– Нет, не показалось, я слышала! И ещё я слышала, как кто-то… – Тихо! – Мама подняла указательный палец. – Хедвиг права. В дверь стучат. Папа встаёт, натягивает штаны и клетчатую рубашку. Потом идёт к лестнице. Как ему только не страшно. – Нет! – кричит Хедвиг и бежит за ним. Мама уже догнала их. Она надела халат и протёрла глаза. Хедвиг тянет и дёргает папу за рубашку. – Не открывай! Я слышала, как кто-то кричал! – Тогда тем более надо открыть, – высвобождаясь, говорит папа. Мама берёт Хедвиг за руку. – Ну-ну. Не бойся. Но Хедвиг ещё как боится – так сильно, как никогда ещё не боялась. – Это может быть опасно! Всё пропало, думает она. Сейчас папа откроет дверь, а там скелет в сапогах и с чёрными дырами вместо глаз. Из дыр выползет тысяча червяков, они, извиваясь, проникнут в дом и сожрут нас. А призрак Глюкман будет стоять и смеяться. Папа поворачивает ключ. Хедвиг вся сжимается у мамы за спиной, от ужаса разболелся живот. Папа открывает. На крыльце стоит кто-то высокий и статный и стучит зубами. Обычно этот человек выглядит довольно стильно, но сейчас он похож на мокрую, жалкую тряпку. С жёлтой хлопчатобумажной куртки льётся вода, сандалии все в грязи. – Я не могу! – воет папа Стейка. – Я не могу разжечь этот чёртов огонь! Стефан уже посинел от холода! Папа Хедвиг знает, что надо делать. Он быстро надевает сапоги и плащ, нахлобучивает на голову зюйдвестку и бежит к амбару за инструментами для чистки дымохода. Папе Стейка тем временем выдают полотенце и сухую майку, мама греет на плите воду для чая. Вот уже папа Стейка немного обсох и кажется не таким жалким. Он облегчённо вздыхает и разглядывает тёплый уютный дом. Мама зажгла лампы. – Как тут хорошо, – говорит папа Стейка. – А ведь у вас точь-в-точь как в обычном городском доме. Мама кивает. – Немного неудобно жить без электричества, да? – спрашивает она. – Да, пожалуй. – Папа Стейка отпивает горячий чай из кружки. – Только вот… раньше-то люди так и жили. И прекрасно обходились без электричества! – Ага, – отвечает мама и протягивает ему бутерброд. – Только ещё они умели разводить огонь в печке. Папа Стейка вздыхает. Как они могут сидеть тут и болтать о всякой чепухе? Неужели никто не понимает, что может случиться? Хедвиг тянет папу Стейка за майку. – Вы слышали крики? – спрашивает она. – Вот только что. Папа Стейка задумчиво жуёт бутерброд. – Вроде что-то слышал, – бормочет он. – Но я не понял, что это было. Такой странный звук. – Ночью звуки иногда кажутся необычными, – объясняет Хедвиг мама. – Может, просто кровля на погребе скрипнула. Что за глупости! Хедвиг знает, как скрипит кровля на погребе, и знает, как кричат призраки. Это совершенно разные звуки! – А Стейк остался дома совсем один? – спрашивает она. – Да. Он наотрез отказался идти со мной. Наверно, мокнуть не хотел. Хедвиг вглядывается в чёрную ночь за окном. Возможно, сейчас Глюкман залезает в окно «Чикаго». Возможно, через пять секунд Стейка уже не будет в живых. Наконец дверь открывается, и входит папа с ядром и щёткой. – Быстрее, – говорит Хедвиг. – Надо спешить. – Да ладно, никакой особой спешки нет, – считает папа, но всё же достаёт зонтик для папы Стейка. И они уходят прочь по тёмной, мокрой дороге. И двух минут не прошло, а мама уже зевает и хочет пойти спать. Но Хедвиг не соглашается. – Мы должны дождаться папу. Не то… – Не то что? Не то они так и не узнают, жив ли Стейк. И жив ли папа. Возможно, Глюкман уже притаился в «Чикаго» и поджидает их. И, когда они войдут и увидят на кровати бледного окровавленного Стейка, Глюкман с жутким воем набросится на них и прикончит. Ага, теперь-то я понял, что это были за крики, успеет перед смертью подумать папа Стейка. – Не то я не усну, – отвечает Хедвиг. Чтобы снова не слушать эту идиотскую теорию про кровлю на погребе. Ночь выдалась длинная. Мама всё-таки уснула – на диване, а Хедвиг сидит, прямая как свечка, и ждёт. Не такое уж это долгое дело – прочистить дымоход. Хедвиг точно знает. Когда папа чистит трубу в «Доме на лугу», это занимает семь или восемь минут. А его нет уже целых полчаса. Хедвиг дёргает маму. – А ты знала, что Глюкман ест червяков? – шепчет она. – А? Знала? Он их ест, ага. – Если он так сказал, то просто чтобы попугать тебя, – смеётся мама. – Наверно, он нёс их на компост, только и всего. – Мама зевает и гладит Хедвиг по щеке. – Ты его не слушай. Бритт-Ингер из Кюмлы с ним когда-то работала, она говорила, что Глюкман немного странный. Употребляет наркотики и всякое такое. Хедвиг молчит. И думает: она была в саду у Глюкмана. И у него нет никакого компоста. Хедвиг просыпается оттого, что папа подхватывает её своими сильными руками, относит в их с мамой большую кровать и осторожно кладёт посерединке. – Стейк жив? – полусонно спрашивает Хедвиг. – Конечно жив, креветка. До смерти так легко не замёрзнешь. Теперь у них горит печка, им тепло и хорошо. Пошатываясь, приходит мама и сразу падает в постель. Прежде чем провалиться в сон, Хедвиг слышит, как они шепчутся. – Бедолаги, – говорит папа. – Представляешь, они всё лето лазили в дом через окно! – Что? – удивляется мама. – Почему? – Они не догадались, что замок был закрыт на два оборота. Чёрное Сегодня двадцать первое июля. Бабушкины похороны. На похороны надо одеваться во всё чёрное, так полагается. У Хедвиг ничего чёрного нет. На кровати лежит жёлтое платье и синее. Хедвиг может сама выбрать, какое надеть. Это трудно. А вдруг остальные люди, которые придут в церковь, скажут, что только дурочки надевают на похороны жёлтые платья? – Где мой фотоаппарат? Хедвиг знала, что рано или поздно это случится. И всё равно сердце уходит в пятки, когда из кабинета – комнаты, где мама шьёт, гладит и пишет поздравительные открытки, – доносится мамин голос. Ещё в этой комнате, в комоде, хранится мамин фотоаппарат. Вернее, хранился. – Разве он не в комоде? – спрашивает папа. – Нет. – Наверно, ты его где-то посеяла. Ага, думает Хедвиг. Она сидит на кровати, поджав колени к подбородку, и слушает. Пусть мама решит, что сама потеряла свой фотоаппарат.