Я взял сотовый мамы, чтобы получить ответ на этот вопрос. Разблокировать телефон не составило никакого труда: я знал маму так же хорошо, как она — меня. В 1:30 мама звонила Хэчжину, но они не разговаривали, а в 1:31 — тете, их разговор длился три минуты. Значит, мама была жива как минимум до 1:31. Я вернулся к своему последнему вчерашнему воспоминанию — в полночь. Я ясно помнил, что у перехода неподалеку от мола увидел женщину, которая вышла из последнего автобуса, следующего в Ансан. Оттуда до дома примерно два километра. Это немного, но и не мало — двадцать минут пешком, пятнадцать быстрым шагом и минут десять бегом. Если я бежал домой, значит, примерно в 12:10 я вошел в подъезд. Если добавить время подъема по лестнице до квартиры, то перед входной дверью я был в 12:15. Даже если — хотя мне запомнилось обратное — домой я шел неспешным шагом, я бы стоял перед квартирой в 12:30. Итак, в 12:30 я вошел в гостиную, а мама погибла в пространстве между гостиной и кухней уже позже — в 1:34. В голове все перепуталось. Было такое ощущение, что я ввязался в странную игру. Расхождения во времени, целый клубок противоречий — я уткнулся в тупик. Даже «кто-то», за которым я только что гонялся по всей квартире, исчез из поля моего зрения. Возможно, я изначально что-то упустил. Что-то важное, но невидимое. То, что логично все соединит и сделает понятным. С курткой и телефоном в руках я повернулся к маме. Она спокойно лежала на спине в луже крове. Было похоже, что она спит… Только теперь я заметил то, что до этого упускал из виду. Мама лежала в неестественной для убитого человека позе. Разве возможно, чтобы человек с перерезанным горлом, падая, стряхнул волосы себе на лицо, аккуратно сложил на груди руки, спокойно лег на спину и скончался? Когда я подошел поближе к ее ногам, в глаза бросились кровавые потеки, которые я раньше не приметил. Было ясно, что кто-то тащил вниз по лестнице нечто тяжелое, а именно тело мамы. На ступеньках были такие же потеки. Рядом с тянущейся кровавой дорожкой отпечатались следы ног. Сперва они вели вниз, а потом стали подниматься вверх. Четкие, как отпечатки пальцев, следы; тело мамы, лежащее головой к прихожей. В мозгу у меня сразу возникла гипотеза. Кто-то убил маму на лестничной площадке, стащил ее тело вниз и оставил в позе, в которой она лежала сейчас. Однако эта версия не объясняла самого главного — «почему» и кто «он». Если это не взломщик и не Хэчжин, в таком случае, остается только один человек… Я сразу же испугался ответа, обернулся к маме и невольно покачал головой. И тогда мне вспомнились слова Реалиста. Лучше скажи, что мама сама перерезала себе горло. Да, это возможно. Возможно, по какой-то причине мама сама перерезала себе горло на лестничной площадке, а я отчего-то не смог этому помешать. Может быть, в это время я был на грани припадка. Или из-за надвигающегося припадка я был в сонном состоянии, как медведь-шатун зимой. Мама упала и покатилась вниз по лестнице, а я спустился следом за ней и уложил ее возле кухни в позе спящего человека. Видимо, это был тот минимум неотложной помощи, на который я был способен в тот момент. Я был не в себе и, видимо, счел, что это решит все проблемы. Не удивлюсь, если я даже пожелал маме спокойной ночи. В голове забрезжил свет надежды. Если я пойму, почему она перерезала себе горло и почему я не остановил ее, то смогу вызвать полицию, не навлекая подозрение на себя. Я смогу разгадать эту загадку или хотя бы разложить все по полочкам, надо только хорошенько постараться. У меня талант подгонять факты и выстраивать их в правдоподобную логическую цепочку. Правда, мама всегда недооценивала эту мою способность, называя ее «умением приврать». Я быстро побежал по лестнице вверх, стараясь ни до чего не дотрагиваться и обходить следы. Кровавая лужа на