Он стянул мои очки с искореженного жесткого лица и посмотрел на меня глазами, которые удивили бы меня сразу же, если бы я потрудилась заглянуть в твои воспоминания. Они были темно-карие, с красными искрами в глубине. Это был цвет потрескавшегося вулканического стекла, радужка почти сливалась со зрачком, и глаза почти ничего не выражали. Они куда больше подходили этому лицу, чем сверкающие зеленые глаза, которые ты запомнила. – Он часами сражался с ним в одиночестве, – сказало новое действующее лицо, – потом вломилась оборванная кавалерия во главе с безумным душкой Матфием. Они почти достали номер Седьмой. Почти. Гидеон не мог бежать, если сражение было проиграно. – Я не успела ничего ответить, когда услышала: – Он похож на твою мать. – Почему все вечно сводится к моей матери? – пропищала я, как сдувающийся воздушный шарик. – Ты кто? Откуда ты вообще знаешь мою мать, которая, судя по всему, была той еще сукой. – Меня зовут Пирра Две, – сказало привидение. – Командор Второго дома, глава специальной разведки Трентхема, рыцарь мертвого ликтора. Восьмеричное слово разделило нас. Так же, как тебя и твою девушку. Правда, я – случайность, и он забрал у меня больше, чем забрали у тебя. Я сумела залечь на дно, спрятаться даже от него. За два года до твоего рождения мой некромант завел роман с твоей матерью… не зная, что я делаю то же самое при помощи его тела. – Что за на хрен… – Она была самой опасной женщиной, которую я встречала в жизни, после меня самой, – сказала Пирра Две, – и той еще сукой, ты совершенно права. К этому моменту я уже была вне себя и более-менее утратила разум, так что просто пискнула: – И что мы будем делать? – Понятия не имею, – спокойно сказал… сказала она, – я бы постаралась выбраться отсюда живой, но шансы у нас не слишком хорошие. Если мы останемся на месте, нас размажет, ну или нас кто-то съест. Если мы поплывем, нас все равно размажет или съедят. Я исцеляюсь быстрее обычного человека, но ненамного. Я не успела по-настоящему взбеситься, когда Пирра вдруг втянула воздух сквозь стиснутые зубы и сказала: – Так вот что ты задумал, Августин… Я прижалась к окну. Река выглядела очень глубокой. Мы оказались в огромном водовороте, освещенном ярким электрическим светом тонущей станции. Снаружи – еще на километр пониже, пожалуй, – виднелось бледное брюхо Реки, утыканное скалами. И прямо внизу вода вдруг забурлила. Станция опять наклонилась, так что я все видела. В дне раскрылась дыра. В нее влез бы весь Дрербур, и еще место бы осталось. Огромное, мрачное, черное пятно со странными неровными краями. Только когда свет добрался дотуда, я поняла, что из краев дыры росли огромные человеческие зубы. Каждый высотой примерно в шесть человеческих ростов и шириной в два, с зубчатыми краями, как у резцов. Зубы подрагивали, как будто у дыры текли слюнки. В ней ничего не было. Она казалась чернее космоса, она поглощала саму реальность. И, падая прямо в нее, в воде продолжали бороться крошечные фигурки. Августин и император. Ианта немного от них отстала и парила повыше. Прикинув, сколько смелости нужно, чтобы расположиться над зубастой бездной, я изменила свое мнение об Ианте Тридентариус, решив, что у нее самые крепкие яйца во всей галактике. – Устье открылось для Джона, – сказала Пирра отсутствующим тоном. Не триумфальным и не грустным. – Наверное, Река думает, что он – Зверь Воскрешения. Император боролся. Я-то думала, что он может просто выскочить из Реки, сделать то же самое, что сделал с Мерси, и разорвать Августина на куски, но течение швыряло его, как куклу. Единственное, на что его хватало – пытаться удержаться на одном месте. Августин каким-то образом привязал его к себе. Он неумолимо подталкивал императора вниз, к огромной пасти. Станция снова вздрогнула, плекс перед нами тоненько завизжал, ломаясь. Августин с богом все дергались и дергались в воде. А потом появились языки. Из пасти что-то рвануло. Вода вскипела огромными мерзкими пузырями. Бахрома огромных, похожих на языки щупалец выстрелила вверх. Они были обычного розового цвета, как нормальный язык, не адский, и их было не меньше тысячи, они толкались, боролись, слепо ощупывали воду вокруг. Пирра вздрогнула. Они синхронно дико корчились, течение ускорилось, закрутилось