– Виски, пожалуйста, – попросил он. Амелия открыла шкафчик, достала стакан и обернулась. Она улыбнулась и чуть кивнула, как человек, который узнал мелодию любимой песни. Том услышал, как звякнул о стекло кубик льда – всего один, всегда один; затем звук льющегося виски. Амелия знала, как приготовить напиток по его вкусу: на три пальца виски и чуть-чуть воды, чтобы раскрыть вкус. – А как дела у тебя? – спросила она, передавая ему стакан. Речь, несомненно, шла о Клэр и его собственном разводе. Теперь они оба были членами одного клуба. – Да все то же самое. – Том чувствовал себя как кавалер, которого в конце свидания пригласили зайти на чашечку кофе и теперь он изо всех сил старается поддержать разговор. – Клэр с Диком Супершлангом. А я живу у них и слежу за домом на Холланд-Парк. – Холланд-Парк? – удивленно переспросила Амелия. Как будто Том одним махом перескочил несколько ступенек социальной лестницы. Он почему-то изумился, что она еще не знает, где он живет. – И ты полагаешь… – Слушай… – перебил Том. Известие о смерти Уоллингера витало между ними, как привидение, и он не мог и дальше вести себя как ни в чем не бывало. – Я очень тебе сочувствую. Насчет Пола. – Не стоит. Спасибо тебе, что сразу приехал. Он знал, что эти несколько часов Амелия перебирала в памяти мгновения, проведенные с Полом. Что любовники в конечном счете помнят друг о друге? Глаза? Прикосновения? Любимую песню или стихи? Амелия могла практически слово в слово пересказать любой разговор и отличалась фотографической памятью на лица и образы, а также помнила контекст любого события. Их связь с Полом теперь превратилась в огромный дворец воспоминаний, где она могла бы бродить часами. Эти отношения были гораздо больше, чем будоражащий кровь адюльтер; Том знал это точно. Как-то раз в один из редких приступов откровенности Амелия призналась ему, что любит Пола и подумывает о том, чтобы оставить Жиля. Он посоветовал ей не делать этого – не из ревности, как можно было бы подумать. Уоллингер имел репутацию донжуана, и кроме того, Том опасался, что, если это выйдет наружу, пострадает карьера Амелии, а сама она вовсе не будет так счастлива, как ей кажется. Жалела ли она когда-нибудь, что последовала его совету, подумал он. – Он был в Греции, – сказала Амелия. – На Хиосе. Это остров. И я, в общем, не знаю почему. Джозефин с ним не было. Джозефин звали жену Уоллингера. Она жила в маленькой квартирке меньше чем в миле отсюда, на Глостер-Роуд – в перерывах между визитами к мужу в Турцию и пребыванием на семейной ферме в Камбрии. – Отпуск? – предположил Том. – Наверное. – Амелия налила виски и себе и сделала глоток. – Он нанял самолет. Ты ведь знаешь, как он любил летать. Побывал на совете директоров, а потом сделал остановку на Хиосе, прежде чем вернуться в Анкару. Должно быть, самолет был не в порядке. Техническая неисправность. Обломки были обнаружены в ста милях к северо-востоку от Измира. – А тело? Том заметил, как Амелия чуть передернулась, и ему стало стыдно за свою бестактность. Это тело принадлежало ей. Тело возлюбленного. – Кое-что нашли, – ровным тоном произнесла она. Том представил себе эту картину, и его чуть не затошнило. – Мне очень жаль. Амелия подошла к нему, и они обнялись, неловко вытянув руки с бокалами в стороны, как будто собирались танцевать странный танец без ритма. Том подумал, что сейчас она расплачется, но, когда Амелия наконец отстранилась, он увидел, что она полностью владеет собой. – Похороны в среду, – сказала она. – В Камбрии. Я подумала: может быть, ты поедешь со мной? Глава 5 Агент, известный офицеру Службы внешней разведки Александру Минасяну под кодовым именем Кодак, дословно запоминал разговоры и славился фотографически точной памятью, «с точностью до пикселя», как однажды выразился его восхищенный коллега. Когда зима в Стамбуле сменилась весной, его сигналы Минасяну стали более частыми. Кодак помнил их беседу, происходившую в отеле Grosvenor House в Лондоне почти три года назад. «Каждый день, между девятью и девятью тридцатью утра и между семью и семью тридцатью вечера, в чайной будет наш человек. Он будет знать вас в лицо и будет знать сигналы. Организовать это нам легко. Я сам это сделаю. Когда станете работать в Анкаре, действовать будем по той же схеме». Кодак обычно выходил из квартиры между семью и восемью утра, незаметно проверял, не