— ВЫ не упустили ее. — Он удостоил ее таким взглядом, что Джейн почувствовала себя выше ростом футов на десять. Мур был не из тех, кто мог хлопнуть по плечу или разразиться шумной хвалебной речью. Она вообще не слышала, чтобы он повышал голос, даже когда сердился или волновался. Но вот такой взгляд, когда он одобрительно повел бровью, а губы дрогнули в полуулыбке, был для нее дороже всяких похвал. Зардевшись от удовольствия, она потянулась к пакету с едой, которую прихватила по дороге. — Хотите поужинать? Я заехала в китайский ресторанчик, тут неподалеку, купила нам ужин. — Совсем не обязательно было это делать. — Но я все-таки сделала. Мне кажется, я должна перед вами извиниться. — За что? — За сегодняшнее. Эта глупость с тампоном. Вы вступились за меня как настоящий мужчина. А я все неправильно истолковала. Повисла неловкая пауза. Они стояли на крыльце, не зная, что сказать, — два человека, еще только притирающиеся друг к другу и пытающиеся преодолеть первые трудности общения. Потом он улыбнулся, и его обычно мрачное лицо стало заметно моложе. — Я умираю с голоду, — сказал он. — Несите сюда эту еду. Рассмеявшись, она зашла в дом. Риццоли была здесь впервые и с интересом разглядывала обстановку, обращая внимание на характерные признаки женского присутствия. Ситцевые занавески, акварели с цветами на стенах. Она не ожидала увидеть такое. Черт возьми, в его доме было куда больше женского, чем в ее квартире. — Пойдемте на кухню, — предложил он. — Мои бумаги там. Он провел ее через гостиную, и она увидела маленькое пианино. — Ба! Вы играете? — спросила она. — Нет, это Мэри. Мне медведь на ухо наступил. «Это Мэри». В настоящем времени. Джейн вдруг поняла, почему в доме так по-женски уютно: в нем все еще существует Мэри в настоящем времени, и дом просто ждет, когда вернется хозяйка. Фотография жены Мура стояла на пианино, и с нее смотрела загорелая женщина со смеющимися глазами и растрепанными на ветру волосами. Мэри, чьи ситцевые занавески все еще висели на окнах дома, в который она никогда не вернется. На кухне Риццоли выставила сумку с едой на стол, заваленный бумагами. Мур принялся разгребать папки и нашел ту, которую искал. — Здесь запись об осмотре Елены Ортис в пункте скорой помощи, — сказал он, вручая ей папку. — Корделл нарыла? Он иронично улыбнулся. — Похоже, меня окружают женщины, куда более компетентные, нежели я сам. Она раскрыла папку и увидела фотокопию бланка, исписанного каракулями доктора. — У вас есть перевод этой абракадабры? — Здесь фактически изложено то, о чем я вам уже рассказал по телефону. Незарегистрированное изнасилование. Не собраны образцы, нет проб ДНК. Даже семья Елены была не в курсе. Риццоли закрыла папку и положила ее на прежнее место. — Позор, Мур. Эта свалка выглядит так же, как и мой обеденный стол. Даже места нет, где можно поесть. — У вас тоже вся жизнь в этом? — спросил он, расчищая стол. — А из чего вообще-то состоит жизнь? Сон. Еда. Работа. Впрочем, иногда, если повезет, мне удается еще часок перед сном провести в компании любимого Дейва Леттермана. — А как насчет бойфрендов? — Бойфренды? — Она фыркнула и принялась выкладывать картонные упаковки с едой, салфетки и палочки. — Ах, да! Кажется, мне удалось всех их разогнать. — Только произнеся это, она осознала, что ляпнула лишнее. И поспешила добавить: — Я не жалуюсь. Если мне нужно работать в выходные, то, по крайней мере, никто не скулит по этому поводу. Я не выношу нытиков. — Ничего удивительного, ведь вы полная их противоположность. Что предельно ясно дали мне понять сегодня. — Да ладно. Я, кажется, извинилась за это. Он достал из холодильника два пива и сел за стол напротив нее. Она никогда не видела его таким — в рубашке с закатанными рукавами, расслабленным. Таким он ей нравился. Не строгий Святой Томас, а простой парень, с которым можно поболтать по душам, посмеяться. Парень, который, если бы только