Он даже не подозревает, каким предзнаменованием окажется эта мысль. Все, что он может, это беспомощно лежать в подпрыгивающей на каждой кочке телеге и прятать постылые слезы в алом сукне злосчастного мундира. * * * Многообразие звуков Тра-Ли наводняет слух, как океанский прибой. Треск колес телеги, размеренный стук молотков, ржание лошадей, грубые, низкие, звонкие, яркие, глухие, громкие голоса горожан. Все сливается воедино и становится общим гвалтом, который расслаивается на разные звуки, если оказываешься в самом его центре. Он приходит в себя, когда совсем рядом раздается удар тяжелого молота – телега Конрада и Дугала остановилась у кузницы. Грузный человек с густой черной бородой ворчит над их лошадью. – Она у вас все ноги отбила. Нельзя с животиной обращаться так, амадан[1]! Что вы с собой привезли, что она подкову по дороге потеряла? – Дрова. Он слышит злой голос Дугала, от которого кровь тут же стынет в жилах. Мгновенно возникает желание сползти с телеги и спрятаться, но он не может пошевелиться, тело его не слушается – оно будто ему не принадлежит. Бок разрывается от боли, трудно дышать. Он пытается сдвинуть узел на онемевших запястьях, чем только причиняет себе еще больше неудобств, и невольно стонет. – Что там у вас? – слышит он подозрительный голос кузнеца. Старик Конрад ворчит, Дугал перебивает его раньше. – Приходи через полчаса на базарную площадь – увидишь. Его прошибает пот. Он лежит лицом на дровах, высокие борта телеги скрывают его от любопытных взглядов, голых ног снаружи не видно. Никто не увидит его, и даже если он будет звать на помощь – никто не придет. Телега трогается с места, поленья приходят в движение, стискивая его шею и плечи. Он бережет глаза от мелкого сора, пряча их в мундире. От сукна пахнет дымом, хвоей и грязью, от него самого – потом, слезами, кровью. Что с ним сделают, когда телега остановится? Зачем его везут на площадь? Странно, но он помнит, что такое площадь. Она для публичных выступлений. Наказаний. Казней. Для всего, чего он бы хотел избежать. От мыслей об этом его бросает в еще большую панику, хотя объяснить ее он не смог бы и после часа раздумий. Когда телега останавливается, город становится еще громче, словно все его улицы с домами и людьми стекаются на городскую площадь, пахнущую людским потом, пылью, лошадьми и травами из лавки с подветренной стороны. Обостренным от ужаса слухом он подмечает даже скрип дверей таверны и крик продавца рыбой в самом начале улицы, которую Дугал и Конрад угрюмо миновали. А еще – детский смех на углу, где стоит коробка кукольного мастера, завывания торговки, блеяние нескольких овец, идущих на поводу дряхлого старика. Все шумит, движется и живет отдельным миром, пока Дугал не стаскивает его с телеги, грубо покрикивая: – Тащи сюда свою голую задницу, сасеннах[2]! Сейчас-то мы посмотрим, как сильно тебе память отшибло! Он падает с телеги прямо на землю: ноги его не держат, руки занемели, в бок будто вогнали железный крюк. Он почти ничего не соображает – так сильно кружится голова и так все переворачивается перед глазами и тускнеет, несмотря на яркий солнечный свет. – Вставай! Или я втащу тебя на помост за твои кривые ребра! Ему приходится подчиниться: встать, превозмогая боль, стиснуть зубы и шагнуть в сторону высокого дома с черной облезлой дверью, над крыльцом которого видна большая серая вывеска. Буквы на ней сливаются с витиеватым узором, и прочитать их он не может. Прямо перед домом – невысокий деревянный помост с прогнившими досками. На нем чернеет несколько крупных пятен, и он не хочет знать, что это такое. Дугал сжимает узел на его запястьях и толкает в сгорбленную спину. Он спотыкается и стонет, на вымощенную булыжником улицу капает алая кровь. Он умрет здесь? Так и не узнав ни своего имени, ни лица? – Дугал, постой! – кричит старик. Его сын плюет в сторону, ругается и не собирается останавливаться. Вдвоем они поднимаются на помост, ирландец дергает его, как собаку на привязи. Когда его разворачивают лицом к площади, он едва ли понимает, что происходит. Все вокруг шумят. Весь город гомонит, ругается, смеется, все пульсирует, как живой организм, словно сам город – огромный зверь. Он стоит в самом центре и ждет, что тот вот-вот почует чужака и выплюнет, как заразу. Несколько пар глаз видят его, несколько людей замирают и ждут… чего? Расправы? Словно все они давно ждали чьей-то нелепой смерти и наконец дождались. – Слушай, Тра-Ли! – громогласно кричит Дугал, дергая его за руки. Он их не чувствует, да и ноги его не держат – он виснет на ирландце, связавшем его, как собственную добычу. – Дугал, отведи его в дом судьи, – сердито говорит Конрад. Подняться на помост вместе с сыном он не решился и теперь наставляет его снизу. Дугал не слушает. – Я