Ей приходится подождать, пока он, борясь с упрямством, изучит каждую полку в тесном темном погребе, прежде чем поймет, что сделал ставку не на ту дверь. – Мы зря сюда влезли, – вздыхает Клеменс. – Если бы Стрэйдланд держал свои сокровища под землей – в чем я очень сомневаюсь, – то поставил бы более крепкие замки. И систему охраны. И сигнализацию, от которой бы уши закладывало. Теодор поворачивается к ней с видимым равнодушием и наконец-то смотрит прямо в глаза. – Ваши умственные способности, мисс, увы, блекнут на фоне вашей поразительной болтливости, – сварливо отзывается он, после чего идет к выходу, отряхивая брюки от пыли и сухих травинок из винных ящиков. Фыркнув, Клеменс направляется следом за ним. – Никто не упрекает меня в том, что я много говорю, кроме вас, – бросает она, но тот даже не оборачивается. Они выбираются из погреба и слепо щурятся: наверху стемнело, тусклый фонарный свет до места их преступления не дотягивается, и они продолжают оставаться никем не замеченными. Клеменс с облегчением думает, что сегодня тюремная решетка ей не светит. – Наверное, это о чем-то говорит, и вы могли бы сделать выводы, – отвечает Теодор на ее последнюю реплику, пока его руки умело возятся со взломанным замком. Подумать только, они проникли в чужие владения без спросу! – А я и сделала, – кивает она. – Вы не любите людей, с которыми приходится использовать больше чем пару слов. – Поразительная наблюдательность, – язвит Теодор. – А теперь, пожалуйста, возьмите меня под руку и замолчите. Мы гуляем. Они возвращаются неспешным шагом. Клеменс приходится ухватиться за локоть и плечо своего ворчливого спутника, потому что ноги совсем окоченели и она почти их не чувствует. Когда странная пара появляется в доме, их встречает внезапная тишина. – Атлас! – раздается скрипучий голос Стрэйдланда, и сам хозяин сегодняшнего вечера появляется перед ними с бокалом вина. – Я уже подумал было, что ты снова хочешь украсть одну из моих картин! – Я никогда не хотел украсть ни одну из твоих картин, чванливый старик, только взглянуть… – Замечательная выставка, мистер Стрэйдланд! – прерывает Теодора Клеменс. – Мистер Атлас и я немного заблудились в вашем чудном доме, а потом просто вышли подышать свежим воздухом. У вас прекрасный сад! Стрэйдланд мгновенно делается приветливее. – Рад, что вы оценили, мисс Карлайл. Надеюсь, мое последнее приобретение пришлось вам по душе? Теодор скрещивает руки на груди и стискивает ладонь Клеменс так крепко, что ей приходится ткнуть его локтем в бок. – Да, конечно. Ваша «Леди» прекрасна. И мне понравилось, как вы ее разместили. Думаю, отец был бы рад узнать, что вы отнеслись к ней с таким почтением. Стрэйдланд остается доволен и, кинув на прощание последний презрительный взгляд Теодору, удаляется развлекать гостей. – Напыщенный индюк, – припечатывает Атлас и наконец отпускает руку Клеменс. – Странно, что он пригласил вас, если думает, что вы пытаетесь что-то у него украсть, – задумчиво произносит она. – Еще раз повторяю: я не краду никаких картин. Я всего лишь смотрю на них. – Ну разумеется. – С этими словами Клеменс направляется к низкой софе в малой гостиной, окна которой выходят на задний двор, и садится. – Именно поэтому вам запретили приближаться к дому Стрэйдланда без сопровождения, верно? Теодор фыркает, прежде чем сесть рядом. В его руках непостижимым образом оказываются два бокала с белым и красным вином. Один из них достается Клеменс. Она удивленно вскидывает брови. – Кажется, на подобных вечерах мужчине следует ухаживать за своей дамой, – как ни в чем не бывало говорит Теодор и опрокидывает в себя содержимое своего бокала. – О, мистер Атлас, – смеясь, бормочет Клеменс, – не думаете же вы, что привели меня на свидание? Но на ее шутку он реагирует вполне серьезным взглядом, а потом встает и молча уходит. И возвращается с ее туфлями в руках. – Думаю, перед тем как уйти, вам хотелось бы вернуть себе и обувь, и сумку, – говорит он своей изумленной спутнице. – Ее, правда, нет в зале с Уотерхаусом. Клеменс с трудом втискивает ноги в туфли, чуть слышно стонет и поднимается. – Спасибо. Думаю, кто-то из обслуги забрал ее. Я пойду узнаю. Она лавирует меж гостей, иногда спотыкается и извиняется чаще, чем с кем-то сталкивается. Только в третьем зале ей наконец-то попадается на глаза один из официантов. – Простите, – обращается она к девушке в белом переднике. – Вы не видели маленькую бежевую сумочку на цепочке? Я обронила ее в зале с картинами, а когда вернулась, не смогла отыскать. Девушка непрофессионально пожимает плечами. – Не знаю, мисс, я не видела. Но могу поспрашивать у наших. Если