безумным водоворотом, я ощутила мощный тошнотворный толчок, и Митреум заскользил вниз, наклоняясь все сильнее. – Мы попали в течение, – спокойно сказала Пирра. – Если пасть не закроется, нас утащит туда. – И тебе нормально? Может, что-нибудь сделаем? Ну, типа, выберемся отсюда! – Я десять тысяч лет провела в затылочной доле мозга, и мой некромант мертв, – ответила рыцарь, – у меня плоховато с эмоциями. Но у меня есть заряженный револьвер. – И что, пустим себе в рот по пуле? – Тоже вариант, – согласилась Пирра. – Шутка. Ну, почти. Из центра водоворота прорвались языки, и два некроманта оказались окружены радостным и диким гнездом влажных розовых щупалец. Когда эти гигантские инфернальные мышцы распались, развалились, пропали, из них забили струи крови. Император задергался – один из языков обвился вокруг его ноги. Одной рукой император держал Августина за запястье – чудовищная пародия на попытку спасти, вытащить из бездны, Августин же схватил его за другую руку. Еще один язык скользнул вверх, к Ианте, и тонкая струйка крови прорезала воду. Августин пытался жестикулировать. Издали мне казалось, что он безнадежно и беззвучно орет прямо в воду. Может быть, Ианта что-то и понимала. Язык тянул его вниз. Он пытался отпихнуть его ногой, но все новые и новые щупальца тянулись снизу. Дергаясь, он каким-то образом умудрился пихнуть императора прямо в жадное гнездо языков, которые обхватили его за ноги – и чудовищная пасть захлюпала, всасывая воду. Митреум рухнул вниз. Я не успела заметить, что случилось, когда станция покатилась вниз. От нее отваливались куски, обломки металла падали на дно Реки, рушились целые отсеки, посыпался мусор – панели, механизмы, пластины корпуса. Огромный корабль медленно скользил вперед, к голодной пасти. Он зацепился за какую-то скалу. Я слышала рев воды и треск металла. Хватит с меня. – В жопу, – сказала я. – Пуля, вода или подождем? – поинтересовалась Пирра. Я и раньше делала подобный выбор. Между смертями. Смерть выжидательная. Смерть оптимистическая. Харроу, последний раз, когда я выбрала смерть, я умерла, глядя на тебя. Открою тебе один секрет: очень легко было умирать, думая, что твоей смерти я уже не увижу. Уйти, пока не ушла ты. А теперь я оказалась здесь одна, держа при этом в заложниках твое тело. В космической станции на дне Реки. Меня засасывало в какой-то мерзкий ад, предназначенный исключительно для неупокоенных душ чудовищных планет. У меня был выбор: застрелиться, лопнуть от чудовищного давления воды или подождать, пока меня раздавят несколько тонн металла. Ну или можно было выжить, чтобы меня утащило в ад. Хотела бы я сказать, что думала о тебе. Харрохак, я столько хотела тебе сказать. Я хотела бы перед немыслимым неминуемым концом думать о тебе, хотела бы, чтобы последним моим словом стало твое имя, чтобы с ним я ушла в темное сердце неизвестного загробного мира. Но на самом деле передо мной предстали вся моя жизнь и смерть. Я оказалась дочерью бога – кстати, маршал, отсоси – и при этом всего лишь динамитной шашкой. Пешкой в тысячелетней партии. Ну, то есть, конечно, я думала и о тебе тоже. Если бы я могла прекратить все это много лет назад, я бы прекратила все это много лет назад. А главное – я капец как разозлилась на Девятый дом. Пока я тряслась, Пирра сбила меня с мысли спокойным: – Твоя мать никогда бы не выбрала пулю. – Да, она предпочла тюрьму. И, взяв с тебя пример, я ударила мечом прямо в подрагивающее окно. Оно треснуло. Поток грязной, пенящейся, отвратительной воды сбил нас обеих с ног и швырнул на пол – я ударилась о палубу задницей. А потом весь коридор съежился, как лопнувший воздушный шарик. Мир потемнел. Я не успела даже вдохнуть, когда оказалась в воде. Меня ударило примерно о двадцать поверхностей, вода сомкнулась у нас над головами, и мы бросились к дыре в борту. Мы просочились через узкий колючий проход и оказались снаружи. Я не умею плавать, ну да и хрен с ним. Я даже не поняла, права ли была Пирра насчет дыхания. Мне показалось, что мне на грудь встал Крукс. Что-то ужасное творилось с ушами. Мы кувыркались в воде, и я даже подумала, что это и есть конец. Я решила, что твои глазные яблоки сейчас взорвутся. Но этого не произошло, и я увидела, что случилось, когда