– В каком бедре? Бедренная артерия не задета? Прошу вас, я врач… Грин обернулся с пассажирского места. Мне был виден наушник у него в ухе. Под цвет кожи белого человека. Я задумался, не раздражает ли его, что никто не считает нужным подгонять лучшие технические средства для людей его расы. – Когда агенты Секретной службы слышат выстрелы, – начал Грин, – то встают во весь рост, чтобы представлять собой удобную мишень. Я настолько не видел смысла в его словах, что усомнился, по-английски ли он говорит? – Мы стараемся оттянуть огонь на себя – от объекта, – продолжал он. – Если вы пересмотрите запись, увидите, что так поступили и агенты в Лос-Анджелесе. Они бежали навстречу выстрелам. – К сожалению, – сказал Мойерс, – ваш сын был хорошим стрелком. – Прошу вас, – взмолился я, – тут, должно быть, какая-то ошибка. Грин отвернулся. – Нам велели доставить вас в расположение службы для опроса, – сказал он. – Остальное нас не касается. – Он мой сын. – Доктор Аллен, ваш сын убил будущего президента Соединенных Штатов. Его слова вспыхнули и охватили меня пламенем. Я слышал гул – кровь билась в ушах. – Он умер? – Мы доставим вас в расположение, – повторил он. – Моя семья… – Вашей семье ничего не грозит, – заверил Мойерс. – К дому приставлены агенты. В подобных случаях люди теряют самообладание. Действуют неразумно. – В каких случаях? – Политических убийств. Выборы – это надежды. Мы уже выехали на шоссе, вой сирен заглушил рокот мотора. Спидометр показывал 106 миль в час. – Простите, – сказал я. – Вы сказали «Выборы – это надежды»? Он не ответил. Я закрыл глаза, глубоко подышал. За годы работы в неотложной помощи я научился: чтобы ясно мыслить в хаосе, нужно замедлить ход вещей. Подходить к проблеме шаг за шагом. Как ученый, я должен был оставаться в стороне, накапливать факты. Я не мог позволить себе эмоции, они замутняют сознание, делают безрассудным. Я попытался пересмотреть факты. Мой сын в Лос-Анджелесе. Арестован на политическом митинге и обвинен в покушении на сенатора. Есть видеозаписи, но пока ни на одной не было его лица. Стрелок сделал два выстрела или три и скрылся в толпе. Возможно, полиция ошиблась. Схватили не того. Проносясь по шоссе, я думал о депутате Конгресса из Феникса. О женщине, в которую стреляли у супермаркета. Как ее звали – Гиффордс? Солнечный январский день. Расставляют карточные столики. «Приходите на встречу со своим представителем!» Собирается толпа. Женщина выходит на солнце, улыбается, машет рукой. Пожимает руки своим избирателям, и тут бледный круглолицый мужчина подходит сбоку и открывает огонь из полуавтоматического пистолета – одна пуля в упор пробивает женщине голову. Убиты еще шестеро. Тринадцать раненых – в 9-миллиметровом «Глоке» больше тридцати патронов. Я вспоминал сумасшедшего убийцу. Джаред Лофнер, двадцати двух лет. В первые недели после покушения его можно было видеть повсюду. Диковатая улыбка на пухлом лице подозреваемого – похож на толстяка, выигравшего первый приз на праздничной ярмарке. Почему-то от его вида делалось холодно. Желтые вспышки камер придавали его коже болезненный оттенок сходящего синяка. Лысая голова выглядела неестественно: уродливая, как опухоль. И на его лице с немигающими глазами – один в тени – застыла шутовская ухмылка. Он не был нормальным человеком. Сумасшедший, «браток» из «Заводного апельсина». Я попытался представить в этой роли сына – маньяком с навязчивой идеей, – но мозг буквально отказывался их совмещать. Дэнни – нормальный ребенок из нормальной семьи. Допустим, пережил развод родителей, но разве в наши дни это не норма? Пятьдесят процентов пар разводятся, и не заметно, чтобы их дети вырастали безумными убийцами. Нет, это ошибка. И я ее исправлю. – Послушайте, – сказал я, – я требую, чтобы моему сыну немедленно оказали медицинскую помощь. – Со всем почтением, сэр, – сказал Грин, – идите вы со своим сыном… Больше он до конца пути не сказал