что, мы оставляем все забытые вещи на столике у выхода. Клеменс благодарит ее и спешит дальше. Очередной поворот заставляет ее остановиться и перевести дух. Дом слишком большой, гости здесь слишком шумные, а она слишком устала, чтобы таскаться на каблуках в поисках сначала сумочки, а теперь и своего кавалера. Если бы у мистера Атласа был телефон… Но, насколько она знает, мужчина-из-прошлого-столетия не пользуется благами технического прогресса. – Мисс Карлайл! – звенит за ее спиной голос этого самого мужчины. – Где вы ходите? Нам пора! Теодор хватает ее под руку и тянет в обратную сторону, к выходу. Клеменс не успевает сказать ни слова, но замечает, что он выглядит воодушевленным и до странности довольным. Ее сумочка действительно обнаруживается на столике у парадного входа – Клеменс подцепляет ее на ходу, и они сбегают с вечера, даже не попрощавшись. – Объясните мне! – восклицает она, когда Теодор берет у стойки ключи от своей машины. – Почему мы так спешим? Атлас молча кивает ей на пассажирское сиденье «Мини-Купера». Клеменс, не преминув вздохнуть как следует, садится, и только когда машина срывается с места, ее молчаливо-радостный спутник решает объясниться: – Я нашел тайные залы Стрэйдланда. * * * Уже вернувшись домой, при свете ночника, переодетая в пижамные штаны и футболку Клеменс вываливает на прикроватную тумбу содержимое сумочки. Помада, которой она воспользовалась один раз за вечер, пластыри, так и оставшиеся не у дел, хотя были необходимы, ключи от дома, телефон с пропущенным звонком от матери на экране – плевать, Клеменс перезвонит ей утром, – и клочок бежевой бумаги. В последний момент она разворачивает записку, вместо того чтобы отправить ее в корзину для мусора. Острым убористым почерком в ней значится: «Рад был увидеть тебя, Клеменс. Передавай привет своему новому другу». VI. Молчаливый страх Дождь не прекращается третьи сутки подряд. Дороги размыло, уровень воды в океане поднялся на несколько футов, и берег затопило. Вода в окрестных колодцах помутнела и стала грязной, так что Серласу приходится теперь ходить за ней в город, чему он не рад. Но лучше покидать дом, чем оставаться в четырех стенах с молчаливой Нессой. Она не говорит ни слова. Не отвечает на редкие вопросы, не приветствует его по утрам и не прощается вечерами. Она молча встречает его к завтраку, утирая украдкой слезы, когда думает, что Серлас не видит. Молча стирает вещи, убирает в доме, молча готовит обеды и ужины. Молча сидит у камина, изредка подбрасывая в него поленья. Серлас больше не слышит ее тихих песен. Он плохо спит. Плохо ест. Плохо… живет. Ему кажется, что весь мир его сужается, сжимается чьей-то огромной рукой в одну точку, уменьшается до размеров бледного лица в обрамлении тонких русых волос. Зеленые глаза Нессы глядят теперь куда угодно, только не на него. Губы делают что угодно – приоткрываются в такт дыханию, бормочут немые фразы, кусают дрожащие пальцы – только не говорят. Эту тишину в их доме-коконе можно потрогать рукой. Ах, если бы ее можно было разорвать! – В моей утробе растет дитя, которого я не желала. Почему земля не разверзлась под ногами Серласа и не забрала его в преисподнюю, если страшные слова, напророченные гадалкой в притоне, уже были произнесены? – Кто… – Серлас с трудом находит в себе силы, чтобы задать вопрос – но не взглянуть на жену. – Кто его отец? Несса молчит. Кусает губы, обнимает дрожащими руками живот, обтянутый тканью простого ситцевого платья, и прикрывает глаза, словно это может помочь ей спрятаться от правды. – Ты не скажешь мне?.. Она рвано вздыхает и поворачивается лицом к огню, так что в светлых прядях отражаются рыжие всполохи его искр. Серлас замечает, как ее глаза наполняются слезами, и они льются по щекам на ее скрещенные руки. – Несса… – Он с трудом выдыхает ее имя, а она дергается и вжимает голову в плечи. Будто имя ее – хлыст, и он невольным словом оставляет на ее теле раны. «Я имею право знать», – думает Серлас, сидя в кресле. В камине тихо потрескивают догорающие угли, пустая комната медленно погружается в ночной полумрак. Несса ушла, вновь не бросив напоследок ни слова, еще час назад, и теперь он предоставлен самому себе. Фоморовы демоны в его мыслях беснуются и пляшут на остатках былой уверенности. «Я хочу знать». Незнание душит его, а мучительное любопытство жжет, точно пламя. «Я хочу знать». Он пытается отвлечься, вернуться к раздумьям об оставшейся в хлеву кобыле, которую неделю как надо подковать, к остаткам сена, которое, должно быть, уже отсырело. Домашний скот голодает и мерзнет под этим проклятым дождем, пока они с Нессой прячутся в доме и…