Наверное, жизнь тебе спасло отчаяние. На протяжении всей своей некромантской карьеры ты готовилась к работе в космосе, то есть училась сражаться на расстоянии. Ликтор должен был это предвидеть. Он и раньше видел, как ты это делаешь. Но он не понял, что ты бросишься на него, вооружившись единственной оставшейся у тебя костью, своей собственной. Огромные шипы выросли из костей запястья, проросли из ладони, и ты кинулась вперед, стала бить его по груди, по лицу, по руке, держащей рапиру с алой лентой. Ты сделала длиннее изогнутые окровавленные когти из трапециевидных костей, вонзила их в ткань его потрепанной рубашки, глубоко в грудные мышцы, и тут он ударил тебя затылком о дверной косяк. Череп врезался в стальную раму, но Ортус упал назад, увлекая тебя за собой. Когда он перевалился через порог и оказался в спальне, у тебя была доля секунды, чтобы заметить свои заклинания, лежавшие у двери кучками и обломками, высохший на пороге прах. Он бросил рапиру, чтобы вырвать твои когти из своей груди, и ты поняла, что он сделал. Он сжал окровавленные кости в пальцах, и кровь засохла и посыпалась вниз, пока он высасывал танергию. Он не пытался поглотить ее или обернуть против тебя, он просто уничтожал ее с невероятной легкостью, как будто сливал воду из кувшина в канализацию. Иглы живой кости, только что выросшие из твоего тела, за мгновения истлели и стали хрупкими. Он обломал их, вырвал из твоих ладоней и отшвырнул в сторону. Ты обалдела. Ты пришла в ужас. Рапира снова оказалась в его руке, мягко поднявшись по струйке крови, стекавшей с предплечья. Он стоял слишком близко, чтобы пускать в ход клинок, поэтому просто ударил тебя рукоятью в лицо. Щека вмялась внутрь, ты почувствовала, как треснула челюсть, как пара зубов покатилась по рту, как кривые маленькие игральные кости. От удара ты отлетела назад, он подошел ближе и ударил вниз и вперед, попав тебе куда-то ниже ребер. Ты плюнула ему в лицо. Кровяной сгусток не долетел и плюхнулся на пол. А вот зубы на мгновение зависли в воздухе, а потом раскрылись идеальными четырехугольными цветами острой эмали. Каждый из зубов нацелился в один из травянисто-зеленых глаз. Ты отправила зубы в полет, как пули. Они рванулись, а ты упала на бок, потеряв равновесие. Ты ощутила, как ломается затылок, почувствовала, как льется кровь из плечевых артерий, запаниковала. Ты ударилась в стену и не видела, что было дальше. Но он этого тоже не увидел. С неприятным хлюпаньем зубы вошли в глаза. Ортус не закричал от боли. Когда-то ты могла бы зауважать его за это. Он просто развернулся, держа в руке рапиру и таща за собой копье, и выбежал наружу через истерзанную переднюю дверь, через грязную, засыпанную лохмотьями заклинаний прихожую. Ты осталась лежать на полу у ванной – вся в мыле и крови, полумертвая и ничего не понимающая. Травмы были излечимы. Артерии можно было перевязать, а потом соединить. Плоть сшить, кожу зарастить, дентин легко было восстановить, как и эмаль, хотя скорее всего челюсть пришлось бы переделывать несколько раз, чтобы добиться правильного прикуса. Сломанные кости черепа не повредили мозг, а кровь можно остановить. Вот только покой пропал навеки. Святой долга мог пройти сквозь твои заклинания в любой момент. Святой долга был танергетическим вампиром. Святой долга был Немезидой для любого адепта костяной магии. Ты больше никогда не сможешь спать спокойно. В этот момент кто-то, очевидно, привлеченный шумом, на цыпочках подошел к твоей входной двери и заглянул внутрь. Тебе не нужно было ощущать ее присутствие, чтобы понять, что это именно она: ты знала звук ее шагов. – Харроу? – спросила Ианта откуда-то от двери. Потом она, очевидно, остановилась, увидев тебя голой, окровавленной, ободранной, несчастной, с мыльной пеной на ногах. Тебе показалось, что ты чувствуешь ее запах: пот, мускус, ветивер. Ты ясно видела свое вероятное будущее. До этого момента ты не осознавала опасности. Если бы Ианта Тридентариус опустилась рядом с тобой на колени – со сладеньким презрением или с отточенной снисходительностью