Рыжий отблеск в темно-русых волосах девицы Карлайл. Мутно-зеленые глаза прохожих. Старые напевы времен ирландских восстаний в домах чопорных англичан. Ветер колышет ольху над волной, солнце и зной, лето и зной… Теодор сходит с ума, и лучше бы его больные фантазии развеялись как можно скорее. – В понедельник, – говорит он Саймону. – Ты и я едем в Оксфорд в понедельник. Бармен не имеет привычки закатывать глаза – он счастливый обладатель лишь одного. Но сейчас ему, похоже, не хватает именно этого. – И какой же это черт побудил тебя думать, будто я соглашусь? Тот, что отравляет разум Теодора больше двухсот лет. – Ты можешь взять с собой дочку своего любимого старика из галереи, – как бы невзначай вспоминает Саймон. – И самого старика. Ставлю свой глаз, что оба будут пищать от восторга. Теодор морщится. С удивлением понимает, что делает это уже скорей по привычке и замирает в недоумении. Взять девицу Карлайл на вечер к Стрэйдланду было вынужденной мерой, пойти у нее на поводу, чтобы взглянуть на акварели Берн-Джонса – профессиональным интересом. Позвать же ее с собой в Оксфорд теперь кажется ему… желанием? Странное, не поддающееся логике чувство Теодор не может пока приписать ни к чему адекватному, поэтому прячет его поглубже и запирает на семь замков. Лучше об этом не думать. – Дельный совет, которым я воспользуюсь в самое ближайшее никогда. Девица слишком болтлива, – загибает он пальцы, – Генри слишком внимателен. Так что ты, мой друг, – самый подходящий вариант. Я даже позволю тебе взять с собой тот таинственный блокнот, куда ты все время что-то записываешь, и даже расскажу пару историй – на трезвую, заметь, голову. – Благородный жест, – хрипло смеется Саймон. – Но я все равно не впечатлен. Да и блокнот куда-то задевался. Он демонстративно шарит рукой под барной стойкой. Там пусто. Должно быть, пухлая тетрадь в кожаном переплете провалилась в щель между досками пола и лежит теперь в погребе. Будь здесь Бен, он поднял бы тревогу на пол-округи, так что хорошо, что Атлас пришел в бар один. – Сожги его, когда отыщешь, – бросает Теодор. Пустой бокал из-под пива лениво перекатывается в его руке, отражая в стекле рассеянные солнечные лучи. По темной бутылке «Гиннесса» медленно стекает крупная капля конденсата. Теодор следит за ней, не обращая внимания на хитро улыбающегося бармена. – Я столько лет собирал твои сказки, и тебе было наплевать, что с ними станет, – говорит Саймон весомо. – А когда один из девяти блокнотов пропал, ты решил забить тревогу? На тебя не похоже. Теодор хмыкает. – Подожди, пока твои записи не попадут в руки… – Врага? – Бена! Они слаженно оборачиваются на дверь, будто ждут, что Паттерсон ворвется в бар прямо сейчас. Только вряд ли любитель чая сочтет, что пасмурное утро субботы стоит проводить именно так. Теодор кривит губы в усмешке и снова смотрит в бокал. – Налей-ка мне еще. Саймон качает головой, заканчивая со стаканами и принимаясь за пивной кран. – Уверен, что утро стоит начинать с алкоголя? – Нет, – с готовностью отвечает Атлас. – Но теперь точно знаю, что ты и Бен одинаково способны довести меня до самоубийства. Он сползает со стула и уже на пути к дверям кидает: – Это значит, что тебе придется ехать со мной вместо него. Кто-то должен будет вести машину, если я напьюсь по дороге. * * * Еще только поворачивая массивную дверную ручку антикварной лавки «Паттерсон и Хьюз», Теодор слышит женский смех и возгласы Бена. Если бы Атлас не знал своего приятеля, то решил бы, что Бен устроил свидание, но, к сожалению, голос его собеседницы Теодору хорошо знаком. – Мисс Карлайл, – привычно кивает ей Атлас, едва только звяканье медного колокольчика возвещает о его приходе. Клеменс оглядывается, перегибаясь через спинку его любимого кресла. Они с Беном устроились прямо в зале, разместили между собой столик на кривых ножках, расставили фарфоровые чашки, чайник и пару тарелок, и теперь делают вид, будто ничего особенного в этом нет. Теодор хочет рявкнуть на них обоих, но бессонные ночи слишком его вымотали, и сил на злость у него уже не осталось. – Во имя Морриган, что вы тут делаете? – говорит он. Присутствие в лавке этой девицы его уже не удивляет – скорее, он воспринимает ее как болтливый предмет интерьера, слишком надоедливый и мозолящий глаза, выкинуть который рука не поднимается: больно уж хрупок на вид. Но только на вид. – Пьем чай, – послушно отвечает она. – Присоединитесь? Такой наглый в своей простоте ответ сбивает его с толку. Он переводит взгляд на замершего в другом кресле Бена. – На часах вроде не пять вечера, чтобы ты устраивал званые… чаепития. – Твои стереотипные шуточки тут не к месту, – поджимает губы приятель. – Мы с Клеменс вели приятную беседу ровно до тех пор, пока ты не заявился. Где ты был? Мы с Клеменс? Теодор решает оставить вопрос беспокойного Бена без ответа и, напрочь игнорируя его колкие взгляды, проходит мимо. – Теодор! Он не отвечает, с чувством хлопая дверью. Уже на лестнице до его слуха доносится едкое замечание Бена: «Обиделся, что устроили игры в его песочнице, такой