привез вам мундира! – кричит ирландец. К помосту стекается базарный народ, дети перестают забавляться с куклами и бегут посмотреть на преступника, словно это развлечение лучше прочих. – Мы перебили всех, пришедших к нам с севера, но этот оказался дезертиром, сбежал из леса и скитался по окраинам! Он впервые об этом думает. Сквозь боль во всем теле чувствует негодование: у него не было времени даже понять, что он делал в лесу и почему не погиб с остальными! – Мы с отцом нашли его в таком виде, когда он хотел обманом пробраться в наш родной город! – распинается Дугал. Его крик становится все громче. Он разносится над площадью, и все остальное вскоре стихает: люди стекаются к помосту и смотрят на ирландца и его пленника, как на забаву. Он опускает голову, чтобы не видеть издевки на лицах, и взгляд впивается в алый мундир – Дугал набросил его ему на плечи, как доказательство. Похоже, красное сукно вызывает в мыслях этих горожан такую ненависть, что ничего другого им и не требуется. – Что мы с ним сделаем? Закуем в цепи и бросим гнить в тюрьме? Люди начинают шептаться, кто-то одобрительно вскрикивает. Он стискивает зубы, чтобы не завыть от бессильной злобы на потеху Дугалу и остальным. Он не сделал ничего плохого, ничего, за что его можно наказать так жестоко! – Или… – Дугал вздергивает его связанные руки до очередного хруста в костях. – Забьем плетьми прямо здесь? На этот раз горожане шумят громче. Он разбирает в общем гвалте сердитый голос старика Конрада, но тот больше не имеет власти над разбушевавшимся сыном. Дугал тоже слышит возгласы одобрения, и в тот же миг его пленник оседает, потому что его больше никто не держит. – Прекрасно, – говорит Дугал плоским голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Тебя ждет сотня плетей, сасеннах! Он знает, что это больно. За свою недолгую памятную жизнь – этот нескончаемый день – он и так прочувствовал на себе слишком много, чтобы бояться еще и плети. Но, кажется, их он не выдержит. – Прошу вас… – стонет он в угоду радующимся горожанам странного города Тра-Ли. Он решил, что не станет кричать и умолять о пощаде, но теперь готов сказать что угодно, чтобы избежать еще большей боли. – Пожалуйста, прошу вас… Дугал возвращается на помост, громыхая тяжелыми сапогами. Ему на миг кажется, что для грузного ирландца держать в руках плеть и избивать раненных – не впервые. Были ли все его пленники невиновными? Он лежит, скрючившись на деревянном помосте под безликим бледным солнцем, и силуэт Дугала вновь загораживает ему небо. Теперь в руках у него не веревка, а тонкая длинная плеть, которая рассекает воздух с противным свистом. Он боится его. Дугал заносит над ним руку под рокот толпы. Он закрывает глаза. Пусть он потеряет сознание. Пусть даже умрет, не узнав себя, если это избавит его от позорного наказания и боли. – Сейчас ты поплатишься за все горе, что причинил твой народ моему, – шипит Дугал. Тонкая плеть рассекает воздух. Его сердце пропускает удар. – Стойте! И тут же снова стучит, норовя вырваться из кривой грудной клетки. Сперва он чувствует легкий аромат полевых трав – кажется даже, что воздух наполняется влагой и солью, словно он вновь лежит у океанского берега, – а потом слышит легкий перестук каблуков. На помост к нему и Дугалу вскакивает пара ног, скрытых плотной сиреневой юбкой в пол. – Конноли, прекрати это! – К ногам и юбке добавляется высокий женский голос. Он взвивается в напряженном воздухе и рассекает недовольный гомон толпы, как молния – грозовую тучу во время бури. Смелой женщине кричат: – Уйди, травница, и без тебя здесь бед не оберешься! – Ты препятствуешь правосудию! Он чувствует, как деревянные доски под ним дрожат от сердитого перестука легких ног. Пахнущая травами женщина загораживает его подолом своей широкой юбки. – Это не правосудие, это варварство! Если он виновен в смертях ирландцев, отведите его к судье Хили! Ее словам никто не внемлет. Дугал рычит, хватает женщину за локоть и хочет согнать с помоста, но она упирается и визжит. Толпа бунтует вместе с ней – против нее. Сам воздух вокруг помоста дрожит и сгущается, будто стискивая виновника в плотное кольцо негодования и неприязни. – Что за крики в базарный день! – грохочет откуда-то сверху низкий голос. К нему обращаются сразу несколько горожан. – Судья Хили! – кричит женщина-травница. – Остановите это безумие! Голос судьи, незнакомая женщина, Дугал и его отец, вся базарная площадь вместе с ее людьми сливаются в один многоголосый шум. Он закрывает уцелевший глаз, проваливаясь в темноту, и теперь ему хочется очнуться уже в другом месте, пусть даже по другую сторону жизни. * * * Та же судьба, что вынесла его из погребальной ямы в лесу, не дала ему отойти в мир иной и на помосте базарной площади.