У меня прихватывает живот. Кусаю губы и впиваюсь ногтями в колготки. У меня плохое предчувствие. – Мы также хотим сделать пару заявлений касательно здоровья перед премьерой «Щелкунчика». – Голос медсестры Конни совсем не такой глубокий и приятный, как у мистера К. Сорок балерин хмыкают и теряют к объявлению всякий интерес. – Нам всем это известно, но давайте повторим правила. Если вы будете весить меньше положенного, то отправитесь домой. Без вопросов. Без объяснений. Таких танцоров мы здесь не потерпим, какими бы талантливыми они ни были. Я предпочитаю прямоту мистера К. изворотливости медсестры Конни – вечно она юлит и ходит вокруг да около. Но она добилась своего. Я чувствую пустоту внутри себя. За ушами скапливается пот. Лиз уехала. И на ее месте могла быть я. На прошлой неделе я снова была слишком близка к нижней отметке. Я чувствую на себе взгляд медсестры. – Посмотрите на мой первый постер с пирамидой еды, – продолжает она, и я не могу сдержаться – вздыхаю. Да, она смотрит на меня, но я не могу сделать вид, что мне это реально интересно. Только не снова. Медсестра Конни и Морки обмениваются взглядами, и Конни уже в который раз рассказывает нам о важности той или иной еды. У нее в руках диаграммы: рацион для каждой отдельной мышцы, правильное соотношение веса и роста, предостережение об опасности диетических чаев. Она в красках описывает, что происходит с девочками, которые морят себя голодом: у них выпадают волосы и зубы, отказывают почки, кости теряют прочность, щеки – румянец. Последствия голодания я представляю так ярко, как последствия крушения поезда и автомобильных аварий. Я смотрю на свои руки и стараюсь не представлять ничего из вышесказанного. Морки стоит, скрестив руки на груди, и никак не показывает, что согласна. Или не согласна. Мне всегда казалось, что они с медсестрой Конни находятся в постоянной битве за наши тела. За мое тело. И Морки всегда выигрывает. Балет слишком важен. Русским нужны идеальные танцоры, и это самое главное. Пока не переходишь черту, как Лиз. Пока сохраняешь контроль. Я стараюсь не вслушиваться в эту дурацкую речь. А вот Джиджи внимательна. Она даже делает пометки в блокноте. Записывает! И так сосредоточенна, что высунула кончик языка. Я тут же решаю, что она не просто меня раздражает – я ее фактически ненавижу. Все те приятные моменты, которые мы делили, все то время, когда я могла практически назвать нас друзьями, – все теперь в прошлом. Каждое движение ее руки, каждое движение пальцев заставляет меня вздрагивать. Медсестра Конни сворачивается только через полчаса. Она заглядывает в глаза каждому из нас, пока раздает брошюры. Надо мной она практически нависает. – Прочитай это, Джун, хорошо? – шепчет она достаточно громко, чтобы все вокруг услышали. Если бы она была настоящей медсестрой, она бы не стала выставлять меня напоказ перед всеми. Есть же какая-то врачебная этика. – Тебе нужно над собой поработать, – заканчивает она и покровительственно опускает мне на плечо руку. Считаю до двадцати. Она ждет, как я отреагирую. Словно Конни решила, что с места не сдвинется, если я не подниму голову. Косметика плывет. Я сдаюсь и поднимаю взгляд. И медсестра проходит дальше. Вылетаю из зала, делая вид, что не слышала вопрос Джиджи, иду ли я в комнату. Вбегаю в ближайшую студию, чтобы успокоиться. Никто не должен видеть меня в таком состоянии. Еще подумают, что мне есть дело до того, что говорит медсестра. Нужно собраться. Нужно показать им, что они обязаны дать мне роль, раз намереваются сделать пару перестановок в «Щелкунчике». Кладу ногу на станок, делаю растяжку, вдыхаю и выдыхаю, пока боль в мышцах не исчезает. Думаю о Лиз и о цифре, которую показали ей весы. Должно быть, она была очень маленькой. И я изо всех сил стараюсь не завидовать. Интересно, как быстро она собрала вещи? Если Лиз попробует поступить в другую балетную школу, оттуда наверняка позвонят мистеру К., и тогда ей вообще могут запретить танцевать. Такое не забывают. Меня передергивает. Слышу смех Сей Джин и других девочек, когда они проходят мимо студии. Улавливаю часть разговора. – Мне нужно успеть принять душ. Джейхи почти здесь. Он меня убьет, если я опоздаю. – Сей Джин говорит громко, чтобы все вокруг знали о ее планах на вечер. В этом вся она. Слышу, как другие девочки верещат от восторга. Еще бы, большие