лестничной площадке между пролетами была намного больше, чем на первом этаже. Следы ног повсюду хаотично расходились во все стороны. Оставивший их человек не знал, очевидно, куда ему направиться и что делать. Ючжин! — тихо звала мама из темноты памяти, стараясь справиться с эмоциями. Вместе с тем голос ее был властным, на который следовало отвечать только односложным «да». Я невольно остановился и повернулся к деревянной стене, целиком залитой темной кровью. Среди кровавых разводов я увидел себя, прислонившегося к этой стене, словно кто-то загнал меня в угол. Я задержал дыхание. Где ты был? Когда я уже слышал этот голос? Вчерашней ночью? Или возвращаясь с мола? Слабый свет мерцал в самом низу моего сознания, похожего на грязную лужу. Но как только я моргнул, этот свет погас, мой образ на стене бесследно исчез, а голос мамы растворился в воздухе. Я поднялся на второй этаж и пошел по коридору, следуя параллельно следам, оставшимся на мраморном полу. Я с силой наступал на пятки, но все равно казалось, что мое тело скользит, едва касаясь пола. Я взялся за окровавленную ручку двери, повернул ее и вошел в свою комнату. Только я оказался у изножья кровати, как неожиданно вновь послышался голос мамы. Стой там! Я остановился рядом с последним следом, жирной точкой завершавшим их вереницу. Размер ноги совершенно совпадал с моим. Я неуверенно повернул голову и оглядел комнату. Чуть приоткрытая стеклянная дверь, отодвинутые в сторону жалюзи, мерцающий в темноте свет фонаря под навесом, прибранный стол, потом стул, на спинке которого висела домашняя одежда, радиотелефон на тумбочке, окровавленные подушки и одеяла. Мобильник мамы выскользнул из моей руки на пол. Я наконец-то понял, что все зацепки и обстоятельства указывали только на одного человека. И этим человеком был я. Я присел на краю кровати. Выпрямив спину, я изо всех сил старался опровергнуть тот факт, который я только что осознал. Если этот неизвестный «кто-то» — я, то как ответить на вопрос «почему». Вчера ночью я вернулся домой примерно в 12:30. Мама, видимо, перехватила меня у двери и долго выпытывала, где я был. Она наверняка сразу заметила, что у меня вот-вот начнется припадок. А раз так, несложно было догадаться, что я перестал принимать лекарство. Она, конечно, начала читать мне нотации своим тихим вкрадчивым голосом. Но этого все равно недостаточно, чтобы получить ответ на вопрос «почему». Если бы все дети убивали своих мам только из-за того, что те их ругают, сколько бы мам осталось в живых? Я весь сник. Все это никак не меняло ситуацию. Никто не поверил бы моим словам, а мне был крайне необходим человек, способный мне поверить — независимо от того, что говорят другие, независимо от доказательств. Мне был нужен человек, который поверит только мне. И я вспомнил такого человека. Мой взгляд упал на ветровку с капюшоном, которую я крепко держал в руке. На спине была синяя надпись «Частный урок». Поверит? Он мне поверит? Он защитит и поможет мне решить эту проблему? Я вспомнил один августовский день прошлого года. Накануне я сдал тест по праву LEET[1] и с легкой душой сел на поезд, следовавший до города Мокпхо. Я поехал по приглашению Хэчжина. В то время Хэчжин работал на съемках фильма «Частный урок», которые проходили на острове Имчжадо, где он находился уже третий месяц. Он, наверно, чувствовал себя очень одиноко в этой глуши, поэтому звонил мне чуть ли не каждый день, а если немного выпивал, то почти каждый час. Хэчжин постоянно звал меня к себе. — Я хочу обязательно кое-что тебе показать. — Что? — Приедешь — увидишь, — отвечал он. Каждый раз я соглашался, но совершенно не относился к приглашению всерьез. В то время я мучился страшными головными болями, и мне было не до чего. Кроме того, я усиленно готовился к тесту, поэтому некогда было думать об этом