идет ли за ним наружка, садился в свою машину – или чаще в такси – и доезжал до улицы Истикляль. Потом, миновав узкий переулок напротив Российского консульства, он заходил в чайную и садился за стол. Вечером он заканчивал работу в положенное время, садился на электричку до города, прогуливался по Истикляль, заглядывая в книжные лавки или в магазины одежды, а потом в условленные часы заруливал в чайную, чтобы выпить стакан чая. «Когда к вам в руки будут попадать нужные нам документы, все, что вам нужно будет сделать, – это появиться в чайной в назначенное время и дать нам себя увидеть. Вам необязательно знать, кто именно за вами наблюдает. Не вертитесь и не разглядывайте лица. Просто не забывайте о сигнальной одежде. Сядьте, закажите чашку чая или кофе, и мы вас заметим. Можете сидеть внутри или снаружи, как вам захочется. Там в любом случае обязательно кто-то будет. Всегда». Разумеется, Кодак маскировки ради заходил в чайную не только утром и вечером, но и каждый раз, когда оказывался в районе площади Таксим. Попрактиковаться в турецком с симпатичной молоденькой официанткой, поиграть в нарды или просто почитать книгу. Он часто навещал и другие чайные, рестораны и бары поблизости и иногда – чтобы никто не обратил внимания на совпадения – надевал одежду, почти идентичную сигнальной. «Если вам так удобнее, захватите с собой приятеля. Кого-то, кто не в курсе, насколько это для вас важно. Если увидите, что кто-то уходит, пока вы в чайной, ни в коем случае не идите вслед за этим человеком. Ни в коем случае. Это может быть опасно. Вы не будете знать, кого я послал вам на встречу. И вы не знаете, кто может за ними следить – точно так же как и кто может следить за вами. Вот почему мы не оставляем никаких следов. Никаких отметок мелом на стенах. Никаких стикеров. Я всегда предпочитал именно такую систему, не заметную никому, кроме тех, кто знает, на что именно смотреть. Чуть передвинутая ваза с цветами. Велосипед на балконе, которого раньше там не было. Даже цвет носков! Все это можно использовать для передачи сигнала». Кодаку нравился Минасян. Он восхищался его смелостью, интуицией и профессионализмом. Вместе им удалось проделать значительную работу; вместе они могли произвести выдающиеся, исключительные перемены. Однако время от времени он чувствовал в русском какой-то чрезмерный мелодраматизм. «Если вы почувствуете, что скомпрометировали себя, не показывайтесь в чайной и в Анкаре. Добудьте или займите у кого-нибудь мобильный и пошлите на мой номер слово «Бешикташ»[7]. Если по каким-либо причинам вам это не удастся, найдите телефонную будку или любой стационарный телефон и, как только вам ответят, произнесите это слово. Если мы сами передадим вам это слово, это будет означать, что ваше сотрудничество с нами раскрыто и вы должны покинуть Турцию». Но Кодак считал, что его практически невозможно заподозрить в измене или поймать в тот момент, когда он передает сведения Службе внешней разведки. Он был умен, осторожен и умел искусно заметать следы. Тем не менее он наизусть помнил все инструкции на случай провала, все места встреч и связанные с ними цифры. «На случай раскрытия предусмотрены три потенциальных места встречи. Если вы скажете «Бешикташ-один», наш человек встретит вас во дворике Голубой мечети в условленное время. Он представится вам, и вы последуете за ним. Если вы сочтете, что в Турции оставаться небезопасно, то оставьте сообщение «Бешикташ-два» и пересеките границу с Болгарией. Ни в коем случае не садитесь в самолет. Связной подойдет к вам в баре «Гранд-отеля» в Софии в условленное время. При самых исключительных обстоятельствах, если вам нужно будет попасть на территорию бывшего Советского Союза, откуда вас будет проще и легче сопроводить в Москву, воспользуйтесь лайнером – они регулярно ходят из Стамбула. Вам всегда будут рады в Одессе. Код для этого случая – «Бешикташ-три». Глава 6 Томас Келл вдруг осознал, что число похорон, которые он посещает за год, стало превосходить число свадеб. Он и Амелия сидели в переполненном вагоне первого класса – поезд отходил со станции Юстон, – и Том с удивлением подумал, что эта перемена произошла едва ли не за одну ночь. Еще вчера он был молодым человеком в визитке и разбрасывал конфетти над счастливыми молодоженами каждый третий уик-энд лета, а сегодня каким-то образом превратился в