Я почувствовал, как к щекам прилила горячая кровь. Женщина стояла прямо передо мной. Протяни руку, и я смог бы до нее дотронуться. Я слышал звук ее прерывистого дыхания. Казалось, что я даже улавливал движение ее ребер. От шеи исходил отчетливый запах адреналина — кислый, словно пот, и четкий, как духи. Впервые с тех пор, как у меня началась «собачья болезнь», я почувствовал его так близко. Грудь заболела от напряжения, а желудок затвердел, как мяч. В голове щелкали кадры, которые я много раз прокручивал в своем воображении. Я иду за ней, она меня замечает, я подхожу поближе, она бежит от меня. Я бегу за ней, она прячется, я нахожу ее, и мы оказываемся лицом к лицу… Бритва была у меня в правой руке, ее лезвие открыто. На противоположной стороне дороги машина удалялась в сторону перекрестка, Брюхан, добравшись до первого моста, резко остановился. Он оборачивался вокруг, словно искал женщину, но неожиданно пошел на мост. Он переходил через реку, а его песня следовала за ним. Если Брюхан направлялся домой, значит, он жил не во втором микрорайоне, а в первом, находящемся за рекой. Значит, вначале он пошел вдоль реки, именно следуя за женщиной. Значит, он маньяк. Только когда Брюхан прошел половину моста, женщина вздохнула с облегчением. Или она безмозглая, или из-за страха перед Брюханом совсем отупела и не замечала маньяка за спиной. Не замечала до тех пор, пока не надела на плечо сумочку, которую до сих пор держала в руках, и не сделала шаг от фонаря к тротуару. Как только она оказалась в свете фонаря, она остолбенела. Я не дотронулся до нее, но сразу увидел, что она остолбенела. Зонтик немного наклонился набок, лицо неуверенно поворачивалось в мою сторону. И вот ее глаза встретились с моими. Я посмотрел на жемчужную сережку у нее в ухе. Все звуки исчезли один за другим. Песня Брюхана, шум дождя, свист ветра и даже плеск речной воды, которую вихрем несло течение. Воцарилась тишина, от которой немели руки. Молчание, от которого в жилах бешено билась кровь. Девушка резко отвернулась. Собранные в хвост волосы взлетели и ударили меня по лицу. Она поспешно сделала шаг в сторону дороги. Раздался короткий крик — звук, похожий на рвущуюся плотную ткань. Звук, который дал приказ симпатической нервной системе действовать. Я вышел на дорогу и протянул руку в сторону, откуда раздался крик. Мне приказывал не разум, рука сама схватила ее за волосы, с огромной силой перекрутила их и оттянула вниз, приподнимая вверх подбородок, а затем потащила девушку в тень к фонарному столбу. Одновременно бритва коснулась ее шеи под подбородком. Крик прекратился. Стеклянной стеной нас окружила тишина. Глаза девушки были широко открыты, но они ничего не видели. Они уже никак не реагировали, никак не синхронизировались с мозгом. Я держал ее за волосы и смотрел прямо внутрь головы, наблюдая, как красным сигнализирует ее рептильный мозг — самый старый датчик опасности в человеческом мозгу, наблюдая за неотвратимым напряжением жизни, от которого чувствовалась даже боль. По нервам через все тело пробежало волнение, похожее на языки пламени. Я начал задыхаться, от надвигающейся неотвратимости у меня закружилась голова. Было ощущение, что это не я держу бритву, а она держит мою руку и затаскивает внутрь женщины. Это была огромная сила, сопротивляться которой было невозможно. Все закачалось перед глазами. Рука, в которой была бритва, онемела. Тело тряслось, будто двигалось со сверхзвуковой скоростью. Где-то в голове раздался глухой сильный звук — проход, связывавший меня с реальностью, полностью закрылся. Я понял, что добрался до границ совсем другого мира, и осознал, что обратной дороги нет, что я потерял всякую волю. Я много раз представлял себе этот момент. Я всегда был уверен, что смогу себя контролировать. Однако когда этот миг на самом деле настал, я понял, что это невозможно. И тело, и голова полностью реагировали только на приказы симпатической нервной системы. Таким образом, я слишком быстро и