ребенок…», и он злится уже по-настоящему. С каких это пор Бен так близок с Карлайл, что позволяет себе панибратство? Отвратительная привычка превращать их немногочисленных знакомых в друзей когда-нибудь сыграет с Паттерсоном злую шутку, и Теодор будет первым, кто ткнет его в это носом. Он думал, что сумеет поспать под тихую возню Бена, которая его успокаивает, но теперь, зная, что внизу, в его любимом кресле, восседает эта девица, Теодор не сможет и пяти минут провести с закрытыми глазами. Балоров огонь, как его раздражают внезапные гости! Он спускается в зал, успев только сменить вчерашний костюм на свежий. Домашний халат, висящий на спинке стула, Теодор игнорирует – в костюме он чувствует себя увереннее. – Итак, мисс Карлайл, – демонстративно выделяя обращение, произносит Атлас. Гостья оборачивается. – Вы же не на чашку чая забежали. Ведь так? Клеменс едва заметно улыбается, прежде чем огорошить его очередным предложением: – Хотела узнать, нет ли у вас желания прокатиться до Оксфордшира? Если бы Теодор не проверил ее биографию задолго до этого, то теперь окончательно бы уверился, что дочь Генри Карлайла – ведьма. Но она улыбается ему и невинно хлопает ресницами, словно ничего необычного не предлагает. – Мисс Карлайл… – выдыхает Теодор, устало прикрывая глаза. – Вы преследуете меня? – Атлас! – шипит Бен. – Как ты можешь говорить такое девушке! – Разумеется, – бодро кивает Клеменс. – Неужели это не было очевидно с самого начала? Несчастный Бен кажется сбитым с толку настолько, что не разберется в происходящем до конца времен. Теодор хмыкает. Хорошо, что он не так впечатлителен, как его приятель, иначе от головокружения, с которым мисс Карлайл кидает из отважной прямоты в смущенное молчание, его бы замутило. – Уважаю вашу смелость, – кивает ей Атлас, – но не ценю активность. Вам следует поискать друга в какой-нибудь другой лавке. Например, по соседству с нами живет премилая мадемуазель Анетта, которая не прочь послушать истории о странствиях. Уверен, вы с нею сойдетесь. Он идет в кухню, чеканя шаг, и слышит, как Бен намеренно громко вздыхает. Клеменс вскакивает с кресла и увязывается за Теодором. – Мне не нужны друзья для каких-то бесед. Он уже ставит на маленькую плиту джезву – настоящую, привезенную Беном из Турции, – достает из холодильника два яйца и нарезанные с вечера помидоры. Клеменс останавливается в дверях кухни и наблюдает за ним взглядом любопытной зверушки. Любопытной и оттого приставучей. – А кто же вам нужен? Явно не знаток мифологии, об этом я уже догадался. Если бы в этот миг он соизволил поднять глаза, то заметил бы, что Клеменс покраснела до кончиков волос. Но он ничего не видит, и поэтому удивляется, когда она роняет дрожащим голосом: – Бен рассказал мне, как вы познакомились. Я восхищена вашим мужеством. Ему не нравится эта тема. Теодор хмурится и стискивает в правой руке пустую яичную скорлупу. Ох, мисс Карлайл, как же вы любите интересоваться тем, о чем принято молчать в обществе Теодора Атласа! – Это вовсе не мужество, миледи, – цедит он. – Я удивлен, что Бен настолько разговорчив в вашем обществе. Мы не делимся этой историей. Как правило, – добавляет Теодор, пожимая плечами, – жест, который сам он не любит, но перенял у приятеля помимо своей воли. – Разве? – смущенно переспрашивает Клеменс, стискивая пальцы рук то ли от страха, то ли от нетерпения, потому что ей все же хочется высказаться – ясно как день. – В общепринятом значении ваш поступок считается мужеством. Теодор снимает с плиты закипающий кофе и выливает половину в приготовленную чашку. В голове навязчиво, как заезженная пластинка, звучат слова Бена: «То было дело случая, и мне повезло, что ты оказался рядом». – Прыгнуть в холодную воду, чтобы спасти тонущего ребенка, это… Сколько вам было? Пятнадцать? Это очень храбрый поступок. «Мне повезло, что ты вытащил меня». Теодор с грохотом бросает джезву в раковину. Клеменс вздрагивает и замолкает. – Это вовсе… – задыхаясь, шипит Атлас, – не храбрость. Это вовсе не мужество, мисс Карлайл. Мне было почти столько же, сколько и теперь – лет двести сорок. – Она бледнеет на глазах, а он видит перед собой только темные воды Гудзона и отпечатки рук на лобовом стекле тонущего автомобиля. – Для такого, как я, спасение одного ребенка – не поступок, а оплошность. Бен разве не сказал, что в машине были его родители? Нет? Теодор выдыхает и отворачивается к окну, позволяя дневному свету согревать его лицо. Если бы его не оказалось на мосту в ту злополучную ночь, Бен Паттерсон погиб бы вместе со всей своей семьей, это верно. И он прав, когда говорит, что Теодор спас его жизнь и не мог спасти никого другого. Только это не помогает. – Один ребенок или два взрослых, мисс Карлайл, – говорит Атлас ломающимся голосом. – Как за короткое мгновение определить, кто из них достоин жизни больше? – Когда она не отвечает, он оборачивается, но на нее не смотрит. Его взгляд незряче скользит по обоям, светлому дереву кухонных полок. Опускается к плите, на которой все еще стоит холодная сковорода с разбитыми яйцами.