– А что Пол говорил на этот счет? – спросил Том. Амелия немного удивилась. – Он согласился в этом покопаться. Сказал, что не доверяет Клекнеру и ему не нравится Бегг. Дескать, что-то с ней не так. Мы договорились никогда не обсуждать это с помощью наших обычных каналов. Никаких телеграмм, телефонов и так далее. – Ну разумеется. – Том подумал, что Амелия собирается продолжить, но она молчала. Просто смотрела на линию горизонта за минаретами, окружавшими Золотой Рог. – И?.. – подтолкнул он. Амелия обернулась. Ее глаза застилали слезы. – И больше я его никогда не видела. Глава 20 На пляже никого не было. В полном одиночестве Яннис Кристидис сидел на влажном песке и слушал, как волны тихо накатывают одна за другой. Он ни о чем не думал – его мозг был практически парализован алкоголем. Было два или три часа ночи; он уже давно потерял счет времени. Покопавшись в кармане рубашки, он достал скомканную пачку «Ассос» и неловко вытряхнул на песок сразу три сигареты. Две из них тут же подхватил ветер. Третью Кристидис поймал и сжал губами. Потом полез в карман штанов за зажигалкой. Последняя сигарета приговоренного. Он даже не чувствовал вкуса табака. От первой затяжки его голова запрокинулась, и он увидел черное небо и мигающие, двоящиеся в глазах звезды. Затем выдох – и Кристидис наклонился вперед и со стоном повалился набок. Он заставил себя встать. Оперся кулаком в землю и сел прямо. Снова посмотрел на воду, на черную ночь, на силуэт рыбацкой лодки, маячившей метрах в пятидесяти от берега. Это был его остров. Это была его жизнь. Это было его собственное решение, и ошибка оказалась слишком большой, а стыд и вина – невыносимыми. У него было все для того, чтобы жить, и при этом совершенно незачем жить. Теперь он был уверен, что сделает это. Кристидис сунул сигарету в рот и обеими руками принялся копать песок, как будто собака, которая собирается припрятать кость. Песок был густой и тяжелый, горка росла, и вскоре он забросал себя по самые колени. В детстве он играл на этом самом пляже. Сигаретный дым вдруг обжег ему горло, и Кристидис закашлялся. От порыва ветра заслезились глаза. Он выплюнул сигарету. По подбородку побежала струйка слюны, и он вытер ее рукавом. Затем ощупал свои промокшие брюки, вытащил бумажник и бросил его в выкопанную яму. Туда же полетели часы и обручальное кольцо. Потом Кристидис принялся кидать песок обратно в яму. Звук волн внезапно стал громче, словно прилив заторопился к берегу, чтобы унести его с собой. Должно быть, просто несколько минут назад по проливу прошел корабль. Это Яннис пока еще осознавал. Возможно, он не был так пьян, как думал. Он похлопал по песку, заравнивая яму, поднялся на колени, потом, пошатываясь, встал. Он даже не знал, зачем только что закопал свои личные вещи на пляже. Наверное, затем, чтобы его смогли опознать. Чтобы знали, что его больше нет, что он ушел. Иначе пройдет всего пара часов, и кто-нибудь обязательно подберет и бумажник, и кольцо, и часы. Кристидис стащил с себя брюки вместе с трусами, потом рубашку. Кинул пачку сигарет на песок. Прыгая на одной ноге, он снял носок, затем другой. «Почему я вообще в носках? – вяло подумал он. – Почему все еще не снял их?» В голове вдруг стало черно и пусто от шума моря, от ночи и от страха. Он боялся того, что собирался совершить. Кристидис сделал неуверенный шаг вперед и споткнулся. В глубине души он все еще надеялся, что кто-нибудь заметит его и остановит, не даст ему двинуться дальше. Но никого не было. Он вошел в воду и почувствовал, как песок опускается ниже, что он идет по отлогому склону. Вода доходила ему уже до груди. Море ворвалось в рот, и он невольно стал отплевываться и жадно хватать воздух. Повинуясь инстинкту, он поплыл. Дальше от берега. Двигаться. И алкоголь, и страх сразу же выветрились. Он миновал лодку, направляясь прямо в открытое море. Огибая корму, он едва не дотронулся до нее, но сдержался, понимая, что если сделает это, то уже не отпустит ее. Так что он проплыл мимо, затем