— Что вы тут делаете?.. При звуках этого голоса староста резко обернулся, словно от удара током. Зонт покачнулся, и на его плечи посыпались дождевые капли. Я смотрел на своих одноклассников так, будто меня происходящее вовсе не касалось, и прикидывал, вовремя Сакура вмешалась или всё-таки нет. Стоя под зонтом, она переводила взгляд с меня на старосту и обратно, силясь разобраться, что стряслось. Староста попытался что-то сказать. Но, прежде чем он произнёс хотя бы слово, Сакура подбежала поближе, подняла упавший зонт и протянула мне: — Ты простудишься, [жестокий одноклассник]… Приняв её немного неожиданное проявление заботы, я вдруг услышал, как она сдавленно ахнула: — [Жестокий одноклассник]! У тебя… У тебя кровь! С огорчённым видом она достала из кармана носовой платок и приложила к моему лбу над левым глазом. Я и не знал, что у меня пошла кровь. Возможно, староста ударил меня вовсе не кулаком. Но мне сейчас не хотелось выяснять, какое он применил оружие. Я с гораздо большим интересом наблюдал за выражением лица старосты, замершего столбом после того, как Сакура подбежала ко мне. Разительность перемены не поддавалась описанию. Когда говорят, что чувства выплеснулись наружу, наверняка имеют в виду что-то подобное. — Что случилось? Почему у тебя кровь? — продолжала допытываться Сакура. Поскольку моё внимание было приковано к старосте, я пропустил её взволнованные вопросы мимо ушей, но всё обошлось. Объяснение дал мой противник: — Сакура… Что у тебя с этим чудиком?.. Продолжая прижимать платок к моей левой брови, она обернулась к нему. Его лицо снова исказилось — должно быть, от выражения лица Сакуры. — Чудиком?.. Ты о ком?.. О [жестоком однокласснике]? — Ну да! Он повсюду за тобой таскался, и я его приструнил. Больше не сунется, — словно оправдываясь, сказал староста. Наверное, надеялся, что она пересмотрит своё мнение о нём. Что она взглянет на него ещё раз. Слепец уже не ведал, что творится у неё в душе. Мне, окончательно превратившемуся в стороннего наблюдателя, оставалось лишь следить за развитием событий. Словно окаменев, Сакура не сводила пристального взгляда со старосты, не отнимая руки от платка на моём лбу. Староста улыбался, как ребёнок, который ждёт похвалы. И в то же время — с испугом. Через несколько секунд страх возобладал. Сакура, словно исторгая из себя всё, что скопилось в душе, пока стояла неподвижно, бросила ему всего одно слово: — Подонок. Староста выглядел так, будто его огрели чем-то тяжёлым. Она тут же повернулась ко мне. Я здорово удивился, увидев её лицо. Я ошибочно полагал, что её богатая мимика придаёт выражаемым эмоциям исключительно позитивный оттенок и что, даже когда она злится или плачет, её лицо остаётся светлым. Но я заблуждался. Даже она могла выглядеть иначе. Так, будто намерена причинить кому-то боль. Обращённое ко мне, её лицо тут же поменялось. Улыбка на нём смешалась со смущением. Сакура помогла мне подняться. Мои брюки и рубашка промокли насквозь — хорошо, что сейчас лето. Я не чувствовал холода. Из-за жаркого воздуха, а ещё потому, что она держала меня за руку. Когда я подобрал сумку, Сакура, с силой потянув меня за собой, зашагала в сторону старосты. Я посмотрел на него. Заметив его ошалелый вид, я убедился, что он больше не будет красть мои вещи. Мы прошли мимо него, но, когда я решил, что меня так и будут волочить на буксире, Сакура внезапно остановилась, и я врезался ей в спину. Наши зонты столкнулись, сбросив целый ворох капель. Не оборачиваясь, она спокойно и громко произнесла: — Такахиро, теперь я тебя ненавижу. Никогда ничего не делай ни для меня, ни для моих знакомых. Тот, кого звали Такахиро, ничего не сказал. Когда я напоследок глянул на его спину, выглядело так, будто он плачет. Затем Сакура притащила меня к себе домой. Молча провела внутрь, выдала полотенце и сухую одежду, приказав принять душ. Я решил не ломаться и воспользовался любезностью. Взяв мужскую футболку, штаны и спортивную куртку, я впервые узнал, что у Сакуры есть брат на несколько лет её старше. Я ведь даже не знал состава её семьи. Когда я переоделся, она позвала меня в свою комнату на втором этаже. И встретила меня там, сидя на полу на коленях. А затем вместе с ней я приобрёл новый для себя опыт. Я редко общался с людьми и не знал, как называется это действо — когда два человека прямо и откровенно облекают в слова то, что лежит на сердце. Так что я позаимствую название, которое дала Сакура. Она сказала, что мы с ней миримся. И ничто из пережитого мною до сего дня в отношениях с людьми не отзывалось таким щекочущим стыдом. Она извинилась передо мной. Я извинился перед ней. Она мне всё объяснила. Мол, я надеялась, ты примешь озадаченный вид, а потом рассмеёшься. На это и я объяснил. Мол, не знаю почему, но мне показалось, что надо мной потешаются, и я разозлился. Она сказала, что пошла за мной, потому что ни в коем случае не хотела, чтобы у нас всё разладилось, а заплакала, когда я её сбил с ног, потому что