ни слова. Через двадцать восемь минут мы подъехали к неприметной офисной многоэтажке в Стэмфорде штата Коннектикут. Охранник с автоматом молча пропустил нас в ворота. Мы затормозили у заднего хода. Вооруженные агенты выбирались из всех трех машин, дверцы хлопали, как выстрелы. Ночь была теплой. Воздух пах фритюром – аромат выплывал из забегаловки по ту сторону шоссе. В вестибюле мы разминулись с людьми, вооруженными пехотными винтовками. В лифте поднимались молча: шестеро мужчин следили, как меняются светящиеся цифры. На пятом этаже я увидел механизированную сутолоку – мужчины и женщины в строгих костюмах говорили по телефонам, склонялись над клавиатурами, вели переговоры онлайн, собирали данные. Атмосфера упорядоченной паники. Все ходили так быстро, что галстуки хлопали по груди. По коридорам метались женщины с распечатками срочных факсов. Агенты провели нас по коридору. Через открытую дверь конференц-зала я увидел белую доску, исписанную подробностями жизни сына: всеми, что успели собрать за два часа федеральные агенты. История моей семьи в банковских счетах и сведениях из федеральной базы данных. Здесь она выглядела нереально. Даты и события, когда мы их проживали, назывались жизнью, а для этих людей, собирающих ее по кусочкам, это были просто факты, данные посмертной экспертизы. Следственная информация: наши решения; дома, в которых мы жили; люди, которых мы знали. Я рассмотрел снимки Дэниела, рапорт об аресте, черные завитки отпечатков пальцев. Были еще стоп-кадры, снятые в зале. Позже я узнаю, что по ним его и опознали. Отпечатки позволили установить имя – его недавно арестовали за бродяжничество и жизнь под чужим именем. Начатая таблица – события жизни: дата рождения, годы учения в школе. Были снимки из школьных альбомов, переснятые и увеличенные. Все это я увидел с десяти шагов, проходя мимо открытой двери. Из командного центра услышал голос: «А мне плевать, кто ее отец. Никто не выйдет из зала без подробного досмотра». Меня ввели в комнату без окон и сказали ждать. На полу – коричневый ковролин, на дальней стене – раковина. Странно для офиса. «Не здесь ли выбивают признания?» – подумал я. Хотя глупо стелить ковер в комнате, где проливается кровь. Сидя там, я вспоминал все, что знал о молодых людях, стрелявших в политиков. Хинкли, Чепмен, Освальд. Подробности их преступлений помнились смутно. Лофнер яснее других, он был недавно. Меня, как и всех, потрясла жесткость преступления, я читал статьи и смотрел бесконечные репортажи. Двадцатидвухлетний студент с 9-миллиметровой пулей, вытатуированной на предплечье. Благополучный юнец с пунктиком на новой валюте. Это не мой Дэнни. Лофнер однажды явился в колледж, напившись так, что его отправили в больницу. Писал в Фейсбуке, что его любимые книги – «Майн Кампф» и «Коммунистический манифест». Подростком он нервировал людей улыбкой, когда улыбаться было нечему. Агрессивный юнец, пытавшийся вступить в армию, но забракованный из-за наркотиков. Я сидел там и пытался найти что-то общее между Лофнером и сыном. Может, ребята из Вассара тоже считали Дэнни чокнутым? Может, и мой сын буянил на занятиях и угрожал учителям за критику его работ? Если так, я об этом ничего не слышал. Я несколько раз бывал в колледже, встречался с деканом. Дэнни учился средне, вел себя адекватно. Все говорило, что он нормальный студент, не особенно одаренный, но и без отклонений. Между тем Лофнера исключили из местного колледжа без права на восстановление, пока он не представит справку от психиатра, что не опасен. К двадцати годам симптомы душевной болезни были очевидны: из трудного подростка он вырос в полноценного параноидального шизофреника. Дэнни был спокойным ребенком – немного замкнутым, но ничто не позволяло заподозрить в нем душевную болезнь. Газеты писали, что, когда Лофнер входил в местный банк, кассиры держали пальцы на тревожных кнопках. Он производил пугающее, угрожающее