оглянулся и посмотрел на мягко покачивающийся силуэт. Пляж был черный и коричневый одновременно, и у него уже не хватало дыхания. Он мельком подумал о своей одежде там, на берегу, на твердом мокром песке и о закопанном бумажнике рядом. Все это уже прошлое. Его жизнь – прошлое. Он энергично работал руками, то и дело оглядываясь на Хиос. В уши заливалась соленая морская вода. «Не будь трусом, – сказал он себе. – Не возвращайся к тому, что ты уже пережил». Он старался повернуться к своему стыду спиной; окружить его непреодолимой стеной. Он думал, что время все поправит, все залечит. Все забудется. Но все оказалось не так. Он с новой силой поплыл вперед. На восток, к побережью Турции, все дальше и дальше от Хиоса. Теперь он уже действительно сильно устал. Стало холодно, его затрясло. Это хороший знак, он знал. Море в конце концов забирает его себе. Глава 21 Том был уверен, что это не Тремэйн. О Ландау и Бегг он не знал почти ничего. Ему хотелось намекнуть Амелии, что Чейтер, скорее всего, имел такой же, если не больший, доступ к информации ЦРУ, как и Райан Клекнер, и потому является полноценным подозреваемым в охоте на крота. Почти одновременно он подумал, не предложила ли Амелия пристальнее приглядеться к Чейтеру кому-нибудь еще. Это было очень и очень вероятно. После гибели Пола Амелия вела себя очень сдержанно, недоговаривала, скрывала все, что только можно было скрыть. Она понимала, что вряд ли следует полагаться на Тома как на бесстрастного судью в деле Чейтера. Скорее всего, она действительно поручила Чейтера преданному сотруднику. Но кому? Том вдруг остановился. Он стоял на самой середине Галатского моста, прямо над тем самым рестораном, где завтракал утром. Вероятно, те же самые рыбаки сидели там же, на южной стороне моста, и держали в руках те же самые удочки. Неожиданно Том осознал, что всего через полчаса после того, как выслушал рассказ Амелии, он, сам не зная как, оказался в королевстве кривых зеркал Энглтона, там, где друг – это враг, а враг – это друг. – Том? Амелия, которая успела пройти немного вперед, тоже остановилась и обернулась к нему. Она уткнула руки в бока, и всего в нескольких дюймах от ее локтя с визгом пронеслось такси. – Извини, – пробормотал Том и тоже двинулся вперед, чтобы догнать ее. На мосту оглушительно пахло только что выловленной рыбой. – Я сказала, что Джозефин Уоллингер сейчас в Стамбуле. В доме на Еникёй. Я собиралась ее навестить. – Полагаешь, это хорошая идея? – А ты полагаешь, что это плохая идея? «Это уж ты мне скажи», – подумал Том. Он вспомнил, что внутри у Амелии есть тот же ледяной твердый стержень, что и у большинства его коллег. Измученная душа, окруженная холодом. Он хорошо представлял себе их эмоциональный склад: не высказанное вслух, но всегда осознанное желание стоять к неприятелю лицом, чтобы доказать свое превосходство; часто при этом надевалась маска дружеского расположения и теплоты. Амелия предавала Джозефин постоянно. Разве этого ей было недостаточно? И однако же, несмотря на страсть, на красоту Амелии, ее ум, блеск и успешность, Пол все равно возвращался к жене. Не чувствовала ли Амелия, в конце концов, себя униженной? В делах сердечных она была так же амбициозна, как и в делах карьерных, и всегда готова была сражаться до конца. Это был больше чем вопрос выживания. Амелия Левен являлась живым воплощением насмерть вбитого в голову принципа, что «породистый» офицер Секретной разведывательной службы никогда не должен быть на вторых ролях. – Я предупредила, что загляну на чашку чаю около четырех. – Амелия взглянула на часы. – Уже без пятнадцати. Хочешь пойти со мной? – Конечно. Через пару секунд она уже поймала такси, и они влезли внутрь. Поток машин, двигавшийся на север, к мосту Ункапани, был очень плотным, и водитель нервно дергался из ряда в ряд, совершая ненужные маневры. Тому ужасно захотелось пристегнуться, но он вспомнил, что ни одно такси за всю историю таксомоторного дела в Турции не могло похвастаться наличием