– Вот такие минуты, – произнес Мюррей, – помогают отличить одно от другого. Поднявшись на крыльцо, мы изучили список жильцов. «Пека К. квартира 4F». Мюррей позвонил. Мы подождали. Дверь загудела. Мюррей толкнул ее. Посреди бетонированного внутреннего дворика был бассейн. В нем плавало пластиковое кресло. – В Лос-Анджелесе, – заговорил Мюррей, – определяющее настроение – отчаяние. Чувство, что кто-то где-то получил то, чего заслуживал ты. Я посмотрел на окна. Здесь все напоминало мотель. К ограде были пристегнуты велосипеды. Лифт не работал, и мы по наружной лестнице поднялись на четвертый этаж. К концу подъема Мюррей запыхтел. – Удвою счет за тяжелый труд, – сказал он. Мы остановились перед квартирой F. Мюррей попробовал заглянуть в окно, но на нем были жалюзи. Он постучал. Дверь открылась сразу, напугав нас. Карлос Пека прятал правую руку за косяком. Он был тощий, лицо изрыто оспинами. – Копы? – спросил он. – Я адвокат, – ответил Мюррей, – а он врач. Карлос подумал и отступил, пропуская нас. – Извиняюсь за беспорядок, – сказал он. – Подружка моя, когда сердита, все ломает. В гостиной был разгром. На ковре осколки, кофейный столик перевернут. В софе торчала, кажется, ручка мясного ножа. – Вы правда врач? – спросил Карлос. Я кивнул. Он задрал штанину шортов. – У меня тут саднит. Кожа на левом бедре припухла и покраснела. – Похоже на потертость, – сказал я. Он подумал и будто вспомнил: – Ах да. Ну ничего. Он смахнул с дивана тарелки и журналы и жестом предложил нам сесть. Ручка ножа торчала в трех дюймах от моего левого плеча. Вздумай Карлос напасть, я мог бы его выдернуть и воткнуть ему в живот. Мюррей довольно долго расправлял морщины на брюках. – Мой клиент, – сказал он, – отец Дэниела Аллена. Карлос взглянул на меня: – Это кто такой? – Он также известен под именем Картер Аллен Кэш. – Парень, что застрелил сенатора, – улыбнулся Карлос. – Предположительно, – поправил Мюррей. – Предположительно застрелил. – Нам известно, – вмешался я, – что вы были в Ройс-холле во время стрельбы. Карлос вдруг встал и ушел в спальню. Мы с Мюрреем переглянулись. – Что будем делать? – одними губами выговорил я. Он пожал плечами. Я дотянулся до рукояти ножа. Она была липкой. Карлос появился из спальни с коробкой в руках. Я медленно опустил руку. Он сел в выпотрошенное кресло-кровать и поставил коробку на колени. – У моего брата стоял калоприемник, – сказал он. Ни я, ни Мюррей не нашлись, что на это ответить. – Он в Фаллудже наступил на пехотную мину. Ногу удалось спасти, но внутренности разворотило. Он поставил коробку на стол перед нами. – Врачи обещали, он сможет срать нормально. Может быть, со временем. После нескольких операций. Дали ему надежду. Так что он был очень несчастен, пока ему приходилось срать в мешок. Целыми днями мечтал посидеть на горшке, по-человечески. Когда, погадив, чувствуешь себя как после отпуска в круизе. Он оперировался, лечился. И ничего не помогало. Прошло два года, а он все срал в мешок. Поэтому однажды взял пистолет и вышиб себе мозги. Мама вернулась домой, а его мозги по всей комнате. Мы его кремировали и сложили прах в коробку. Он постучал по коробке на столе. – А я каждый день достаю эту коробку и смотрю на нее, – продолжал он. – И знаете, что думаю? Мюррей покачал головой. Я тоже. – Принять – значит быть счастливым, – сказал Карлос. – Если бы врачи сказали брату, что он всю жизнь будет срать в мешок, он бы это принял. Сумел бы стать счастливым. Но ему вместо этого дали надежду. Пообещали лучшую жизнь. И он целыми днями ненавидел ту, которая у него была. Он смотрел на меня. Лицо у него было как пицца с пепперони. – Вы меня понимаете? – Нет, – сказал я, хотя его слова эхом отдавались у меня в голове. – Вам нужно покориться правде, – сказал он. – До тех пор вы не будете счастливы. – И какова же правда? – надтреснутым голосом спросил я. – Что вы потеряли сына. Что вы его не знаете. Что он проведет остаток жизни в тюрьме. И этот остаток может оказаться не слишком долгим. – Вы дрались с моим сыном в Ройс-холле? – жестко спросил я. – Он у вас что-то отобрал? Карлос улыбнулся: – Дрался? Дрался ли я? Мы, не мигая, смотрели друг на друга. Он улыбался все шире, но радости в его улыбке не было. Жизни тоже. – Расскажите о письмах, которые вы посылали, – попросил Мюррей. – О каких письмах? Карлос не сводил с меня глаз. – Конгрессменам, сенаторам. – У меня есть мнение, – сказал Карлос. – Есть мысли. Я их высказываю. Держать в себе вредно для здоровья. – Эти мысли, – заметил Мюррей, – иногда бывают угрожающего характера? – Это как? – спросил Карлос. – Что значит «угрожающего характера»? – Что вы делали в Ройс-холле? – спросил Мюррей. Карлос перевел взгляд на него. – Здесь вы ничего не добьетесь, – сказал он. – У нас есть фотография, где вы в белой рубахе на пуговицах, – сказал я. – Вы стояли всего в десяти футах от сцены. Карлос встал. – Я показал вам коробку, – сказал он, – а теперь покажу пистолет. Мюррей встал и сделал мне знак. Я тоже встал. Вместе мы справились бы с ним, не так ли? Двое на одного. Еврей-адвокат и ревматолог, который ни разу никого не ударил. – У вас много пистолетов, Карлос? – спросил Мюррей. – Не пистолет убивает, – сказал Карлос, – а пуля. Я оглянулся на нож. Почему рукоять липкая? Не кровь ли на ней? – Идем, – сказал я Мюррею. Тот достал деловую визитку. – Если передумаете и захотите что-то сказать, позвоните мне.