Третьего дома, ты бы рассказала ей о своих жалких страхах, ты бы заползла ей на колени и бесстыдно завыла, ты бы, как червяк, поползла бы за любыми крохами утешения, которые она могла бы дать тебе. Всю свою жалкую, унизительную жажду сочувствия ты бы вывалила на свою сестру-ликтора, зная, что от этой дерзости ты никогда не оправишься. Ианта станет твоим концом, таким же верным, как молот кислородной машины в детстве. Ты потянулась к ней так же бездумно, как мор поражает людей, ты предлагала себя ей, как некроз предлагает себя ране. Так что, наверное, слова принцессы Иды после многозначительной паузы оказались только к лучшему. – Вау! Я совершенно не так себе это представляла! – И ты услышала торопливые шаги – она отступила прочь по коридору, по которому пришла. Потом и они затихли. Ты лежала на холодной черной плитке, глядя на разводы на потолке, где когда-то располагались твои заклинания, несчастная и отчаявшаяся, почти мертвая и не способная излечить себя. Где-то в голове звенел и звенел Второй колокол, не вызванивая ни одну из священных композиций Девятого дома, и ни один звонарь Гробницы никогда бы такого не сделал. Ты вслух сказала, еле шевеля распухшими губами: – Святой долга должен умереть. – Да, – отозвалась Тело с кровати. 25 Твой смертный обет никак не повлиял на всеобщую серьезность, царившую в Митреуме. Ты пережила апокалипсис, но больше ничего не изменилось. Все были слишком заняты, чтобы обращать на тебя внимание. В следующий раз, когда ты заговорила с учителем – сердце билось аж в горле, а чай ты пить упрямо отказывалась – он даже не упомянул этот случай. Конечно, он знал. Конечно, он знал вообще все. Ты была слишком горда, чтобы просить его о спасении, но оказалась слишком глупа, чтобы не ляпнуть, пытаясь отвлечься от паники: – Господи, я видела, как святой долга целовал тело Цитеры из Первого дома. Кусочек печенья упал в чай. Он посмотрел на него с неподдельным ужасом, а потом с таким же ужасом посмотрел на тебя и снова на печенье. – Харроу… Харрохак… мне неприятно спрашивать, но ты уверена? Даже бог тебе не доверял. – Клянусь Запертой гробницей, учитель. – Не стал бы я ею клясться в этом случае, – пробормотал он и взял свою мятую ложку, чтобы выловить раскисший комочек имбирного печенья. Снова посмотрел на тебя. Под глазами у него виднелись темные круги, он не надел короны из детских пальчиков и перламутровых листьев, и, кажется, не причесался. Он пригладил волосы ладонью, будто услышав твои неодобрительные мысли. – Что же, – сказал он наконец, – неудачно вышло. – Это разве не грех? – Ты знала, что в этот момент похожа на предательницу, ну или на болтливую сплетницу. Но на самом деле ты хотела сказать: «Господи, я лежала в ванне, а он выпил танергию из моих оберегов, и я разорвала его глазные яблоки, пока он меня не убил. Я не спала сорок восемь часов. Я спросила у Мерсиморн, как лучше всего стимулировать выработку естественного кортизола, чтобы не спать. Она ответила, и теперь я боюсь, что испортила себе гипоталамус». – Ты разве не считаешь, что это странно? – Странно тут разве что то, что Ортус раньше проявлял интерес только к Пирре и к преступникам, за которыми охотился, – ответил император Девяти домов. – Когда он выкинул командира эдемитов из шлюза, то походил на жениха на свадьбе. Впрочем, это не очень романтично. Харроу, за десять тысяч лет я хорошо изучил этого человека, и он не нуждается в любви. Я видел, как шестеро других ликторов заводят бесконечные бесполезные романы друг с другом, потому что невозможно столько времени быть одному, но только не он. Он неприступен. Я не верю, что он сделал что-то с Цитерой. Она всем нравилась, и ему тоже, но расстояние между симпатией и… уестествлением трупа очень велико. Ты, чувствуя себя слегка пьяной и невыносимо жалкой, смотрела на свое несъеденное печенье. – Наверное, мы кажемся тебе бандой развратных бессмертных преступников, – тихо сказал он. Ты ничего не ответила. Он надавил: – Харроу, сделай что-нибудь нормальное. Научись готовить. Почитай книгу. Конечно, надо