нормального, функционирующего ремня безопасности на заднем сиденье. Амелия же на протяжении всей поездки сохраняла полную безмятежность. Она сказала Тому, что хочет узнать у Джозефин, не упоминал ли Пол о кроте; тем не менее он сомневался, что ему дадут поучаствовать в беседе. Скорее всего, Амелия взяла его с собой только для того, чтобы уменьшить напряжение, «снизить интенсивность» их разговора с Джозефин. Вопрос был не в том, знает ли Джозефин о связи Амелии с ее мужем – жена всегда знает, – а исключительно в том, насколько она готова простить Амелии ее грех. Пискнул мобильный – кто-то прислал Тому сообщение. Он вытащил аппарат и посмотрел на экран. Сообщение было от Клэр – ответ на то, что он отправил ей раньше. «Кажется, что это было вчера. Мы были так счастливы, Том. Что же произошло? Почему мы все растеряли? Да еще так бессмысленно». – С тобой все нормально? – спросила Амелия, видя, как изменилось его лицо. Тому были более чем хорошо знакомы эти внезапные перепады в настроении Клэр. Когда она чувствовала себя одиноко или вдруг начинала бояться будущего, старалась приблизить его к себе. Когда в ее новой жизни с Ричардом все шло прекрасно и Клэр была всем довольна, она обращалась с Томом как с отработанным материалом. И все же, несмотря ни на что, в этот момент он ощутил невозможную, непреодолимую тягу к своей бывшей жене и ко всему, что потерял. Он знал, что хочет построить новое будущее, но иногда… бывали дни, когда он мечтал, как они с Клэр решают все свои проблемы, преодолевают все трудности и мирно живут вместе. Она была права. Это ужасно бессмысленная потеря. – Нормально, – бросил он. – Просто… Клэр. Прошло еще полчаса, прежде чем они нашли довольно скромный дом, стоящий прямо на берегу Босфора. Он был построен в конце девятнадцатого века богатым османским торговцем, а потом заново отделан безвестным домовладельцем, который сдавал его министерству иностранных дел Великобритании за какую-то запредельную цену. Они позвонили, подождали минуты две и услышали шаги за дверью. Кто-то сбегал вниз по лестнице. Том был уверен, что это не Джозефин – движения были юные, легкие, почти невесомые. Поначалу он даже не узнал молодую женщину, которая открыла им дверь. Ее волосы теперь были короче, и она превратилась в блондинку. Большие карие глаза с накрашенными ресницами сияли добротой. Кожа слегка загорела, так что вокруг носа и на плечах проявились веснушки. На ней было темно-синее открытое летнее платье; из-под его широких лямок выглядывали бретельки кремового бюстгальтера. На щиколотке болтался браслет, а ногти ее аккуратных ухоженных ножек были выкрашены в ярко-алый цвет. Это была Рэйчел. – Здравствуйте. Я помню вас. Вы Амелия. – Здравствуйте. Да, все верно. Мы встречались в Картмеле. Они пожали друг другу руки, и Рэйчел повернулась к Тому. В выражении ее лица и поведении было что-то, от чего он внезапно почувствовал симпатию к ней и даже притяжение – целый букет эмоций, от которых у него сжалось сердце. Когда он смотрел на ее фотографии в Анкаре и видел ее саму на похоронах, не ощущал ничего похожего. Рэйчел была не в его вкусе. Но в ее взгляде – казалось, он проникал в самую душу – была сила и честность, которые немедленно его «завели». Подобного с ним не случалось уже несколько месяцев, даже лет, и это было действительно нечто необычайное, исключительное. Том посмотрел на Амелию, потом снова на Рэйчел, которая изучала его лицо спокойно и уверенно, даже с едва заметной усмешкой – как пластический хирург, решающий, какой кусок отрезать первым. – Том, – сказал он и протянул руку. Будто под гипнозом, он не мог перестать смотреть ей в глаза. Кажется, между ними возникала настоящая химия. Возможно, все это просто мираж. Может быть, Рэйчел просто пытается вспомнить его на похоронах – говорил ли он с ней, выражал соболезнования и все такое. Наверное, этим и объясняется то, что она тоже не сводит с него глаз. – Здравствуйте, Том, – сказала Рэйчел. Улыбка у нее была радостная и