– Я не знаю. – Мы разговаривали. Я хочу знать, что это значило. – Я не помню. Ты посмотрела в его ясные зеленые глаза. Выражение его лица не изменилось, как и голос. Ты не смогла сдержать недоверчивое презрение. – Ты не помнишь? Святой долга развернулся к тебе всем телом. Он держал в руках рапиру – но как метлу, а не как готовое к бою оружие. Он слегка свел брови, чуть-чуть нахмурился. Он посмотрел на тебя и сказал голосом, который ты хорошо знала со своих восьми лет. – Я иногда… забываю. Это был бесстрастный, стальной голос человека, который то ли защищался, то ли знал, что он в большой опасности. Голос человека, который признавался в своей главной слабости. Ты хорошо знала этот голос, потому что сама так говорила. «Поймите, что я сумасшедшая». Позднее, когда Митреум обыскали, тела Цитеры на алтаре не оказалось. Бог сказал, что не чувствует ее на станции. * * * Позднее, вернувшись в свои комнаты – уже знакомые, почти приятные, опрятные и пустые, – ты взрезала себе вену и начала обновлять все костяные обереги кровью. На это ушло несколько часов. Ты не только полностью защитила окна снаружи, что потребовало сложной и тщательной дистанционной работы с конструктами. Ты нанесла дополнительный слой заклинаний вокруг внутренних окон и понадеялась, что этой наспех наложенной защиты хватит на одну спокойную ночь. Ты стояла в маленькой прихожей и покрывала свежую кровь тонким слоем костяной пыли, когда услышала шаги в коридоре. Ты стояла очень тихо и слушала: – Надеюсь, ты доволен. – Ни капельки. – Какой отвратительный, жалкий, гротескный фарс. – Ну ради бога, откуда мне было знать про сигнализацию мусоросжигательной печи? Боже, это ведь ты ее не отключила. – Как будто я специально. – Если ты собиралась сделать что-то другое, то ты сильно рисковала переборщить. Никто никогда не поверит, что ты так напилась случайно. – Иди в задницу. Я тебя чуть не ударила. Не смей больше никогда использовать ее. Втянул ее в это… и своего никчемного братика… оно того не стоило. – Она должна гордиться, что принесла хоть какую-то пользу, потому что это первый раз в жизни. Чертовски горжусь своим невозмутимым лицом. Кристабель, все прощено! Спокойной ночи, Мерси. Я буду молчать, но если ты соберешься заключить сделку с дьяволом, посмотри сначала, что он тебе предлагает. Надеюсь, ты задохнешься раньше, чем я пожалею об этом. Надеюсь, ты знаешь, что однажды я вырву гнилой призрак Кристабель из твоего трупа и сожру ее. Куда ты дела Цитеру? Шаги. Громкий голос: – Я уже сказала тебе и повторю. Я никогда не трогала ее, ты, мерзкий, снисходительный сукин сын. И все. Ты спряталась в комнате. По крайней мере ты смогла снять с себя шарфик, изображавший платье, и закутаться в собственную ночную рубашку. Причесаться, смыть с лица краску, смыть кровь от поцелуя Ианты и лечь, положив рядом с собой меч и оставив вечер позади. Тело тихо сказала: – Вода поднимается, и солнце восходит. Мы выдержим. Акт четвертый 32 Два месяца до убийства императора Четырнадцатая планета, которую тебя отправили убить, оказалась цветущим, пышущим талергией спутником маленькой горячей звезды. Она была пышная, живая, покрытая толстым ковром растительности, населенная многочисленными животными. Никто не хотел брать на себя ответственность за ее уничтожение. К сожалению, она стояла как раз на пути номера Седьмого, а для номера Седьмого, как выразился учитель, она была все равно что горячий пирожок. Ты была самой младшей. Планету оставили тебе – и Мерсиморн. Тело Цитеры так и не нашли. В первые несколько дней ее еще искали, но по-настоящему тревожился разве что император. Ты знала, что Августин подозревает