планы! А ведь даже не выходные! Это не может не восхищать. Они ходят за Сей Джин, как утята за уткой, и кричат о том, какой Джейхи офигенный, какие у него ровные зубы и как он силен, хотя вовсе не танцор. Идиотки. Раньше я завидовала Сей Джин. Думаю, она об этом догадывалась: выводила Джейхи перед всей школой как на парад. Но я-то знала, что она все делает напоказ. А еще я обладала силой, способной разбить ее идеальную жизнь на кусочки. Но я выше этого. Ведь мы когда-то были jeol chin. Лучшими друзьями. Жду, пока все они уйдут, и спускаюсь на лифте в подвал – туда, где Сей Джин всегда встречает Джейхи, чтобы провести его внутрь. После комнаты отдыха – кабинет медсестры, и в нем есть дверь, которая ведет к мусорке. Еще там пожарная лестница и запасный выход с неработающей сигнализацией. Там он ее наверняка и ждет. На протяжении всего восьмого класса мы ждали его вместе с ней, высматривая его макушку в темноте. Она всегда говорила, что поначалу Джейхи ей не нравился, а встречаться с ним она начала потому, что ее заставила мама. Еще раньше она встречалась с белым парнем, Шейном, который выпустился в прошлом году. О нем Джейхи вряд ли знает. А теперь Сей Джин вроде как любит его. Я жду у окна. Не представляю даже, что я ему скажу, и весь этот план-саботаж начинает выглядеть смешно. Не стоило сюда спускаться – меня всю трясет. Но другой возможности может и не представиться. Я не успеваю прокрутить весь диалог в голове – из темноты выплывает тень, а потом лицо в обрамлении взлохмаченных черных волос. Очки в черной оправе чуть съехали на нос – он никогда их не поправляет. Меня бросает в жар. Я все еще помню, каково это – любить Джейхи. Он замечает меня и морщит лоб. Я открываю дверь. – Привет. – Привет. – Он осторожно проскальзывает внутрь, стараясь меня не задеть. – Ты что тут делаешь? Где Сей Джин? – Наверху. Нас задержали после репетиции. – А. – Он переступает с ноги на ногу. – Я тут тренировалась, – вру. Джейхи смеется: – Серьезно? И сколько жмешь? Шутит. От его хриплого насмешливого голоса у меня по всему телу бегут мурашки. Какой-то он со мной слишком милый. – Поспорим, ты и пятидесяти килограммов не поднимешь. – Он улыбается. – А вот весишь наверняка столько. Его слова попадают в точку, и я не могу сдержать слез – начинаю тут же реветь в три ручья. Мне уже и не вспомнить, когда я в последний раз плакала, – и от этой мысли я начинаю плакать еще сильнее. Такого я определенно не планировала. – Прости, Джун. Я не… Я просто… Джейхи меня обнимает. Он такой теплый. Такой сильный. Я зарываюсь лицом в его худи и вдыхаю запах пряного одеколона, чтобы унять дрожь. А он все продолжает извиняться и пытается меня успокоить, но я будто застыла. Он спрашивает, может, стоит позвать кого-то или позвонить моей матери. Я не отвечаю. И тогда он затыкается, гладит меня по волосам, крепче сжимает в объятиях – словно уже делал это прежде. Сжимает так крепко, что мне кажется – сейчас я могу исчезнуть. Джейхи каким-то чудом сглаживает все мои углы. Я поднимаю голову. Выгляжу наверняка ужасно – со всей этой потекшей косметикой. Внутри тоже разваливаюсь. Хочу спросить его: «Почему ты исчез? Почему выбрал ее? Разве мы не были друзьями? Ты веришь в то, что она про меня наговорила?» – Моя halmeoni постоянно о тебе вспоминает. – Он пытается изобразить акцент своей бабушки: – Где та маленькая девчушка со слишком светлыми волосами? Она постоянно повторяла, какие у меня светлые волосы – слишком светлые для кореянки. Бледные, пепельно-коричневые. Я не смогла признаться ей, что мой отец – белый. Джейхи не отвечает на вопросы, которых я не задаю, но заставляет меня улыбнуться. Мы смеемся, и я икаю. Он стирает слезу с моей щеки, и я снова чувствую себя маленькой девочкой, которая играла в его подвале. – Из-за балета ты грустишь. Раньше ты такой не была. – А какой я была? – Яркой, – отвечает он, и это так странно звучит. Странно, но правильно. Он не успевает объяснить, что имел в виду, – я наклоняюсь и целую его. Вот и он, мой первый поцелуй с мальчиком. Быстрый и осторожный, словно он вот-вот исчезнет, выскользнет из моих объятий. Но он не исчезает. На вкус он как корица. Джейхи не отталкивает меня и не прижимает ближе, но я чувствую, как он подается вперед, и точно знаю, что он только что ответил на мой поцелуй. 