идти вперед и готовиться… вся наша жизнь вращается вокруг подготовки… но и отдыхать тоже надо. Когда ты спала последний раз? Ты впервые подумала, что бог тебя не понимает. Что никому нет до тебя дела, что никто не уделяет тебе ни капли внимания, включая святого долга, который был таким же нормальным, двухглазым и целым, как обычно. Ты не тешила себя надеждой, что смогла причинить какой-то серьезный вред. Единственным подтверждением произошедшего остался запах сырости от ковров. Так что ты отправилась к Ианте и спросила ее, как варить суп. – Ой, это просто, – весело сказала принцесса Иды. Хотя Августин все чаще критиковал ее, она не выказывала ни малейших признаков гнева, хотя его вполне можно было ожидать. С каждой неудачей она становилась все беззаботнее. – Режешь лук, обжигаешь его на дне кастрюльки, кидаешь пару овощей, а потом немного мяса. Вкуса никакого не будет, поэтому положи пару ложек соли, тогда будет вкус пары ложек соли. Во исполнение приказа императора ты приготовила суп. Раньше ты никогда не видела, как готовят. Тебе не понравилось. В ящике кухонного стола нашлись технические руководства на эту тему, и ты предпочла следовать им, а не рассуждениям Ианты на тему соли. К вечеру третьего дня после неудачного купания ты не спала уже восемьдесят шесть часов, но прочитала книгу и трижды сварила суп. В часы сна ты лежала под кроватью в темноте, тяжело дыша и глядя на голые стальные ребра рамы. Ты молилась покойнице из Запертой гробницы или твердила про себя «Господи, господи, господи», пока слова не теряли всякий смысл, не сливались одно с другим и не присоединялись к симфонии звуков, кипевшей у тебя между ушами. Ты ждала нападения, но его все не было. На третий же день после прихода Ортуса напряжение в Митреуме стало тяжелым и ощутимым, будто бы в рассоле выпали кристаллы. Ты не имела к этому никакого отношения. Просто Августин поставил Ианту на счетчик. – Еще пять дней, – сказал он. Ты знала, потому что он сообщил это за завтраком, прямо перед тобой и Мерси. – У тебя осталось пять дней, курочка моя. Если ты к этому времени не отпустишь свою руку и не научишься ею действовать, я перестану тратить время на твое обучение. Я не занимаюсь благотворительностью. Иначе я учил бы Харроу. В другой жизни ты бы заледенела от ярости или просто сильно бы огорчилась. Сейчас ты просто смотрела на нож, вилку и ложку, пытаясь вспомнить, зачем все это нужно. Ложка с выемкой на конце, вероятно, предназначалась для переноски жидкостей. Ты увидела в ней отражение Ианты, которая оперлась бесцветным подбородком об руку и наклонила голову, как будто слушала не очень интересную сказку на ночь. – Как скажешь, брат. Все стали особенно раздражительны и бесились – кроме Ианты и кроме тебя. Ты ходила по Митреуму с мечом за спиной, не убирая руку далеко от конца – яблока – рапиры. И варила суп. Через два дня после ультиматума Августина измученный бог, очевидно впечатленный твоим новообретенным талантом к варке супов или соскучившись по социальному взаимодействию, попросил тебя приготовить ужин для всех. Ты нашла еще несколько книг с рецептами, потратила некоторое время на калибровку мер и весов и поиски наиболее подходящих ингредиентов в огромных кладовых и впервые за долгое время заперлась в ванной, чтобы сделать то, что должна была сделать. Сто двадцать шесть часов. Боли ты больше не чувствовала. Иногда челюсть тряслась сама по себе, но это было почти музыкально. В тот вечер ты готовила суп намного тщательнее, чем обычно. В рецепте говорилось, что варить его надо долго. Ты бродила по кухне, шарахаясь от ламп, помещение постепенно затягивало паром, поднимался сладкий запах. Когда звонок сообщил, что время вышло, ты уже почти кричала. Ты не сразу смогла выключить плиту. Минуту поколебавшись, ты попробовала результат своих трудов: ты терпеть не могла сильные вкусы, да и вообще не очень разбиралась в том, что такое вкус. Особенного вкуса у супа не было, но ты не добавила упомянутую Иантой соль. Ты перелила его в большую супницу. Когда все расселись за