шпиона-ветерана сорока с лишним лет, который летит домой из Кабула, чтобы похоронить друга или родственника, скончавшегося от рака или допившегося до смерти. Том оглянулся по сторонам, и его ощущения только подтвердились: он был старше почти всех пассажиров в вагоне. Куда же подевались годы между этими двумя точками? Даже контролер, кажется, родился уже после падения Берлинской стены. – У тебя усталый вид, – заметила Амелия, на секунду оторвавшись от The Independent. Она стала носить очки-половинки для чтения и выглядела почти на свой возраст. – О, спасибо, – саркастически поблагодарил Том. Амелия сидела напротив. На липком столе между ними валялись остатки недоеденных круассанов, стояли пустые стаканчики из-под кофе. Рядом с ней устроился студент с на удивление чистым, без прыщей, лицом; у него был билет до Ланкастера. Забавно, подумал Том, он даже не подозревает о высоком положении Амелии и ее чине. Как ни в чем не бывало студент играл в солитер на планшете «Самсунг». Оба они сидели спиной по направлению движения. За окном пробегали поля и реки Англии. Том, почти прижатый к окну, изо всех сил старался не соприкасаться ногами и бедрами с толстой бизнесвумен, дремавшей над романом Троллопа. Он взял с собой небольшую сумку с вещами, потому что планировал провести на севере несколько дней. К чему мчаться обратно в Лондон, когда можно спокойно гулять по Камбрии и обедать в L’Enclume, у которого были две звезды Мишлена? Никто не ждал его в доме на Холланд-Парк, никаких волнующих событий тоже не намечалось. Разве что очередной вечер в пабе и дежурная пинта эля. На нем был строгий темно-серый, почти черный костюм, белая рубашка и черный галстук; на Амелии – темно-синий костюм и черное пальто. Когда они шли по перрону станции Престон, люди бросали на них сочувственные взгляды. Амелия заказала такси за счет МИ-6, и к половине первого они уже были в Картмеле. Том зарегистрировался в отеле, Амелия несколько раз позвонила в офис, чтобы удостовериться, что в ее отсутствие все идет нормально. Совсем как семейная пара, они ели пирог с цыпленком в пабе в центре деревни, когда Том вдруг заметил у бара Джорджа Траскотта. Он заказал себе полпинты лагера. Правая рука бывшего главы МИ-6 Саймона Хэйнеса, его ассистент Траскотт должен был занять его место, но приз перехватила Амелия. Именно Траскотт, конторский писака с насквозь корпоративными мозгами, приказал Тому присутствовать на допросе Яссина Гарани, и он же потом, когда МИ-6 понадобился козел отпущения за все грехи, с радостью отдал офицера Келла на растерзание волкам. Примерно через три минуты после того, как получила официальное назначение, Амелия отправила Траскотта в Бонн, поманив его высокой должностью в Германии, словно осла морковкой. С тех пор ни Том, ни сама она его не видели. – Амелия! Траскотт отошел от бара и с кружкой в руках направлялся к их столику. Он был похож на студента, которого учат правильно напиваться во время Недели новичков. Том подумал, стоит ли скрывать свое настоящее отношение к человеку, который разрушил его карьеру, но все же решил проявить вежливость и наклеил на лицо улыбку – главным образом из уважения к грустному событию, собравшему их здесь. Для Амелии же фальшивые выражения радости и привязанности не составляли никакого труда; для нее это было так же естественно, как моргать или дышать. Она встала и тепло пожала Траскотту руку. Если бы за этой сценкой наблюдал незнакомый человек, он бы решил, что и Том, и Амелия безумно рады видеть своего коллегу. – Я не знала, что ты приедешь, Джордж. Ты прилетел из Бонна? – Из Берлина, – поправил Траскотт. Это был намек на невероятную важность и секретность его работы. – Как у тебя дела, Том? Том практически слышал, как скрипят колесики его безжалостного, циничного, продумывающего все на сто шагов вперед мозга. Это был хитрый, изворотливый человек, в котором был невероятно силен дух соперничества. Мысли Траскотта были так очевидны, как будто парили в облачке над его узким черепом, как у персонажей комиксов. Почему Келл с Левен? Неужели она привела его обратно? Значит ли это, что «свидетель Х» прощен? Том почувствовал, как в пустой и порочной душе Траскотта шевельнулся страх. Что, если Амелия назначит Тома главным по Турции, а он так и зависнет в Бонне? Холодная война, настоящий геморрой для Европейского союза, давно