просто перешагнул границу своего воображения. Весь мир исчез. Языки пламени, которые разгорелись в моем желудке, перешли в низ живота, словно сексуальное желание. Это был момент воспламенения, магический момент, когда коридор ощущений бесконечно расширялся. Я был всезнающим богом, который читал, видел и слышал о ней все. Это был всемогущий момент, когда все было возможно. Тело женщины упало мне на грудь. В ушах раздался скрежет машины, которая резко заскользила от торможения. Затем меня ослепил белый свет. Я бросил женщину в реку, услышав плеск поглотившей ее воды. Увидел, как упал алый зонт и покатился по черной мокрой проезжей части. Осознал, что песня «Женщина под дождем», которая очень тихо доносилась с первого моста, стихла. В этот момент резкий крик мамы разрезал тишину ночной улицы: — Ючжин. Страшно бившееся до этого сердце резко вернулось к нормальному регулярному ритму. Я стоял за фонарным столбом и смотрел на маму, которая держалась за открытую дверь машины. Ее маленькое тело страшно тряслось под сильным дождем. Выражение ее лица говорило, что она пока не уверена в том, что убийца, который находился в темноте в нескольких метрах от нее, ее сын. — Ючжин. Ее голос был мучительным и тихим, словно стон. Я мельком глянул вниз и в свете фонаря увидел, как кровавая вода стекает в канализацию. Я не сожалел, мне не было страшно. Я просто пытался найти способ, чтобы избежать этой ситуации. Поэтому, сняв перчатки и выбросив их в реку, я повернулся и побежал. Я бежал изо всех сил по дороге за фонарными столбами. Я быстро прошел мимо моста и побежал в глубь города, где было много строительных объектов, чтобы мама не смогла последовать за мной на машине. Я остановился у строящегося многоквартирного дома, у которого был установлен только металлический каркас. У входа висела тусклая лампа, стройку окружал строительный брезент, который громко трепыхался на ветру. Я простоял там очень долго. В холодной тихой и безлюдной темноте я делал самое важное — вспоминал тот миг, когда я видел, слышал и чувствовал женщину насквозь. Я снова смотрел на невидимую реку и представлял, как тело женщины уносится через открытую плотину в море. Каждый раз, когда я все это прокручивал и представлял, в моем теле возникал приятный озноб. Поскольку я был слишком сконцентрирован на пережитом, я даже не заметил, как мое тело замерзло и организм сильно ослаб. Не заметил, что я все время тер маленький выпуклый круглый предмет, который держал в руке. Когда я пришел в себя, я был совершенно истощен. Руки и ноги заледенели, как сосульки. Мой разум полностью отключился, только инстинкт непрерывно шептал. Очнись, время идти домой. Не помню, как я добрался до боковых ворот. Только одно я знал наверняка — я не столкнулся ни с машиной мамы, ни с полицейским патрулем. Чуть позже я вспомнил про Брюхана, но особо не думал о нем. Он наверняка почти ничего не видел. Может быть, только услышал крик мамы, а вероятность того, что он мог услышать мое имя, я решил проигнорировать — вряд ли я единственный в Корее Ючжин. Если собрать всех моих тесок, получится целая рота. Мне очень хотелось поверить, что и мама была не уверена, что видела меня. Нас разделял тротуар, шириной метра в три. Мама находилась в свете фонаря, а я был в темноте. Когда она позвала меня, я не отозвался. Мы даже не стояли друг к другу лицом. Не знаю, откуда она узнала, что это был я, но теперь мне совершенно не хотелось об этом думать. Я был полностью истощен — и морально, и физически. Опустив голову, я вошел в подъезд. Под лай Хэлло я побежал вверх по лестнице и остановился перед железной дверью на крыше. Именно в этот момент я осознал, что крепко сжимаю в ладони какой-то предмет. Я разжал руку, в ней было что-то белое и маленькое. Я понял почти сразу. Это была жемчужная сережка, которую я сорвал с уха перед тем, как сбросить тело в реку. Зачем я это сделал, я не знал, да и понять никак не мог. Видимо, рука совершила это сама, не повинуясь воле