответ. – Я беспокоюсь за тебя. Он протягивает руку, чтобы коснуться моего плеча. Я задерживаю дыхание, заталкивая свои эмоции глубже, как будто его прикосновение способно вытащить их наружу. – Пожалуйста, скажи что-нибудь. Я не знаю, что сказать. Я боюсь, что если заговорю, то мое сердце разорвется. – Уже темнеет, – обеспокоенно сообщает он. Наконец-то я набираюсь достаточно смелости, чтобы встретиться с ним взглядом. – Нам пора домой, – мягко говорит он. – Я отвезу тебя, ладно? Я закрываю глаза. Он ждет, пока я скажу что-нибудь. Хоть что-нибудь. Так я и делаю. – Хорошо, – едва заметно киваю. Он тяжело вздыхает и опускает руку на мою спину, направляя меня к машине. Он открывает передо мной дверь, и я сажусь с совершенно безэмоциональным выражением на лице. – Алекс, – шепчет он. – Со мной все будет хорошо. Он открывает рот, словно хочет добавить что-то еще, но не решается. Затем он вздыхает и включает зажигание, не подозревая, что слова, которые я только что произнесла, были теми самыми словами, которые в последний раз сказал мне отец. * * * Когда мы возвращаемся в пентхаус, я первым делом направляюсь в свою комнату. – Я буду у себя, хорошо? – говорю Дэниелу. Он почесывает затылок, борясь с желанием поговорить со мной. Но он не хочет усугублять ситуацию после того, что случилось с моим отцом. – Да, хорошо. Все мое тело онемело, когда я шагнула в душ, позволяя воде утопить меня в своих слезах. По крайней мере душ может плакать. Но я не могу. Несмотря на давление воды на мое тело, я по-прежнему будто парю в невесомости. Я остаюсь под струями, пока подушечки пальцев не сморщиваются. Мне требуется немало усилий, чтобы выбраться из душа и обернуть вокруг своего тела полотенце. Я натягиваю удобную одежду и скидываю покрывало с кровати. Единственное, что мне хочется сделать, – это свернуться калачиком в постели. Так я и поступаю. Я закутываюсь в одеяло, цепляясь за него, как за спасательный круг, и зарываюсь лицом в подушку. А затем чувствую, как меня затягивает в реальный мир. Я не осознаю, что слезы текут из моих глаз, пока подушка не становится мокрой. Я не знаю, как долго плачу, потому что совсем потеряла счет времени. Рыдаю во весь голос, погрузившись в собственные страдания. Мне никогда не доводилось испытывать такой агонии: всепоглощающая боль душит меня, пока я не задыхаюсь, пока не становится больно, так больно… Я не хочу чувствовать себя подобным образом. Как будто медленно умираю от собственной боли. «Мне так жаль, папа. Мне так жаль, что я позволила недомолвкам зайти так далеко и разрушила все между нами. Я должна была извиниться, пока у меня еще был шанс, и тогда мы снова стали бы семьей». У нас были бы целых два месяца вместе, если бы я не сбежала и не запорола все своим упрямством. Я должна была делать то, что нужно, а не то, что правильно, и, возможно, отец до сих пор был бы жив. Чувство вины и стыда овладевает мной, и я дрожу от душевных пыток, пока слезы продолжают обжигать мои щеки, стекая бесконечными потоками. – Алекс? – Дэниел приоткрывает дверь, беспокойство искажает его красивое лицо. – Черт. – Он садится на край кровати, увидев, насколько я разбита. – Алекс. – Пожалуйста, уходи, – удается произнести мне, глотая слезы. – Я не могу. Я сажусь и из последних сил пытаюсь оттолкнуть его. –Уходи! Он не сдвигается с места. Вместо этого хватает меня за руку и качает головой. – Я не могу оставить тебя одну, милая. Ты же знаешь. –Пожалуйста! – кричу я охрипшим от рыданий голосом. – Проваливай! – Эй, – говорит он, не обратив внимания на вспышку гнева. Он обхватывает мое лицо своими крепкими руками. – Эй. Пожалуйста, не отталкивай меня. Я тебе не враг, хорошо? Скажи мне, как тебе помочь. – Я… я… – Мой голос затихает, когда его слова врываются в мое сознание. Не могу поверить, что я накричала на него. – Дэниел, я… – Знаю. – Его голос словно успокаивающий шепот, а его руки скользят по моим щекам, вытирая слезы. – Я знаю, Алекс. – Это было… Я не должна была… – Ш-ш-ш, все в порядке. – Дэниел позволяет мне прислониться к его плечу, и я рыдаю в его рубашку. Он обнимает меня, окутывая своим теплом. Я снова плачу, кажется, в течение долгого времени, но Дэниел не жалуется. Лишь крепче обнимает меня и целует в макушку. Он не шепчет мне успокаивающих слов, не говорит, что все будет в порядке, за что я ему безмерно благодарна. Он просто позволяет слезам, льющимся из моих глаз, облегчить вину и боль, которые я ношу в себе, а все остальное сделает время.