столом, император сам стал разливать суп по тарелкам, как он всегда делал: в первые дни в Митреуме тебя страшно пугало то, что бог Девяти домов ставит перед тобой тарелки, но он всегда так себя вел. Он был тобой доволен. Он улыбнулся грустной, усталой улыбкой и осторожно положил руку тебе на плечо, наполняя твою тарелку. – Я это и имел в виду, Харрохак. Готовь еду. Читай книги. Мелочи важны… До отведенного Ианте срока оставалось два дня, и все ликторы ели без особого удовольствия. Ты смотрела, как Ианта глотает суп, и возилась со столовыми приборами. Выглядел суп неплохо, и ты даже смутно им гордилась: густой, полупрозрачный, золотисто-белый, необгоревший лук слоистыми белыми клиньями, конфетно-оранжевая консервированная морковка. Ты очень внимательно прочитала все об овощах, пытаясь преодолеть свое отвращение к цвету. Ты не хотела ничего, что могло бы полностью раствориться в супе за время готовки. – Соли маловато, – решила Ианта. – Воды многовато, но попытка неплохая, – сказал Августин преувеличенно весело. – Бульон должен подольше повариться и выпариться, Харроу. (Ты выпаривала его несколько часов, а потом в ужасе долила воды.) – Не пойми меня неправильно, сестренка. Стряпня нового человека через десять тысяч лет – в любом случае волнующее событие. Можно я дам тебе список своих любимых блюд, чтобы ты могла их все неправильно приготовить? Святой долга ел суп равнодушно, механически. Ты успела заметить, что ему не нравятся кое-какие овощи, поэтому положила их все. Из-за этого ему приходилось есть в основном жижу. Бог съел немного супа, отложил ложку и запил водой. Ничего не сказал. Следующие шестьдесят секунд раздавалось только немного виноватое хлюпанье. – Если мы собираемся и дальше устраивать эти жуткие совместные ужины, давайте хотя бы разговаривать, – злобно сказала Мерси. Она выискивала в тарелке кусочки какого-то корнеплода и изящно ела их вилкой. – Смысл сидеть тут и есть посредственную еду молча? Это я и одна могу. Ты спросила, помолчав секунду, чтобы подобрать слова получше: – Она посредственная, старшая сестра? Я следовала рецепту. – Кассиопеи? Да, уж она готовить умела, – сказал Августин, и гранитные глаза на длинном остром лице стали влажными. – Правда, если подумать, это не всегда хорошо заканчивалось. Джон, помнишь, как она оттяпала себе половину пальца, выковыривая мякоть из кокоса? И никому не сказала, пока мы все не съели. Вот тебе урок, Харроу: признавайся раньше, чем мы найдем палец в супе. Ты вздрогнула и попыталась улыбнуться, кажется, этого от тебя и ждали. Ианта посмотрела на тебя и сильно передернулась. – А что это за мясо в бульоне? Оно все так разварилось. Ты закрыла глаза и попыталась вспомнить. Было очень сложно. Очень хотелось спать. Ты столько всего делала разом, что последние остатки концентрации тебя покинули. На секунду или две ты забыла слово, которое вертелось на кончике языка, и выстроила его заново, одну стромальную клетку за другой. – Костный мозг, – сказала ты. Святого долга разорвало – из его живота выскочил твой конструкт. Да, суп был водянистый и невкусный, но вот как способ доставки гелеобразной взрывчатки, костного мозга, разваренного так, что его никто не заметил… в этом смысле суп был идеален. Полдюжины рук схватили его и принялись рвать на куски, поблескивая в мягком электрическом свете. Ты выдохнула наконец, и костяные косы уничтожили внутренности, легкие, сердце. Потом ты нацелилась выше, к мозгу. – Хватит, – сказал бог. Мир замедлился. Августин и Мерсиморн замерли, наполовину поднявшись со стульев. Ианта остановилась, не успев поднять левую руку и заслонить лицо. Ты застыла на стуле, кости вдруг стали очень жесткими и неподвижными, а плоть туго облепила их. Осколки и брызги, летящие от святого долга, не остановились. Они заливали стол розовым водопадом, дробно стучали по тарелкам, по скатерти и по полированной темной поверхности дерева. То, что осталось от него – то ли человек, то ли груда плоти, – замерло и бесстыдно засветилось ярко-белым светом, когда сила бога вспыхнула, слепя глаза.