разума. Я положил сережку в карман куртки и достал ключи от двери. В этот момент этажом ниже открылась входная дверь, словно кто-то только и ждал моего возвращения. Вскоре раздался голос мамы: — Ючжин. * * * Забвение — это предельная ложь, совершенная ложь, которой можно себя обмануть. Последний козырь, который могла предложить мне моя голова. Вчера ночью я совершил преступление, которое в здравом уме был бы не в силах перенести, поэтому для решения этой проблемы я выбрал забвение. Таким образом, целые сутки я обманывался и вел себя очень глупо. Только теперь, узнав обо всем, я мог предположить, что уже тогда я предчувствовал, что совершу убийство. И, наверно, поэтому уговаривал себя прекратить опасную игру на набережной дороге. Несмотря на это предостережение, я продолжил играть, будучи уверенным, что не переступлю границу воображения. Я нерушимо верил, что был социально приспособленным человеком, не думал, что я настолько глуп, чтобы променять свою жизнь на краткий миг наслаждения. Значит, чрезмерная самоуверенность и тщетная уверенность в том, что я смогу себя контролировать, прошлой ночью отдали мою жизнь в руки Судьбы. Возможно, все это мама уже давно знала. Может быть, поэтому она так часто следила за мной. А как она хотела разрешить эту проблему? Ючжин. Я несколько раз прокручивал в голове мамин голос, который услышал вчера на лестничной клетке в подъезде. Чем этот голос отличался от обычного? Особо ничем. Как всегда отстраненный — так не мама зовет своего сына, а учитель ученика — так мама скрывала свои эмоции. Если бы в голосе почувствовалось тепло, я бы начал подозревать, что она что-то задумала. Конечно, я устал и был на пределе, но не стал же я из-за этого глупцом. Если бы, наоборот, ее голос был бы полон гнева, я бы сразу убежал от нее. Ничто бы меня не удержало от этого — ни истощенный организм, ни страшный холод, ни то, что мне некуда было идти и у меня не было денег. Ведь в мире не было никого опаснее разгневанной матери. По крайней мере для меня всегда было так. Этот факт, как минимум, подтверждало вчерашнее убийство мамы. Ючжин. Когда мама окликнула меня во второй раз, я прочитал в ее голосе следующее сообщение. Я ничего не видела. Даже если и видела, сделаю вид, что это не так. Помню, когда я спускался к входной двери, я вспомнил события десятилетней давности. Вспомнил тот день, когда у меня во время соревнований случился припадок, вспомнил маму, которая нашла меня без сознания на подземной парковке и тайно вывезла со стадиона на своей машине. Я предполагал, что и на этот раз она решила поступить так же, как тогда. Наверно, я просто надеялся на умение мамы скрывать правду — ведь все это время она никому не говорила, что я эпилептик. Теперь мне стало любопытно. Почему мама не сдала меня полиции? Почему она ждала меня дома? Чтобы я явился с повинной? Но она даже и словом на это не намекнула. Можешь не обижаться. Ты умрешь, и я сразу за тобой. Слова, которые она произнесла, загнав меня в угол стены и вложив мне в руку бритву. Ты умрешь, и я сразу за тобой. Это была не угроза, это было ее решение. Она планировала все скрыть нашей смертью. Но сперва она хотела найти неопровержимые доказательства и получить от меня чистосердечное признание. Именно поэтому, как только я зашел в квартиру, она резко изменилась, заставив меня снять ветровку и обшарив мои карманы. Однако события развивались по незапланированному сценарию — от гнева у нее снесло крышу. Она и представить себе не могла, что в кармане найдет вещь мужа. Может быть, она восприняла это как оскорбление его памяти. В таком случае оставался вопрос — как мама хотела меня убить? Вряд ли она рассчитывала, что одолеет меня силой. Я же не пятилетний ребенок. Я крепкий, здоровый мужчина двадцати пяти лет, к тому же бывший спортсмен. Напади она на меня даже с Хэчжином вдвоем, все равно было бы трудно меня одолеть. А если я откажусь уйти из жизни добровольно, у мамы не останется никакой возможности меня