В чашке Теодора кофе. Он подозрительно косится на темный напиток, прежде чем отхлебнуть и поперхнуться. – Бен, фомор бы тебя побрал! Мерзость! Теодор вскакивает и кидается через весь зал магазина к дальней двери, за которой скрывается, видимо, кухня. Клеменс наблюдает за этим внезапным спринтерским забегом с явным шоком на лице. Бен снисходительно улыбается. – Не беспокойтесь, всего лишь наши с ним разногласия. Он не всегда такой дерганый. Клеменс готова с этим поспорить, но Атлас возвращается к ним раньше, чем она успевает заговорить. И выглядит почему-то совсем не рассерженным. Скорее, раздосадованным. – Растворимый, Бен? Так ты мстишь мне за колкость про Каир? Паттерсон кривит губы. – От своего танзанийского ты отказался, а я не настолько щедр, чтобы заваривать тебе «Блю Маунтин», – отвечает он, не дернув ни единой мышцей лица. И тут же добавляет, как будто Теодор его вовсе не волнует: – Мисс Карлайл, расскажите подробнее, с чем же вам так не повезло, что вы обратились к этому созданию? В первую секунду Клеменс хочется ответить правду: с тех пор как она переступила порог антикварной лавки, все причины, кроме, разве что, собственного безумия, кажутся ей надуманной дикостью. Но она открывает рот и застывает с неподвижно стоящей на коленях чашкой яблочного чая. Теодор смотрит на нее таким взглядом, что ее пробирает дрожь, которой она не может себе объяснить. Отец предупреждал, что мистер Атлас покажется неприступной крепостью – заброшенным замком, старым фортом, куда до сих пор нет подступа простым смертным, – но никак не колдуном с пламенем в глазах. – Мой диплом связан с кельтской мифологией, и я не знаю никого, кто разбирался бы в этой теме лучше мистера Атласа, – говорит в итоге Клеменс, прочистив горло. Она с трудом разрывает зрительный контакт и разглядывает теперь воротничок белой рубашки Теодора, торчащий из-за отворотов его мягкого темно-синего халата. Ее не покидает ощущение, что он только что влез в ее мысли. – Вообще-то, у современной молодежи есть «Гугл», – отвечает Теодор, не обращая внимания на шиканье Бена и взмахи его рук. – Насколько я понимаю, «Википедия» может поведать вам куда больше. – «Википедию» я уже изучила, – с готовностью кивает Клеменс. – И научные статьи, и специальную литературу, и сотни лекций. Мне нужен свежий взгляд знающего человека, мистер Атлас. – Ну разумеется, Теодор с радостью вам поможет! – восклицает Бен, хотя по его лицу видно, что он такой возможности счастлив гораздо больше своего компаньона. Клеменс отчетливо видит, как напрягаются скулы Теодора, что может быть вызвано только раздражением. Бен спешит убрать пустые чашки и скрывается в кухне, чтобы заварить еще чаю. Пока он хлопочет, Теодор не сводит с Клеменс внимательного взгляда. – Что вам известно о племенах богини Дану? – спрашивает вдруг он. – Простите? – Прощаю. Итак, племена богини Дану. Что вы о них знаете? Клеменс знает много всего. И о первом пантеоне кельтских богов, и о втором, и двух последующих. О том, что племена богини высадились на берег Ирландии и шли в глубь ее земель, не встречая никакого сопротивления, до тех пор пока не столкнулись с другим племенем, Фир Болг. О том, что противостояние их вылилось в поражение Фир Болг и смену власти. Что они правили долго и кровопролитно, воюя за Ирландию с фоморами, а потом с сыновьями Миля. Что в кельтской мифологии племена богини Дану представляют собой целый сонм богов, хотя богами в классическом понимании не являются. Она не знает только одного: зачем Атлас задает такой элементарный вопрос? Но послушно отвечает и под конец своей речи чувствует, что снова тараторит, словно ей жизненно необходимо вылить на собеседника всю имеющуюся у нее информацию. – Вы считаете, они не были богами? – перебивает ее торопливый монолог Теодор. Клеменс сбивается, и только что прозвучавшая фраза повисает в тишине. Моргнув, она вновь собирается с мыслями. – Не в том же значении, в котором богов видели древние греки, римляне и скандинавы. Темный взгляд сидящего напротив мужчины перестает быть важным, и Клеменс, все еще напряженная от того, что ей необходимо теперь высказаться, сдвигается на самый край кресла. – Кельтские боги – дети Дану, в частности, – были, скорее, эльфами. – Эльфами? – хмыкает Теодор. – Да, как в романах Толкина. Брови Теодора красноречиво выгибаются неправильной дугой. – Прошу прощения? – Прощаю, – тут же возвращает колкость Клеменс. – Посудите сами: они не бессмертны, они могут умереть насильственной смертью – как эльфы Толкина. Прекрасные и воинственные, они знают магию и владеют таинствами, которыми не делятся с простыми смертными – как эльфы Толкина. В некоторых источниках упоминаются различные артефакты, с помощью которых боги кельтов творили вещи, недоступные людям. Как… – Пресловутые эльфы, – договаривает Теодор и недовольно ведет плечом. Рядом на столике из бука с мелкой растительной росписью стоит чашка с кофе – молотым, тонко пахнущим и, судя по его