потеряла свое значение в век переделки Азии и «арабской весны». – О, смотри-ка, там Саймон. – Амелия первая заметила выходящего из мужского туалета Хэйнеса. Он просиял улыбкой, которая тут же испарилась, когда он увидел Келла и Траскотта рядом. Амелия позволила ему расцеловать себя в обе щеки; затем мужчины как будто перезнакомились заново. Том едва вслушивался в банальности и клише, которыми так и сыпал Хэйнес. Да, то, что произошло с Полом, – ужасная трагедия. Нет, Том пока еще не нашел постоянной работы в частном секторе. В самом деле – какой кошмар, что публичное расследование снова застряло. Хэйнес задержался ненадолго; довольно скоро он уже отчалил в направлении «Картмел прайори». Траскотт семенил рядом с ним, как будто Хэйнес все еще мог благоприятно повлиять на его карьеру. – Саймон хотел произнести надгробную речь, – сказала Амелия, мельком взглянув в зеркало. Она надевала пальто. Они доели свои пироги, а счет разделили на двоих. – Он думал, что с этим не будет никаких проблем. Я вынуждена была его остановить. Получив от принца Чарлза титул прошлой осенью, Хэйнес уже успел принять участие в литературном фестивале Sunday Times, в дебатах, которые устроило Королевское географическое общество, и в программе «Радио 4», где он с энтузиазмом рассказал о своих любимых пластинках. Он стал первым бывшим главой МИ-6, который активно извлекал выгоду – и материальную, и социальную – из своей прежней должности. Если бы он произнес речь над гробом Уоллингера, как собирался, то соседи и друзья Пола, считавшие его обыкновенным дипломатом или даже джентльменом-фермером, сразу догадались бы о том, что он был шпионом. – У нас в секретной службе появился дурной обычай, – продолжила Амелия. Она потрогала золотую цепочку на шее. – Дальше, наверное, будут мемуары. Господи помилуй, что случилось с секретностью? Почему Саймон просто не стал членом парламента, как все до него? Том ухмыльнулся. Может быть, слова Амелии являются завуалированным предупреждением – «не выноси на публику информацию о «свидетеле Х»?» Но она, разумеется, знала его достаточно хорошо, чтобы понимать: он никогда не предаст Службу и уж тем более не обманет ее доверие. – Ты готова? – спросил Том, когда они собрались уходить. Он допил остававшийся в бокале глоток риохи и бросил на стол несколько монет по одному фунту – на чай. На мгновение их взгляды встретились, и Амелия вдруг показалась Тому уязвимой и беззащитной. Ей предстояло пережить нелегкие минуты. Они вышли на улицу. Небо было кристально чистым, и ярко светило солнце. Она быстро сжала его ладонь. – Пожелай мне удачи. – Все с тобой будет в порядке, – заверил Том. – Ты никогда в жизни не нуждалась в удаче. Разумеется, он был прав. Вскоре после трех появилась Джозефин Уоллингер, и все собравшиеся, как один, встали в знак уважения. Амелия держалась с достоинством и уверенностью, как глава МИ-6 и влиятельная особа. Ничто в ее поведении не могло навести на мысли, что человек, почтить память которого пришли более трехсот человек, был для нее кем-то большим, чем высокочтимым коллегой. Том же ощущал необычную отстраненность. Он вместе со всеми пел гимны, слушал отрывки из Священного Писания, кивал, когда викарий произносил надгробную речь, где он довольно уклончиво назвал Пола «скромным человеком, который предпочитал держаться в тени» и «верным слугой отечества». И тем не менее мысли его были далеко. Чуть позже, когда толпа медленно двинулась к кладбищу, он услышал, как кто-то произнес фамилию Хаммаршёльд, и понял, что не одинок в своих подозрениях. Даг Хаммаршёльд, Генеральный секретарь ООН, погиб в авиационной катастрофе в 1961 году; он летел, чтобы подписать мировое соглашение, которое могло бы предотвратить гражданскую войну в Конго. Небольшой самолет Хаммаршёльда DC-6 разбился в лесу, находившемся тогда на территории Родезии. Согласно некоторым данным, его подстрелили наемники; другие утверждали, что катастрофа подстроена МИ-6 совместно с ЦРУ и Секретной службой Южной Африки. С самого воскресенья, когда он узнал о том, что случилось с Полом, Тома тревожила мысль о том, что в этом деле что-то нечисто. Почему – он не знал и сам. Никаких оснований для этого не было; разве только тот факт, что Уоллингер был крайне аккуратным пилотом, и его педантичность доходила до паранойи, когда дело касалось технической проверки самолета