Мерсиморн, хотя не понимала почему. Ианта предполагала, что Ортус где-то ее припрятал, хотя ты сильно сомневалась («Ну, ты понимаешь, – говорила она, – по… сексуальным причинам»). Она не винила тебя в том, что ты не смогла его убить. Как ни странно, не винил тебя и святой терпения, который многословно извинился за то, что не принял во внимание сигнализацию. Ты не заметила никаких перемен в его отношениях с Мерси, разве что они стали злиться друг на друга чуть-чуть меньше. Или в его отношениях с богом, или в ее отношениях с богом. Никакого смущения, никакого молчания за завтраком или пауз в разговоре при случайных встречах, они обменивались рукопожатиями с той же теплотой – или с той же холодностью, – что и раньше. Полное отсутствие уместного стыда навело тебя на мысль, что это случалось между ними и раньше. При этой мысли тебе захотелось сделать себе лоботомию. Несмотря на глубокое разочарование бога, святой долга пытался убить тебя уже дважды. Но, кажется, даже он от этого устал. И твои заклинания держались. В начале последней экскурсии твоя наставница удивила тебя. Когда вы приземлились на поверхность планеты и выяснили, что ее атмосфера пригодна для дыхания («Все равно следи, чем дышишь, – сказала святая радости, – планеты грязные»), она протянула тебе мешок, канистру с водой и бипер и велела идти. На заросшем густым лесом полюсе планеты посадить шаттл не вышло, так что тебе предстояла небольшая прогулка. – Ты справишься сама, – сказала Мерсиморн раздраженно и зло, но она всегда говорила раздраженно и зло. За последние несколько недель она нисколько не успокоилась. Просто она отвлеклась, как будто ее глаза уже видели Реку. – Я загляну на соседнюю луну. Там полно отраженной талергии. Рассчитай время. Не упусти ничего. Большая часть жизни тут в океане, но если я ошибаюсь, не давай никому себя съесть, пока будешь внизу. – Сестра, как мне защитить себя, пока я буду в Реке? – Ну, не я же у нас гениальная двухлетка! – рявкнула она. Ураганные глаза покраснели, и, говоря, она заламывала руки и смотрела вниз сквозь ресницы. – Я вернусь примерно через шесть часов. Пока. Впервые ты осталась одна на чужой планете. Земля под ногами воняла сыростью, в ней ползали маленькие червяки и жучки. Над головой шелестели и трещали листья всех оттенков зеленого: свежего и яркого зеленого, приглушенного, тускловатого зеленого, темного, серо-зеленого. Жаркий и влажный воздух напоминал чье-то дыхание. Солнце обрушивало тебе на голову безжалостное ультрафиолетовое излучение. Ты щурилась на свету. От пота волосы быстро закурчавились. Ты страшно нуждалась в стрижке. Два дня назад бог пригласил тебя в свою маленькую гостиную и предложил тебе стакан воды, продемонстрировавший, что он учится, и печенье, говорившее, что ему не чужд оптимизм. Император Девяти домов сказал: – Харрохак, когда за мной закроется дверь, я хочу, чтобы ты была в этой комнате. – Нет. – Харроу, прогресса не происходит. Это нормально. Я понимаю. Но я хочу дать тебе время. Хочу, чтобы у тебя было будущее. – Августин из Первого дома тренировал меня в Реке. Моя некромантия там несравненна, и так было с самого начала. Когда Зверь придет, я встречу его на его же территории. Бог посмотрел на тебя, изогнул губы в чем-то похожем на улыбку и сказал: – А ты еще упрямее меня. А я-то думал, что тут я монополист. Часто ты ощущала его разочарование, как тиски, как давно продуманное в подробностях прикосновение грубой веревки к шее. Так же часто взгляд его кошмарных черных глаз был подобен глотку прохладной воды в пустыне. Твоя любовь к богу походила на любовь к безупречному изгибу подвздошной кости. Твоя любовь к