мы поплыли прочь от искалеченной и умирающей космической станции. Высоко над гнездом языков парила Ианта, похожая на дрожащий белый листок в сердце водоворота, а бог и Августин продолжали бороться. Языки почти втянулись в пасть, и бог явно не выигрывал. Щупальца обхватили его крепко, и Августин подталкивал его вниз. Кажется, щупальца больше интересовались императором, чем Августином, хотя против Августина они тоже ничего не имели. Отчаяние бога было очевидно, хотя в глазах у тебя уже мутилось. Если Августин хотел освободиться и выбраться отсюда, ему пришлось бы прекратить борьбу. Или он мог продолжить, убедиться, что император уйдет в устье, и сам пропасть при этом. Над ними плыла, как паникующая бабочка, третья сила. Ианта могла все изменить. Если бы Августин как следует пнул бога в сторону ада, а потом Ианта вытащила бы его, освободив от языков, спастись смогли бы оба. Я смотрела, почти ничего не видя, как Ианта поднимает руки. Поток расступился вокруг нее, вода закрутилась мутными толстыми струями, покрасневшими от крови, и все языки разом задергались. Я видела, как Ианта бросилась вниз, оторвала языки от императора Девяти домов и освободила его. Языки тут же сплелись вокруг Августина, чтобы молча утащить его в жадную пасть, в ад, предназначенный для демонов. И в этом была вся Тридентариус. Она получила один шанс и не просто просрала его, а просрала с таким великолепием, что это впечатлило бы тебя, если бы ты ее за это не возненавидела. Ианта, избравшая свою судьбу рядом с тем, кто лгал всем и обо всем. Ианта, снова ударившая в спину своего рыцаря. Ианта, которая, когда мир пришел в равновесие, протянула руку и надавила на чашу весов с надписью ЗЛО. Она исчезла из виду, ее скрыла вода. Языки отпрянули, зубы сжались, закрывая огромную голодную пустоту. А потом давление схватило тебя, и твоя грудь сжалась. * * * Харрохак, ты знала, что, когда тонешь, вся жизнь вспыхивает перед глазами? Когда я умирала, захватив тебя с собой – надолго ли мне удалось сберечь твою жизнь, часа на два? – я не знала, увижу ли я обе наши жизни. В конце всего выяснилось, что мы остались вдвоем, переплетясь, как всегда и было. Грань между нами размылась, как будто вода смыла чернильные контуры. Сплавленная сталь. Смешанная кровь. Харрохак-и-Гидеон. Гидеон-и-Харрохак. Наконец-то. Но когда все почернело и я умерла во второй раз, я тебя не увидела. Я не увидела даже себя. А увидела я яркий солнечный свет и размытую фигуру, расплывающуюся по краям. Сначала мне показалось, что это женщина – женщина с мертвыми глазами и серым лицом, таким прекрасным, что оно почти пересекло эту грань и стало отвратительным, женщина с моими глазами, потемневшими в смерти, и волосами, повисшими мокрыми тяжелыми прядями. С усталым возмущением я поняла, что в конце времен, после всего, что мне пришлось пережить, после последнего слова, последнего удара, последней капли крови в воде, твоя тупая мертвая девка пришла забрать тебя. Она сказала чужим, неправильным голосом: – Начинай качать. Я знаю, что у нее раздроблена грудина, не обращай внимания. Мы должны ее запустить. По моей команде. Руки нажали. Мы умерли. 53 Полчаса назад – Ты уверена, – сказала Харрохак. – Конечно нет, – ответила Дульси Септимус, – но я некромант Седьмого дома… или была им при жизни. Абигейл не могла почувствовать то, что почувствовала я, когда мы обе выглянули наружу. Я не эксперт в области призраков, но я кое-что знаю об управлении другими. Твоим телом никто не завладел, Харроу, но что-то тут есть. И это не фрагмент и не призрак, и совсем не похоже на Спящую. Голубые глаза внимательно смотрели на нее, а она невидящим взором уставилась на стены лаборатории: они прогибались, потому что весь замок наверху рушился, аккуратно уничтожая сам себя. Складывался и менялся, как будто его сжали в гигантском кулаке. Проломы в стенах и разрывы в перегородках тоже изменились – изменились уже знакомым образом. Теперь за ними виднелась не тьма, а белое и твердое отсутствие пространства и времени, которое она уже видела в другом пузыре. Бесцветная рана бездны, граница ее разума, ее возможностей в Реке. – Это может ничего не значить, – сказала Дульси. Харрохак зачем-то спросила: – Зачем ты мне это рассказала?