убить. Разве что подсунуть в еду яд. Ой, вдруг она и правда хотела так поступить. Ведь даже свирепый зверь не может прожить без пищи. Мои размышления прервал домашний телефон, звеневший, как сердитая пчела. Кто бы это мог быть? Хэчжин? Тетя? Я подошел к столику и поднял трубку. На экране высветился незнакомый номер, начинающийся с кода 032. У меня совсем не было настроения разговаривать с незнакомцами, поэтому я положил трубку на место и вернулся к столу. Телефон продолжал навязчиво звонить, но я, не обращая на него внимания, посмотрел на мамины вещи, которые я разложил перед собой. Тетрадь, ключ от машины, который так меня удивил, когда я обнаружил его в кармане ночнушки мамы… Мама, которую я видел прошлой ночью на набережной, была не в ночной рубашке. Во что она была одета, я точно не помнил, но был уверен, что она была не в юбке. Вероятно, она переоделась в белую ночнушку, когда вернулась домой. Так как она всегда клала вещи на свое место, ключ, видимо, лежал в кармане ночной рубашки, потому что она только собиралась им воспользоваться, но не успела. Наверно, она хотела посадить меня в машину и куда-то увезти. Например, к морю или к реке, где мы могли бы точно умереть. Для этого она должна была заблокировать двери и окна в машине. Иначе я мог спастись, и тогда умерла бы она одна. Такая вероятность была велика. Наконец-то я нашел правдоподобное объяснение. Ведь в таком случае маме было совсем не обязательно быть сильнее меня, а я не смог бы сопротивляться, и тогда все проблемы были бы разом решены. Если бы мы умерли в автокатастрофе, меня бы не поймали за убийство, а маму не назвали бы матерью убийцы. То, что вчера увидела мама, осталось бы секретом мертвых, а дело об убийстве — нераскрытым для живых. Или бы арестовали Брюхана, которого наверняка зафиксировала камера видеонаблюдения у волнореза. Конечно, он бы настаивал, что у реки был кто-то еще, но никто бы ему не поверил. Ведь у реки никакого видеонаблюдения нет, и свидетелей тоже не было. Ему было бы нечем подтвердить свои слова. Я, конечно, пошел за женщиной, но ничего ей не сделал. Подытоживая все это, получается, что я на глазах у мамы убил человека, а она вместо того, чтобы сдать меня полиции, решила меня убить и покончить с собой, но при виде бритвы сильно рассердилась, и, в результате, погибла только она. Вот что произошло прошлой ночью. Но все равно я пока не получил ответы на все вопросы. Во-первых, загадкой оставалась ночнушка мамы. Почему, отправляясь с сыном на смерть, она надела именно это белое платье, которое я ей подарил. Может быть, именно потому, что это был мой подарок. Драматично, но вполне логично. Ведь носила же она целых шестнадцать лет на ноге браслет, подаренный папой. Еще один непроясненный вопрос — почему она оставила тетрадь. Если собиралась умереть со мной, должна была ее уничтожить. Может быть, она оставила ее для Хэчжина, чтобы объяснить ему причину нашего самоубийства. Хотя для этого записи в тетради были не слишком информативные. Как Хэчжин мог узнать что-либо из записей, в которых были зафиксированы одни факты без контекста? Я не мог читать эти записи между строк, от чего бы это смог Хэчжин, разве что он знал больше, чем я. Хэчжин знал то, что знала мама. Они были до такой степени близки? Вдруг я вспомнил весну 2003 года, когда мама впервые встретилась с ним. В тот день после экзамена в школе у меня был назначен осмотр у тети в больнице, который я проходил дважды в месяц. Сразу после школы я побежал к воротам, откуда меня должна была забрать мама. Мы договорились встретиться с ней в час, но мама приехала только в два, когда мы уже должны были быть в больнице. Она не объяснила мне, почему опоздала. Вместо этого она так гнала машину, что не заметила, как из-за припаркованного на обочине автобуса неожиданно выскочил старик, который вез тележку, заполненную макулатурой. Когда мама нажала на тормоза, было уже поздно. Раздался скрежет и глухой звук — старик упал на землю. Тележка