попросту испугалась мальчишеской силы. Я от всего сердца попросил у неё прощения. В какой-то момент моё любопытство заставило меня спросить о брошенном под дождём старосте нашего класса. Оказалось, он и правда раньше встречался с Сакурой. Я честно изложил то, о чём думал, пока меня поливало дождём. Что Сакуре лучше проводить время не со мной, а с тем, кто всерьёз о ней заботится, — вот как он, например. Мы с ней всего лишь случайно столкнулись в больнице. Но за это она меня отругала: — Нет, не случайно. Нас всех привёл сюда собственный выбор. То, что мы попали в один класс или встретились в тот день в больнице, не случайность. И не веление судьбы. Нас свели наши решения, принятые до сих пор. Мы встретились по своей воле! Я прикусил язык. Не смог ничего сказать. Я правда многому у неё научился. В конечном счёте, если бы ей оставался не год, а больше, она бы преподала мне и другие уроки. Хотя, конечно же, на это никакого времени не хватит. Я позаимствовал у неё одежду, пакет для мокрой школьной формы и обещанную книгу. «Я читаю в том порядке, в каком книги попали мне в руки, поэтому сначала закончу те, что уже стоят на полке, а это может затянуться», — сообщил я Сакуре, и она ответила, что я могу вернуть книгу через год. Иначе говоря, я поклялся быть ей другом до самой смерти. На следующий день, когда я пришёл в школу на дополнительные занятия, моя сменка оказалась на месте. Я прошёл в кабинет. Сакура ещё не пришла. Начался первый урок, но она так и не появилась. Как и на втором, и на третьем. Она ни разу не попалась мне на глаза, даже когда закончились занятия. Почему её не было, я узнал вечером того же дня. Глава 6 Мы снова встретились в субботу на той же неделе, в больничной палате. С утра было пасмурно, и температура воздуха снизилась до вполне терпимой. В письме Сакура сообщила, в какое время разрешены посещения, и я, что называется, пришёл её навестить. А правильней сказать — явился на зов. Её поместили в одноместную палату. Когда я прибыл, других посетителей у неё не было, а Сакура, одетая в типичную больничную пижаму и с торчащей из руки трубкой, повернувшись лицом к окну, исполняла какой-то диковинный танец. Я окликнул её из-за спины, она подпрыгнула от неожиданности и с визгом зарылась в одеяло. Присев на стоявший возле кровати металлический стул, я стал ждать, пока паника прекратится. Внезапно она успокоилась и как ни в чём не бывало села в кровати. Спонтанность её натуры могла проявиться где угодно и когда угодно. — Не вваливайся без стука! Я уж подумала, от стыда раньше времени помру! — Столь беспрецедентная смерть обеспечит меня сюжетом для анекдотов на всю оставшуюся жизнь. Ладно, на вот тебе гостинцев. — Да это лишнее!.. Ой, клубника! Давай есть. Принеси тарелки, они в той тумбочке. В точности исполнив указание, я достал из стоявшей рядом белой тумбочки пару тарелок и вилок, а также ножик и сел обратно на стул. Кстати, о гостинце: мои родители специально выделили на него денег, когда я сказал им, что иду в больницу навестить одноклассницу. Поедая очищенные от плодоножек ягоды клубники, я поинтересовался, как Сакура себя чувствует. — Полный порядок. Показатели немного выбились из нормы, папа с мамой заволновались и настояли на госпитализации, а мне как-то всё равно. Полежу тут пару недель, меня накачают специальными лекарствами, и я снова пойду в школу! — К тому времени дополнительные занятия тоже закончатся и начнутся полноценные каникулы. — А, ну да. Значит, нам с тобой нужно составить план на лето. Я посмотрел на тянущуюся от её руки трубку. Она подсоединялась к пакету с прозрачной жидкостью, висевшему на стальной стойке, снабжённой колёсиками. Тут у меня возник вопрос: — А как ты объяснила другим — например, госпоже лучшей подруге, то есть Кёко, — что с тобой случилось? — Сказала, что мне вырезают аппендицит. В больнице тоже согласились сохранить тайну. Друзья и так за меня здорово переживают, и мне всё труднее решиться сказать им правду. А ты, о [мой друг], несколько дней назад поваливший меня на кровать, что посоветуешь? — Хм… По крайней мере госпоже лучшей подруге, Кёко, однажды сказать придётся. Но в конечном счёте мне следует уважать твоё решение, о та, кто несколько дней назад меня обнимала. — Не напоминай! Позор один! Вот сдам тебя Кёко, пока жива, а ты будь паинькой и позволь себя убить. — Желаешь превратить лучшую подругу в преступницу? Грешное дело. — Кстати, почему «госпожа лучшая подруга»? — Так я мысленно зову Кёко. По-дружески. — А звучит как официальное обращение. Вроде «господина директора». Она недоумённо пожала плечами. От обычной себя она, похоже, ничем не отличалась. Сакура писала мне о своём состоянии, но, убедившись, что она на самом деле выглядит здоровой, я вздохнул с облегчением. Я боялся, что смерть внезапно решила поторопиться. Но, судя по увиденному, напрасно. Лицо Сакуры светилось от радости, движения были полны энергии. Успокоившись, я достал из сумки новенькую, свежекупленную тетрадку.