острове. Но самым главным препятствием была мама, мне даже заговаривать с ней об этом не хотелось. Хотя мне было двадцать пять лет, я до сих пор никуда не ездил один — ни в путешествие бэкпэкером, ни на языковую стажировку за границу, что позволяли себе почти все. Даже когда я хотел сбежать от мамы в армию, она сделала все, чтобы мне в этом воспрепятствовать, и я остался на альтернативной службе в районной администрации. Причина была все та же, по которой мне был предписан и комендантский час, обязывающий возвращаться домой не позднее девяти, — это вероятность припадка, который мог неожиданно начаться в незнакомом месте. Вечером за ужином, в день теста, я ответил на звонок Хэчжина. — Завтра у нас последний день съемок, обязательно приезжай. Переночуешь и вместе вернемся домой, — предложил он. Я не смог сразу ему ответить, потому что боялся мамы. Догадливый Хэчжин попросил передать трубку ей: «Я сам попрошу маму». Кто-кто, а уж Хэчжин умел ее убеждать. Она молча его выслушала и сказала: «Хорошо». Само собой, не обошлось без ее бесконечных напутствий. Не забывай принимать лекарство. Не пей. Не создавай другим неудобств… А когда она провожала меня до вокзала, добавила еще вот что. Не заплывай далеко. Словно совсем забыла, что ее сын в свое время был подающим большие надежды пловцом. До самого Мокпхо я ехал в приподнятом настроении. Поездка в автобусе, который следовал до Синана, тоже прошла без сучка и задоринки. Проблемы начались после того, как я сел на паром. Примерно двадцать минут, пока я плыл до острова Имчжадо, у меня были галлюцинации — солнечные лучи жгли глаза, а металлический запах врывался в мои ноздри. Я не совсем понимал — предвестники это припадка или нет. Неприятный запах, напоминающий запах крови, и жжение в глазах вполне могли оказаться симптомами солнечного удара. Мне не пришлось бы ломать над этим голову, принимай я лекарство. Однако за два дня до теста я перестал его пить. Это был самый первый раз — с тех пор, как в возрасте пятнадцати лет со мной впервые случился припадок, — когда я отказался от лекарства. Изначально я планировал пропустить его прием непосредственно в день теста и снова начать принимать его вечером. Но передумал, когда мне позвонил Хэчжин. Я решил продолжить пить лекарство после возвращения с острова. Я подумал, что продержусь пару дней и со мной ничего не случится. К тому же мне хотелось подольше насладиться свободой. Когда паром добрался до причала острова Имчжадо, галлюцинации усилились, я даже не мог нормально открыть глаза. А когда я сел в такси, металлический запах пронизывал все вокруг. По спине ручьями лился пот, но мне было жутко холодно. Теперь я знал точно — скоро у меня начнется припадок, однако возвращаться домой было уже поздно. Осталась единственная спасительная соломинка — скорее добраться до пункта назначения, до того места, где остановился Хэчжин. Я попросил таксиста что есть мочи нестись к заливу Хаори. Водитель ответил: — Ладно, попробуем. Пока машина летела вперед, я дремал, но временами мне казалось, что я теряю сознание. Услышав, как водитель окликнул меня, я открыл глаза и увидел, что он повернулся ко мне и трясет меня за колено. — Приехали. Такси остановилось прямо у залива. Я с трудом выбрался из машины. Благо идти было совсем близко, поскольку съемки проходили прямо на берегу залива. По молу бежали двое мужчин, за ними следовали операторы с камерами, рядом ехала машина, разбрызгивавшая воду на актеров. У аппаратуры сгрудились члены съемочной группы. За ограждениями толпились зеваки, пришедшие поглазеть на то, как снимается кино. Я остановился примерно в десяти метрах от них, соображая, где бы мне укрыться и прилечь. Потому что мое тело уже было словно заточено в раскаленный куб белого света. Я был на грани, мир исчезал из поля моего