захотел пустить в ход свое обаяние, мог свести с ума любую женщину. — Знаете, не нужно все время казаться жестче, чем вы есть на самом деле, — неожиданно сказал Мур. — Нет, нужно. — Почему? — Потому что они считают меня слабой. — Кто они? — Типы вроде Кроу. Лейтенант Маркетт. Он пожал плечами. — Всегда найдутся такие. — Почему получается так, что я постоянно плетусь в хвосте, работая с ними? — Она открыла свою банку с пивом и сделала глоток. — Именно поэтому я вам первому рассказала про ожерелье. Вы не из тех, кто норовит присвоить себе чужую славу. — Мне становится грустно, когда начинают спорить о том, кто был первым. Джейн взяла палочки и принялась за цыпленка «кунг пао». Щедро сдобренный специями соус обжигал рот — именно такие блюда она любила. Она не поморщилась, даже когда очередь дошла до острого перца. — Еще в управлении по борьбе с наркотиками я вела по-настоящему громкое дело и была единственной женщиной в команде, остальные пятеро были мужчины. Когда мы раскрыли дело, состоялась большая пресс-конференция. Телекамеры, и все прочее. И знаете что? Перечислили имена всех, кто работал, а меня не назвали. Никого не забыли, кроме меня. — Она отхлебнула еще немного пива. — Я сделаю все, чтобы подобное больше не повторилось. Вам, мужчинам, легче — вы можете полностью сосредоточиться на расследовании, сборе доказательств. А мне приходится тратить массу сил на то, чтобы заставить вас услышать мой голос. — Я прекрасно вас слышу, Риццоли. — Вы приятное исключение из правила. — А как же Фрост? Разве у вас с ним проблемы? — Фрост просто овца. — Риццоли поморщилась от невольно вырвавшейся колкости. — Жена здорово его вымуштровала. Оба рассмеялись. Достаточно было хоть раз послушать жалкий лепет Барри Фроста: «Да, дорогая; нет, дорогая», — когда он беседовал по телефону с женой, чтобы уже не сомневаться в том, кто в доме Фростов хозяин. — Поэтому он никогда не сделает карьеры, — сказала она. — Нет в нем огонька. Слишком хороший семьянин. — Разве хороший семьянин — это плохо? Я, например, жалею, что мне не удалось стать таким. Джейн отвлеклась от мяса по-монгольски и заметила, что он смотрит не на нее, а на ожерелье. В его голосе она уловила боль и растерялась, не зная, что сказать в ответ. А потом решила, что лучше ничего не говорить. Она испытала облегчение, когда он вернул разговор в прежнее русло. В их профессиональной среде убийство всегда было самой безопасной темой. — Здесь что-то не так, — сказал он. — Я никак не могу понять, в чем смысл этого ритуала. — Он оставляет себе сувениры. Обычное дело. — Но какой смысл в сувенире, который ты собираешься передать кому-то другому? — Некоторые преступники имеют привычку дарить ворованные украшения своим женам или подружкам. Их почему-то заводит, когда они видят свой подарок на шее возлюбленной, а тайна его происхождения будоражит кровь. — Но наш герой действует иначе. Он оставляет сувенир на месте СЛЕДУЮЩЕГО преступления. Он не стремится завладеть памятной вещицей. Ему не нужно подпитывать свое возбуждение воспоминаниями о прошлом убийстве. Я не вижу здесь эмоционального аспекта. — Может, это символ собственности? Как у собаки, которая метит свою территорию. Он использует украшение, которым метит следующую жертву. — Нет. Не то. — Мур взял пакетик с цепочкой, взвесил его на ладони, словно это могло помочь ему угадать предназначение странного сувенира. — Главное, что мы вычислили, по какой схеме он действует, — сказала она. — И теперь точно знаем, чего ожидать на месте следующего убийства. Он взглянул на нее. — Вы только что ответили на вопрос. — Какой? — Он метит не жертву. Он метит место преступления. Риццоли опешила. Она сразу уловила разницу. — Боже! Помечая место… — Это не сувенир. И не символ собственности. — Он отложил в сторону цепочку — филигранную золотую нить, которая хранила следы прикосновения двух убитых женщин. Риццоли содрогнулась.