перевернулась и отлетела на другую сторону улицы. Макулатура и картонные коробки разлетелись вокруг, словно стая птиц. Подъезжавшие к остановке автобусы остановились один за другим. Прохожие и возвращающиеся домой школьники столпились вокруг старика. Мама, крепко сжав руль, смотрела в лобовое окно. — Мама. Только после того, как я окликнул ее во второй раз, она вышла из оцепенения. — Скорее выходи. Мама расстегнула ремень безопасности и вышла из автомобиля. Я последовал за ней. Под капотом лежал худой долговязый старик. Нога в широкой штанине была неестественно согнута. Мне показалось, что он не дышит и не двигается. Я подумал, что старик погиб, присел рядом с ним и потряс его за плечо. — Дедушка, откройте глаза. Старик, словно пробудившись ото сна, разомкнул веки. В следующую секунду из его рта раздался страшный крик: — Хэчжин! Старик не мог шевелиться. Он только кричал, пока не подъехала «скорая» и не увезла его в ближайшую больницу. — Хэчжин, о, Хэчжин, я умираю. К счастью, его травма оказалась не смертельной. Каждый раз, когда медсестра спрашивала его о чем-то, он вместо ответа выкрикивал — Хэчжин. От него несло водкой. Врачи сказали, что у него сломана нога, но при этом оказалась разорвана и мышца, поэтому его надо госпитализировать и сделать операцию. К счастью, череп и позвоночник не пострадали. Сотрясения тоже не было. Каждый раз, когда врачи или полицейские задавали ему вопросы, он сразу четко и ясно на них отвечал. — Я же говорю, во всем виновата эта женщина. Мама, заикаясь, пыталась объяснить. Он неожиданно выскочил из-за автобуса… После чего ей полчаса пришлось выслушивать ругань старика. Тебе саранча, что ли, глаза слопала? Делать тебе больше нечего, как повсюду разъезжать на машине и ломать ноги людям, которым нелегко живется. Я единственный кормилец в семье, как теперь быть? Если курица будет шляться повсюду, то и семья разорится, и вся страна. В какой-то момент он вдруг протянул руку в сторону двери и громко закричал: — Ой, Хэчжин, сюда. Я тут. Подросток в форме нашей школы вбежал с криком «Дедушка!». Хэчжин, имя которого я до сих пор пропускал мимо ушей, оказался тем самым Хэчжином, а старик — тем самым стариком? Не может быть. — С тобой все в порядке? — спросил Хэчжин, глядя на растяжку, на которой висела нога старика. Старик пальцем, похожим на сучок, указал на меня и на маму. — А это ты у них спроси. Спроси эту тетку, что она со мной сделала. Хэчжин повернулся к маме. Мама резко перестала убирать с глаз челку, ее губы сперва было открылись, а потом плотно сжались, словно она передумала говорить. Я с большим интересом наблюдал за ее поведением, пытаясь угадать, что она только что хотела сказать. Глаза мамы, в которых обычно было не прочитать никаких эмоций, дрожали перед взглядом Хэчжина. Нет, «дрожали» это слишком мягко сказано. Ее глаза дергались, как кардиограмма, которая измеряла сердечный ритм старика. Казалось, она напрочь забыла про старика, про меня, про прохожих и что мы находимся в реанимации больницы. И мне было полностью ясно почему. Я отреагировал так же, когда впервые увидел Хэчжина на церемонии зачисления в среднюю школу. В тот день Хэчжин стал звездой всей школы. Именно в тот момент, когда началась церемония, весь актовый зал потряс громкий голос. Хэчжин, эй, Хэчжин. Твой дедушка пришел. В актовом зале сразу воцарилась тишина. Все глаза были устремлены на этих двоих — на старика и на мальчика. На старика, который привстал со своего места в ряду, где сидели родители, махал рукой и кричал, и на мальчика, лицо у которого стало красным, как почтовый ящик, и который повернулся к старику. Здесь, я здесь, крикнул старик и полностью встал. Он был в костюме, который последний раз он, видимо, надевал у себя на свадьбе пятьдесят лет назад. Он был настолько худым, что его рука, выглядывающая из рукава, казалась сухой палкой. Мальчик с лицом, как почтовый ящик, махал рукой, двигая ей не из стороны в сторону, а сверху вниз — я понял, садись.