поведению, дорогим: Теодор пьет его маленькими глотками, аккуратно придерживая тонкий фарфор чашечки двумя руками. – Что тогда скажете об их умениях? – не отрывая взгляда от чашки, спрашивает он. – Они могли исцелять себя и свой народ. – Владение тайными знаниями не делало их богами в общем смысле этого понятия, – охотно делится своими мыслями Клеменс. – Они ведь не были всесильны, как Зевс или Один. Я бы скорее приписала их к чародеям. Теодор наконец поднимает глаза и недоверчиво, с вызовом щурится. – А как же исход в Ирландию? Племена пришли с небес. – Так говорится в нескольких источниках, и то не звучит правдоподобно, – быстро отрезает Клеменс, совсем не замечая, что выражение лица собеседника меняется с недоверчивого на заинтересованное. – Есть несколько упоминаний, что племена приплыли к берегам Ирландии на кораблях и сожгли их, чтобы отрезать себя от прежнего мира. Вот почему они «явились из тумана» – это был не туман, а дым. Племена пришли с севера, а север, если вы помните, у кельтов считался землей, наделенной силой, и поэтому боги Туата де Дананн были сильнее, мудрее и опытнее, чем простые смертные. Но, по моему мнению, они более приземленные, чем сонм древнегреческих богов. – Хм, – только и отвечает Теодор, и непонятный звук вырывает Клеменс из собственных мыслей. Она вдруг смущается – он смотрит на нее и кривит губы в одной ему ясной манере. – А вы не любите проигрывать, – лаконично заключает Теодор, будто подводя итог своим размышлениям, делиться которыми он не спешит. Ей тут же хочется возразить, но Теодор едва заметно качает головой. Некоторое время он помешивает ложечкой кофе и молча следит за движением бежевой пенки – она закручивается к центру ленивой воронкой. Клеменс кусает губу и ерзает, пытаясь вновь найти точку покоя, чтобы не чувствовать себя здесь лишней. Когда Теодор Атлас уходит в себя, все вокруг становится фоном, деталями интерьера, и сама она превращается в фигуру на холсте, не больше. Клеменс чувствует это и оттого думает о своей незначительности, кажется себе маленькой девочкой в огромном древнем мире антикварной лавки. – Мистер Атлас? – неохотно спрашивает она, когда секунды молчания складываются в минуту, а затем еще одну. Он выныривает из своих мыслей, как из неглубокого сна, и поднимает голову. Сейчас Клеменс отчетливо понимает, что он смотрит на нее и не видит. – Мне казалось… – тянет Теодор и запинается. – Казалось, вы старше. Сколько вам лет? Клеменс решает, что больше не будет удивляться никаким вопросам. – Двадцать три. Я выгляжу старше? – Не знаю, – откровенно признается он. Все еще рассматривает ее, как умеющий разговаривать предмет интерьера? – Я не силен в этих делах. Не умею определять возраст по лицам. – Но вы удивлены. – Не особо. – Нет? Теодор с очередным вздохом допивает кофе и ставит пустую чашку на столик, а затем откидывается в кресле. Позолоченная спинка натужно скрипит. Он невольно хмурится, но тут же стирает с лица следы недовольства. – Вообще-то мне все равно. Я не утруждаю себя запоминанием таких мелочей, так что и гадать насчет вашего возраста не намерен. Его прямота, граничащая с грубостью, начинает казаться высокомерием. Внезапно Клеменс понимает, что с высоты прожитых лет – какова между ними разница? Десять? Пятнадцать? – она совершенно ему не интересна. Он уже приклеил к ней ярлык и отставил в сторону, как скучнейший экспонат собственной коллекции. Одному Богу – и вовсе не христианскому, а фоморовому, быть может, – известно, каких еще людей Теодор Атлас хранит в своих мыслях, как более-менее интересный лот. Кто знает, когда придет черед нового аукциона, и он избавится от надоевшей вещи? – Любопытно в таком случае, сколько лет вам? – спрашивает Клеменс, вздергивая подбородок. Она не хочет показывать, что его снисходительность ее задевает, но, как обычно, не может удержаться от сарказма. Естественно, он это замечает. И хмыкает. Снова. – Честно говоря… Я не помню. Выглядит Теодор так, что не верить ему сложно. Клеменс с трудом подавляет стремление вступить с ним в спор. Это ведь загадка, не так ли? Он просто играет с ней? – На вид вам не больше сорока. – Вот как? Приятно удивлен. Фраза, призванная его задеть, не достигает цели. Клеменс растерянно щурится. – Правда? – Мне явно больше сорока. – Теодор откидывает голову на спинку кресла и устремляет взгляд в потолок, покрытый лепными узорами и виноградными лозами из гипса. – Бен говорит, двести сорок с чем-то. – При всем уважении, сэр, этого же… – Клеменс вспыхивает быстрее, чем успевает подумать, и только тогда замечает в его карих глазах усмешку. Ах, шутка… – Вы очень серьезно шутите, – договаривает она. Но выражение лица Теодора говорит только одно: «Я не шучу». * * * Она сидит в антикварной лавке до самого вечера. Разговор с Теодором больше напоминает допрос с пристрастием. Вернувшийся с прогулки Бен видит, что на столике все еще стоит грязная посуда, и недовольно поджимает губы. Теодор мысленно стонет и встает с кресла.