богу напоминала моменты безвременья, наступавшие сразу после пробуждения, когда ты не понимала, кто ты. Моменты, когда ты оказывалась в шкуре другой Харроу, Харроу, которая понимала все с кристальной ясностью. Чтить бога таким образом было легко. Когда-то ты думала, что твоя способность любить умерла, когда ты впервые увидела лик Гробницы, мертвый и неотразимый, воплощение вечной красоты. Хорошо, что что-то еще осталось. Ты надвинула на голову капюшон перламутрового ханаанского плаща. Солнечный свет палил сквозь него, падал на лицо радужными лучами. Вопили птицы. Небольшие, так что ты их не боялась. Ты их почти жалела. Очень неприятно было отнимать душу у такой планеты. Раньше тебе такого делать не приходилось, как не приходилось и убивать планеты в одиночку. Эти создания не умрут немедленно со смертью своей планеты. Они будут медленно меняться и наконец обратятся в танергических мутантов, не способных к размножению. Смерть как раз для Девятого дома. Смерть, которая приходит ко всем планетам, лишенным души. Почва в лесу была топкой и неровной, но первый час ты стоически шла вперед, попивая воду. Потом ты устала, и второй час провела в объятиях крупного, неповоротливого ходячего скелета. Тебе приходилось только отводить от лица ветки и листья – скелет рвался вперед, на ходу топча всплески талергии. С болью, похожей на ностальгию, ты подумала о Дрербуре и о доме, об огромном куполе, венчающем твой храм и кажущемся крошечной точкой с самого низкого уровня, о разреженной влажной атмосфере, о мертвой пустоте космоса за ней. Ты вспоминала шепот молитв в часовне, Второй колокол, гулко гудящий, звон его черного языка, пробуждающий весь Дрербур. Как будто какой-то древний звонарь перенапряг бицепсы, движимый священным рвением, и дергал, дергал и дергал за веревку. Тело шла рядом с конструктом. Солнце не высушило растаявший лед на ее неровно покрашенных волосах. Влажная жара джунглей ничуть не мешала ей, а напряжение не раскрасило ни длинные тонкие мускулистые руки, ни стройные изящные ноги, ни мертвые щеки. В последнее время она часто сопровождала тебя. Ты видела все признаки своей смерти. Тебе оставалось жить несколько месяцев. А может, уже и несколько недель. Бог был прав: ты не изменилась, ты не решила свою проблему. Ты была одиноким, отставшим, смертным ликтором. Остальные ушли далеко вперед, за Зверем Воскрешения, который явился, чтобы покарать их смертные грехи и убить их Князя Милосердного. И все же, в чужом лесу, среди папоротников, листьев, зеленых веток на фоне горизонта – небо было тоже зеленым, но постепенно становилось сдержанно синим – ты почти чувствовала, что снова можешь быть счастливой. Внутри тебя зияла дыра, но даже дыра в своей пустоте может быть полной. Ты еще не знала, но к этому моменту оказалась примерно в километре от того, что уничтожит твою радость. В дыре могут еще и черви водиться. 33 К четвертому часу ты поняла, что за тобой следят. Смутное ощущение присутствия чего-то очень крупного пробилось сквозь толстый слой талергии, и ты возмутилась: Мерсиморн не смогла определить характер планеты. Очевидно, здесь обитали большие млекопитающие, и тебе придется придумывать способ как-то укрыться, чтобы тебя не сожрали, пока ты будешь терзать душу планеты. Раздражение превратилось в подозрение, когда ты осознала, что обладатель талергической метки идет за тобой. Осторожно, держась примерно в ста метрах позади, но явно идет. Это было несложно. Скелеты ступали очень тяжело. Ты оставляла след, по которому прошел бы слепой полудурок беззвездной ночью новолуния. Ты снова разозлилась, на этот раз на собственную глупость, и остановилась.