бесхитростная, она словно освещала ее лицо. Она как будто решила, что Том должен ей понравиться. – Я Рэйчел. Вы ведь пришли навестить маму? – Да, – ответила Амелия, опередив Тома. Рэйчел провела их в гостиную, сплошь заставленную лампами, увешанную картинами и заваленную коврами и ковриками. У нее была потрясающая фигура – округлые формы, ничего лишнего, редкая природная грация. Рэйчел шла впереди, и Том вдыхал запах ее духов – и догадывался, что Амелия в точности знает, о чем он сейчас думает. Она могла легко проникнуть в его мысли. Из другой комнаты доносился голос Джозефин – она разговаривала по телефону. Тому хотелось рассматривать эту красавицу еще и еще, понять, уж не почудилась ли ему эта мгновенно образовавшаяся связь между ними. Или, может быть, он просто угодил в ловушку ее прелести? – Мама говорит с подругой. – Рэйчел обернулась к ним. Снова этот взгляд. – Она скоро закончит. Не хотите чаю? Они прошли чуть дальше, в зону кухни, залитую солнечным светом. Из высоких окон с косыми крестообразными переплетами открывался панорамный вид на Босфор и за ним – на побережье Азии. Море подступало к ним так близко, что комната, казалось, качалась на понтонах. – Какой чудесный вид, – сказала Амелия. Рэйчел никак не отреагировала на ее замечание, и Тому это понравилось. Да, вид действительно чудесный. Об этом говорят все, кто сюда заходит. Первым же делом. Ну что тут можно ответить? Он остановился возле массивного деревянного стола, заваленного книгами и бумагами. Амелия сняла жакет и повесила его на спинку плетеного кресла-качалки, которое выглядело так, словно его много лет подряд, поколение за поколением, атаковала гигантская моль. – О, простите, нужно было забрать это у вас, – заметила Рэйчел, кивнув на жакет, однако не сделала ни малейшего движения, чтобы взять его и повесить на плечики. Она зажгла газ и поставила на плиту чайник. Ее походка, каждый жест завораживали Тома. Эта красивая женщина как будто распространяла вокруг себя дурманящий туман, и он очаровывался ею все больше. – Папа любил чай, – сказала она и потянулась к маленькому угловому шкафчику, забитому жестянками с чаем Twinings и Williamson, а также банками с бобами и пастой. Это движение, от которого платье резче обтянуло ее грудь, а подол слегка приподнялся и стало видно загорелое гладкое бедро (Том украдкой на него полюбовался), показалось ему каким-то рассчитанным, обдуманным заранее. Но это могло быть и естественным поведением Рэйчел, отсутствием излишней стеснительности. Как бы там ни было, Том решил, что Рэйчел зачем-то его провоцирует, и подумал, что надо бы пока придержать уже зародившееся в нем вожделение. – Вы давно приехали? – спросила Амелия. – Два дня назад, – ответила Рэйчел. Судя по всему, она наслаждалась ролью гостеприимной хозяйки в доме отца; защищала мать, слегка прикрывала ее от «плакальщиков», пришедших выразить соболезнования. Снова повернувшись спиной, она поднялась на цыпочки и достала из другого шкафчика две фарфоровые чашки. Потом резко оглянулась и, конечно, заметила, что Том пялится на нее во все глаза. Он не стал отводить взгляд, давая ей понять, что восхищается ее красотой, что понимает ее игру и эта игра ему нравится. – Сахар? – Два, пожалуйста, – попросил Том. Амелия, как он знал, пила чай без сахара и без молока. Она заметила, что гораздо приятнее пить чай из кружки, «как в Англии», чем из «этих маленьких стеклянных стаканчиков», как принято в Турции. И снова Рэйчел никак не ответила на слова Амелии. Если ей нужно было что-то сказать, она говорила, если нет – просто молчала. Том подумал, что Рэйчел, должно быть, из тех людей, которые совершенно невозмутимо относятся к «неловкому молчанию»; в такой ситуации они чувствуют себя свободно и непринужденно. И это ее качество ему нравилось. – Вы знали отца? – спросила Рэйчел, передавая ему чашку. На одной ее стороне была изображена «Венера» Боттичелли. Сладкоголосая сирена, взывающая к нему со скалы. – Да, – сказал Том. – Мне очень жаль.