перед полетом. Но этот шепот в толпе, упоминание Хаммаршёльда всерьез укрепили его подозрения. Глядя на окружавшие его неприметные лица неизвестных шпионов-привидений, участников давно забытых операций из как минимум дюжины различных секретных служб, Том внезапно почувствовал, что кто-то в этом переполненном людьми церковном дворе точно знает, почему самолет Пола Уоллингера вдруг упал с небес. Все собрались вокруг могилы, сформировав большой прямоугольник, – около двухсот человек, мужчин и женщин. Том заметил нескольких офицеров из ЦРУ, представителей канадской разведки, троих членов МОССАД, а также коллег из Египта, Иордании и Турции. Священник начал читать молитву. Том подумал о слоях секретности, которые постепенно нарастают на людях их профессии, словно струпья, и о том, в каком же грехе повинен Уоллингер; какое предательство он совершил, чтобы заслужить смерть. Слишком сильно давил на Сирию или Иран? Мониторил операцию российской Службы внешней разведки в Стамбуле? И почему Греция, почему Хиос? Возможно, официальное заключение все же является верным и виной всему технические неполадки. И тем не менее Том не мог стряхнуть с себя чувство, что это было убийство. То, что самолет могли сбить, представлялось вполне вероятным. Когда гроб с телом Пола стали опускать в могилу, Том украдкой взглянул на Амелию и увидел, что она утирает слезы. Даже Саймона Хэйнеса скорбь, казалось, очистила и как-то облагородила. Том закрыл глаза. В первый раз за много месяцев он вдруг поймал себя на том, что безмолвно произносит молитву. Он отвернулся от могилы и пошел обратно, по направлению к церкви. Как знать, может быть, лет через двадцать члены МИ-6 соберутся на чьих-нибудь похоронах и по толпе вот так же пролетит шепот «Уоллингер» – как синоним замаскированного убийства. Меньше чем через час те, кто пришел почтить память Уоллингера, потянулись на ферму, которая принадлежала его семье. Большой амбар рядом с хозяйским домом был приспособлен для поминок. Длинные столы на козлах были заставлены пирогами и сэндвичами с сыром, разрезанными на ровные треугольники без корочек. Виски и вино были наготове. Две пожилые леди из деревни наливали цвету мировых разведок чай и кофе. Бывшие коллеги приветствовали Тома с радостью и жалостью одновременно; большинство из них, однако, были слишком осторожны и преданы собственным интересам, чтобы искренне сочувствовать попавшему в переделку «свидетелю Х». Некоторые уже знали о его разводе. Они подходили к Тому и сочувственно обнимали его за плечи, как будто он пережил невесть какую утрату или недавно узнал, что неизлечимо болен. И он их не винил. А что еще предполагается делать в подобных обстоятельствах? Цветы, которые возлагали к гробу Уоллингера, были сложены в дальнем конце амбара. Том стоял снаружи и курил, когда увидел, что к ним подошли дети Пола – сын Эндрю и дочь Рэйчел. Они рассматривали венки и букеты, читали карточки и показывали их друг другу. Эндрю был младшим. Сейчас ему было двадцать восемь, и, как говорили, он жил в Москве и являлся главой банка. Рэйчел Том не видел уже лет пятнадцать и был поражен тем, с какой грацией и достоинством она держалась, поддерживая за локоть мать, пока шла поминальная служба. Эндрю плакал, а Джозефин неживым взглядом смотрела в черную дыру могилы. Она казалась замороженной. Горе и шок, решил Том. Но Рэйчел была странно спокойна – как будто она знала какой-то секрет, который помогал ей сохранять присутствие духа. Том жевал сигарету, рассеянно слушая, как один из местных фермеров рассказывает длинный запутанный анекдот о ветровых электростанциях. Рэйчел нагнулась и отцепила карточку от небольшого букета, лежавшего с краю. Эндрю стоял в нескольких метрах от нее, но Тому было прекрасно видно ее лицо. Рэйчел прочитала карточку, и ее глаза вдруг потемнели от гнева, а на щеках появился лихорадочный румянец. То, что она сделала потом, не на шутку его удивило. Рэйчел снова нагнулась, схватила букет и с силой швырнул его в угол. Он с мягким стуком ударился о стену и упал на пол. Затем она сунула карточку в карман пальто и подошла к Эндрю, но ничего ему не сказала, как будто не хотела расстраивать брата недавним открытием. Через несколько секунд она вернулась к столам, где ее перехватила средних лет женщина в черной шляпе. Судя по всему, никто, кроме Тома, не заметил произошедшего.