впечатление. Лофнер считал, что женщин нельзя пускать во власть. Татуировщику, набивавшему пулю у него на предплечье, он сказал, что проводит в грезах от четырнадцати до пятнадцати часов в день. Говорил, что не управляет своими фантазиями. Это не мой сын. В ночь перед тем, как открыть огонь на политическом собрании, Лофнер снялся в красных стрингах и с «Глоком» в руке. Когда наутро таксист высаживал его у супермаркета, попросил разрешения пожать ему руку. А потом достал пистолет и начал убивать. Это не мой мальчик. Сидя в холодном люминесцентном свете, я поймал себя на том, что начинаю сердиться. Атмосфера этих помещений не запугала меня. Я смотрел в лицо смерти во всех ее проявлениях. Я врач и привык контролировать ситуацию. Мои решения спасали людям жизнь. Я не спасую перед правительственными чиновниками. Если Дэниел ранен, его обязаны лечить. Он американский гражданин, у него есть права. Я жалел, что не позвонил своему адвокату, Мюррею Берману. Дэниелу немедленно нужен защитник. Я достал телефон, начал набирать номер. Дверь открылась. С Мойерсом и Грином вошел пожилой человек в сером костюме. С крупными зубами, пожелтевшими от многолетнего курения. – Мистер Аллен, меня зовут Клайд Дэвидсон. Я заместитель директора Секретной службы. Я пришел поговорить о вашем сыне. – Я доктор Аллен. – Конечно, доктор Аллен. – Мне сказали, что сын ранен. Заявляю для протокола: я не отвечу ни на один вопрос, пока не буду уверен, что ему оказана помощь. Дэвидсон сел, расправив складки штанин. Он был тяжеловесный, с короткими седыми волосами. В его возрасте следовало больше двигаться, сбросить вес. И немедленно бросить курить. После пятидесяти начинаются проблемы с сердцем: кровь в артериях тромбируется, резко возрастает угроза инсульта и инфаркта. – Доктор Аллен, все произошло слишком быстро. Думаю, нам обоим нужно глубоко подышать. Я рассматривал его, как интерна, только со студенческой скамьи. – Мне сказали: ранен в бедро. Как о мелочи. Но пуля буквально сминает ткани. Пуля большого калибра могла порвать бедренную артерию. Малого калибра – срикошетив от кости, уйти в таз и нижнюю часть живота. Дэвидсон оглянулся на Мойерса. Тот кивнул и заговорил себе в запястье. Дэвид выставил перед собой ладони – жест, изображающий великодушие. – Вашему сыну немедленно окажут помощь, – сказал он. – Я хочу говорить с его врачом. Дэвидсон откинулся назад и скрестил ноги: – Доктор Аллен, позвольте мне объяснить. Я за пятнадцать секунд могу связаться с президентом. Таков мой уровень полномочий. Когда я что-то приказываю, приказ исполняют. Я подумал над его словами. – Дэниел не мог этого сделать. – У нас есть видео и фотографии. Его взяли с оружием в руках. Баллистические тесты и сравнение отпечатков еще проводятся, но вашего сына и так опознали с уверенностью. – Ему нужен адвокат. – Ему двадцать лет. Если он хочет получить адвоката, должен сказать сам. Я чуть развалился на стуле, потер виски. До меня начинало доходить, что здесь я не властен и, в сущности, нигде не был властен. Контроль ситуации – иллюзия, игра ума. Если они не ошиблись, я создал жизнь, и эта жизнь отняла другую жизнь. Легкая тошнота, мучившая меня весь этот час, поднялась волной. Я стиснул зубы, сдерживая ее. – Вы когда-нибудь слышали от сына имя Картер Аллен Кэш? – спросил Дэвидсон. – Нет. Кто это? – Так последние шесть месяцев называл себя ваш сын. Всех подробностей мы еще не знаем, но, кажется, он регистрировался под этим именем в мотелях Далласа в Техасе и Сакраменто в Калифорнии. Картер Аллен Кэш. Имя как у исполнителя в стиле кантри. – Мы называли его Дэниелом или Дэнни, – сказал я. – Когда вы в последний раз разговаривали с сыном? – Не помню, может три недели назад. Он был в разъездах. Я на прошлое Рождество купил ему сотовый, но он потерял. – Вы с его матерью в разводе – так? Я потер глаза: – Мы развелись, когда Дэнни было семь. – Он учился в колледже Вассар?