зрения. Последний звук, который донесся до меня из реальности, был, как мне показалось, голосом Хэчжина. — Ючжин. Открыв глаза, я понял, что лежу на спине в неизвестном месте. Все передо мной было размыто, но я сразу узнал смотрящие на меня глаза. — Очнулся? — спросил Хэчжин. Из сухого горла с трудом вылетело «да», и у меня началась безумная головная боль. Обычно она страшно колола где-то за глазами, но на этот раз ужасная тяжесть сковала всю голову. — Ты видишь меня? Я увидел пляжный зонт над Хэчжином, ощутил мягкую подушку под головой и почувствовал, что у меня мокрые штаны. Они были прикрыты черной ветровкой. Наверно, я описался во время припадка, и меня своей курткой прикрыл тот, кто сидел теперь рядом со мной и внимательно оценивал мое состояние. — Ничего не болит? Ломило все тело. Я, наверно, скрежетал зубами, поэтому болел даже подбородок. Судя по всему, припадок был страшным. Из-за зонта доносились голоса людей. Я моментально представил себе, как падал у них на глазах. Представил, как ко мне побежал Хэчжин. Он взял откуда-то зонт, чтобы укрыть меня от лишних глаз, подложил под голову подушку и принес свою куртку, чтобы прикрыть мои мокрые штаны. Я очень хотел вернуться домой. — Ты можешь встать? Я молча поднялся и сел. Хэчжин остановился в частной гостинице прямо у залива. Пока я мылся и переодевался в ванной, Хэчжин собрал вещи и вызвал такси. Он сказал, что поедет домой вместе со мной. Это был последний день съемок, и дольше присутствовать ему было не обязательно, разве что на вечеринке по случаю окончания съемок. Я прекрасно знал, что значит для Хэчжина кино. Он мечтал о нем с двенадцати лет, а, возможно, и раньше. Именно эта мечта помогала ему, когда он жил с дедушкой-пьяницей и когда после его смерти остался сиротой. Три месяца, которые он провел на острове Имчжадо, открывали ему дверь в мир, о котором он так мечтал. Скорее всего в тот последний вечер он очень хотел остаться на острове и отметить это. Я прекрасно осознавал все это, но не стал отговаривать Хэчжина. Мне совсем не хотелось возвращаться домой одному. У меня было ужасное настроение, я боялся даже выйти из комнаты. Из-под ребер вверх поднимался очень странный холод. Меня знобило, будто я простудился. До прибытия такси я сидел, съежившись в углу. От ветровки Хэчжина с надписью «Частный урок», которая была наброшена на меня, исходил запах, по которому я так скучал. Запах травы на пустыре, запах, который я каждую ночь ощущал от своего брата, когда мокрым залезал к нему под одеяло. Через час мы уже сидели на палубе парома, который следовал в Чонам. Время от времени Хэчжин спрашивал, не голоден ли я, а я в ответ качал головой. Когда же он спрашивал, все ли в порядке, я кивал. Так чудновато мы общались. Над каменными островами, проплывающими по обе стороны от парома, светило вечернее солнце. Закат раскрасил небо оранжевым цветом, а на море, словно языки пламени, плескались волны. Брызги от винта, бурные всплески у кормы и даже ветер были красного цвета. Старенький паром плыл очень быстро, словно моторная лодка, носом рассекая море огня. — Убийственный закат, правда? — спросил Хэчжин. Я встал лицом к морю, расстегнул молнию на куртке и вдохнул горячий воздух глубоко в легкие. Холод, который замораживал мою грудь, вдруг растаял. — Я же тебе говорил, что хочу кое-что тебе показать. Помнишь? — Хэчжин встал рядом и смотрел туда же, куда и я. — Именно это. Я скинул капюшон и посмотрел на него в упор. Его глаза улыбались на фоне заката. Тогда я подумал, что это его мне подарок. Мама бесконечно вливала в мою кровь страх, а Хэчжин был человеком, согревающим мое сердце, как вот этот закат. Он всегда был на моей стороне. Так было и в тот ужасный холодный день. Поэтому мне очень хотелось поверить в то, что и теперь он примет мою сторону. Нет, я уже в это