16. Джиджи В субботу утром меня будит солнечный свет. Под ним и мои бабочки расправляют крылья. Их тени мелькают у рамы. Я вспоминаю, как отец принес домой мой первый инсектарий. – Это на удачу. Он поставил стеклянную коробку на окно моей спальни. Мне тогда исполнилось восемь, я была на больничном режиме и проводила дни и ночи, лежа в кровати в ночной сорочке, наблюдая за проносящимися мимо окна троллейбусами. – Зачем мне удача? – Я прижалась носом к стенкам инсектария и подумала, получится ли научить бабочек использовать мои кудряшки в качестве насеста. – Немного удачи никому не помешает. – Он подвинул контейнер, а я продолжила следить за монархами. – Некоторые люди верят, что бабочки – это души умерших. Те, что захотели вернуться. Я смотрела на этих мелких созданий круглыми глазами. Вдруг среди них моя бабушка? Или учительница третьих классов, миссис Шарлотта? Неужели люди и вправду становятся бабочками после смерти? Сейчас я думаю о Кэсси. Я не знала ее, и она не умерла, но разве это не хуже смерти – быть запертой там, где ты больше никогда не сможешь танцевать? Стучу по стеклу и здороваюсь с двенадцатью малютками, которые пересекли страну от края до края вместе со мной. Достаю два цветка из букета, который послали мне родители после того, как я сообщила им о роли феи Драже, и кладу внутрь клетки. Монархи щекочут мне руку и садятся на лепестки, привлеченные сладким нектаром. – Вот так, крошки мои, – говорю я, а потом понимаю, что Джун все еще в кровати. Я слышу ее дыхание. Как так вышло, что она все еще спит? Совсем на нее непохоже. Обычно она прибегает в студию раньше меня. Джун не верит в здоровый сон по выходным. И я привыкла к одиноким воскресным и субботним утрам. Проверяю телефон. Может, мне написал Алек? Вздыхаю. Да, он порвал с Бетт, но что это значит для нас? Мы переписываемся, отрабатываем наши па, но это все. Пришло только сообщение от тети Лиа: «Мама записала тебя к доктору на 9:30. Прости! Приду в 8:30». Какое разочарование. Кладу телефон на стол, рядом с корзинкой, полной крошечных бумажных индюшек со смешными рожицами. Перевожу взгляд на календарь. Здесь, в школе, легко потерять счет дням. На следующей неделе День благодарения. Кто притащил сюда этих индюшек? Ищу на столе записку или что-то вроде того… – Это от Алека, – шепчет Джун. Я подпрыгиваю на месте, но не поворачиваюсь. Она ненавидит, когда ее будят. – Прости, – шепчу в ответ, но она переворачивается на бок и молчит. Я зажимаю себе рот, чтобы Джун не увидела моей улыбки. Трогаю свернутых из бумаги птиц, провожу пальцами по каждому сгибу. Мне так хочется все ей рассказать! Когда я только приехала сюда, я мечтала с ней подружиться. Но мы и двумя словами не перемолвились. Она ужасно непредсказуемая. В последнее время ее почти невозможно прочесть, мы даже перестали вместе есть или ходить на репетиции. Выхожу из комнаты. Принимаю душ, но мысли об Алеке меня не покидают. Провожу пальцами по губам, вспоминаю наш поцелуй в Свете. Сердце стучит как бешеное, но это так приятно. Даже не пытаюсь успокоиться. Не контролирую дыхание. Струи воды ударяют меня меж лопаток, я закрываю глаза и представляю, каково это – почувствовать его губы на том же месте. Я еще никого так не хотела, и уж тем более парня, настолько опасного для подобных желаний. Сегодня утром я просто тону в мыслях об Алеке. Как такое скрыть? У моего желания собственная жизнь, оно дышит и рвется наружу. К тому же мне совсем не хочется его останавливать. Там, дома, мальчишки пытались со мной дружить: рыжеволосый Роберт, единственный мальчик, приходивший ко мне на дни рождения; скейтбордист Ноа, который пригласил меня на выпускной бал в восьмом классе, и Джамал, оставлявший записки в моем шкафчике на протяжении всего десятого класса. Но я никогда не обращала на них внимания, все мое время занимали частные уроки танца. Но Алека невозможно игнорировать. Хотя стоило бы беспокоиться о Бетт… Спускаюсь на четвертый этаж к комендантам и жду тетю Лиа, хотя она, скорее всего, опоздает. Как всегда. На дальнем диване сидит Уилл с пакетом льда на вытянутой ноге. – Что случилось? – спрашиваю, не успев как следует подумать. Сначала он даже глаз не открывает. И я повторяю вопрос. Уилл поворачивает голову и поясняет: – Это превентивное. Каждый день сижу с этой штукой – не важно, есть травма или нет. Помогает против воспаления.