верил. Я приподнялся и взял с тумбочки телефон, медленно и четко нажал десять цифр. Когда раздался гудок, мне на глаза попалось «что-то», валявшееся между кроватью и тумбочкой. С телефоном у уха я нагнулся и поднял это «что-то». Раскрытая опасная бритва с одним лезвием. На длинной деревянной ручке и на лезвии были засохшие следы крови. — Алло! На другом конце провода раздался голос Хэчжина. * * * — Мама? — Голос Хэчжина уплывал все дальше и дальше. Я пристально смотрел на бритву, моя душа кричала. Это было так страшно, страшнее, чем если бы топор отсек мне ногу. — Это Ючжин? Ногтем большого пальца я соскреб с ручки запекшуюся кровь. На том же месте, где и всегда, я увидел инициалы. H. M. S. Инициалы отца. Бритва отца. Бритва, которую я несколько месяцев назад взял из коробки в кабинете и принес к себе в комнату. Без особой на то причины. Но, по правде говоря, для меня это была память об отце. Я не помню, как он двигался, не помню его манеру говорить и даже лицо его едва помню. У меня почти не осталось воспоминаний о нем. Я только помню, как он каждое утро брил в ванной перед зеркалом свою густую, как у разбойника, растительность. В одно такое утро у меня был сильный запор, и я долго сидел на унитазе, наблюдая, как с пеной исчезают его усы и борода. Особенно я любил звук лезвия, скользящего по лицу. Я спрашивал папу, что он чувствует, когда бреется опасной бритвой. Не помню дословно, что он сказал, но суть ответа заключалась в следующем. Такое приятное ощущение, словно бритва срезает даже корни под кожей, не оставляя темных следов от бороды и усов. Но чтобы правильно ей пользоваться, необходимо хорошенько приноровиться. Пока не научишься, подбородок постоянно будет в порезах. Да и лезвия надо менять очень часто. Зато все это окупается приятным ощущением после бритья, несравнимым с тем, что оставляют другие бритвы. Я точно помню, что ответил ему на это. Я попросил папу оставить мне его бритву в наследство после смерти. Помню, как лицо отца, скрытое под слоем пены, превратилось в улыбающуюся свиную мордочку. Под ноздрями дрожали пузырьки пены, глаза вытянулись узкой дугой, словно брови, а из плотно сжатого рта вырвались булькающие звуки, напомнившие катящуюся гальку. Я подумал тогда, что отец засмеялся, и поэтому потребовал, чтобы он пообещал мне это немедленно. Папа ответил, что точно не знает, когда умрет, но после смерти обязательно оставит бритву мне. Я протянул ему большой палец, и он с удовольствием скрепил наш договор печатью, прижав свой палец к моему. Мама вряд ли узнала об обещании отца. И мне совсем не хотелось ей долго все объяснять и настаивать на том, что бритва принадлежит именно мне, поэтому я просто забрал ее втайне от мамы. — Алло! Алло! — Голос Хэчжина становился громче. Я с огромным усилием еле-еле произнес: — Да, это я! — Придурок, а я уже было подумал… — Он начал говорить тихо, будто успокоился, но потом стал раздражаться: — Почему ты не отвечал? Я так перепугался. — Я слушаю, говори, — небрежно ответил я. Хэчжин возмущенно хмыкнул: — Что значит «говори»? Ты же мне сам позвонил. Точно, это же я ему позвонил. Я собирался попросить его о помощи. Я поднял руку, в которой была бритва, и поднес лезвие к подбородку. Я никогда ей не брился, она была просто воспоминанием о папе. Да, и усы появились у меня после двадцати одного. В отличие от папы, волосы у меня росли не так густо, и их легко можно было сбрить обычной электрической бритвой. Папину бритву я прятал в ванной в нише под потолком, чтобы ее не нашла мама, и никогда не носил ее с собой, за исключением вчерашней ночи, когда я положил ее в карман куртки с надписью «Частный урок». — Ючжин?! — позвал меня Хэчжин, а я совершенно лишился дара речи, хотя до того, как обнаружил отцову бритву, чувствовал, что у меня было много чего ему сказать.