– По мне уж лучше, чтобы с утра до ночи ругались на чем свет стоит, чем внимать твоим речам, гадкая женщина! – ворчал голос из кухни в ответ на какие-то слова Нелли, сказанные, видимо, до моего прихода. – Стыд и срам, что не могу я открыть святую книгу без того, чтобы не услышать, как под кровом сим громогласно славят дьявола с его присными, и все пороки, что принес он в этот мир! Две ведьмы окаянные – ты да она – околдовали парня! Пропадет он, как пить дать, бедный мой мальчик! Да свершится над вами, грешницами, суд Божий, коли нет у наших правителей закона и не найти у них справедливости! – Наше счастье, что сейчас не стародавние времена, а то гореть бы нам на костре, не иначе, – легкомысленно откликнулась миссис Дин. – Ты бы, старик, читал свою Библию как добрый христианин и не задевал людей попусту. «Свадьба феи Энни» – отличная песня, и от этой мелодии ноги сами пускаются в пляс. Миссис Дин уже собралась запеть вновь, когда я вышел из темноты. Она меня сразу узнала и, вскочив на ноги, радостно воскликнула: – Неужели это мистер Локвуд? Да благослови вас Бог, сэр, коли надумали вернуться в наши края! Только нынче в усадьбе все закрыто. Надо было дать нам знать о вашем приезде. – Я распорядился, чтобы меня устроили в «Скворцах» на эту ночь, – ответил я, – а завтра я уеду. Как же вы оказались здесь, на Перевале, миссис Дин? Расскажите мне скорей. – Зилла ушла, и мистер Хитклиф распорядился, чтобы я заняла ее место. Это случилось после вашего отъезда в Лондон. Он велел мне оставаться на Перевале вплоть до того дня, когда вы надумаете вернуться. Но прошу вас, заходите в дом. Вы пришли пешком из самого Гиммертона? – Нет, из «Скворцов», – ответил я, – и пока мне готовят там комнату, я хочу уладить кое-какие дела с вашим хозяином, потому что вряд ли мне в ближайшее время представится такой случай. – Какие такие дела, сэр? – спросила Нелли, сопровождая меня в дом. – Нынче хозяина здесь нет, и вернется он нескоро. – Насчет платы за дом, – ответил я. – Так вам надобно поговорить с миссис Хитклиф, – заметила она, – или даже лучше со мной. Наша леди еще не научилась сама вести свои дела, и я ей на первых порах помогаю – больше некому. Я в недоумении уставился на экономку. – Значит, вы ничего не слышали о том, что Хитклиф умер, – продолжала она. – Хитклиф умер? – воскликнул я в изумлении. – И давно? – Да уж месяца три тому назад. Садитесь, давайте сюда вашу шляпу, и я вам все расскажу о том, что у нас тут произошло. Ой, да что это я, вы, наверное, ничего не ели? – Я не хочу есть. Ужином меня покормят в усадьбе. Вы тоже садитесь, миссис Дин. Вот уж не думал, что Хитклиф умрет так скоро! Расскажите мне о его кончине. Вы сказали, что не ждете Гэртона и молодую леди скоро. – Каждый вечер их браню за то, что гуляют допоздна, но они меня не слушают. Выпейте хотя бы нашего доброго эля, он вас взбодрит, а то у вас усталый вид. Она поспешила за элем до того, как я смог отказаться, и я услышал, как Джозеф возопил, что «в ее-то годы стыдно, ох как стыдно привечать поклонников, да еще и поить их отборным элем из хозяйских погребов» и что «негоже ему молчать, видя такое дело». Она не обратила внимания на причитания Джозефа и не удостоила его ответом, а быстро вернулась с серебряной кружкой в целую пинту, полной пенного напитка, вкус которого я похвалил, как того и требует обычай. После этого она поведала мне историю Хитклифа, заметив, что «кончина его была странной». Вот что она мне рассказала: «Недели через две после вашего отъезда мне велели перебираться на Грозовой Перевал, и я с радостью согласилась ради Кэтрин. Моя первая встреча с ней страшно меня расстроила, ведь она так переменилась, и не в лучшую сторону. Мистер Хитклиф не объяснил мне причину, по которой поменял свое решение. Он только сказал, что я ему нужна и что он, как он выразился, “не желает больше любоваться на Кэтрин”. Он распорядился отвести мне маленькую гостиную, которую раньше занимал Линтон, где бы я занималась своей работой и держала его невестку при себе. Ему, мол, достаточно видеть ее один-два раза в день по обязанности хозяина дома. Кэтрин сначала понравился новый уклад, а я постаралась украдкой перенести в нашу с ней комнату книги и разные вещицы, которые служили ей развлечением в усадьбе. Хоть и была у меня надежда, что теперь мы неплохо с ней заживем, но тут меня подстерегало разочарование. Кэтрин, несмотря на все мои усилия, скоро сделалась раздражительной и беспокойной, и тому было две причины. Во-первых, ей запрещалось выходить за пределы сада, и с приходом весны она стала буквально задыхаться в установленных для нее тесных границах. Во-вторых, я должна была следить за домом и потому часто оставляла ее в одиночестве. Она принялась жаловаться на скуку и предпочитала ссориться с Джозефом на кухне, чем тихо-мирно сидеть одной в своей гостиной. Я ничего не имела против их словесных поединков, если бы не третье лицо, зачастившее на кухню. Дело в том, что Гэртон тоже был вынужден проводить время с нами у кухонного очага, когда хозяину хотелось оставаться в зале одному, а это случалось все чаще и чаще. Сперва Кэтрин при появлении Гэртона уходила наверх либо принималась помогать мне по хозяйству, делая вид, что его нет рядом, но потом – невзирая на его непременную мрачность и молчаливость – она резко изменила свое поведение. Теперь она ни на минуту не хотела оставить парня в покое: она беспрестанно заговаривала с ним, прохаживалась насчет его тупости и лени, притворно удивлялась, как он может целый вечер сидеть, уставившись в огонь или подремывая, и зачем ему вообще такая жизнь. – Посмотри, Эллен, он совсем как собака, – сказала она как-то, обращаясь ко мне, – или как ломовая лошадь. Поработал, поел, поспал – вот и день прошел! У него в голове, наверное, ни одной мысли не задерживается. Где его мечты, где желания? Гэртон, ты хотя бы видишь сны? А если видишь, то о чем они? Ах, я и забыла, ты ведь не в состоянии со мной говорить! Она дерзко взглянула на него, но он даже рта не раскрыл и не ответил на ее взгляд. – Он, верно, спит и видит сон прямо сейчас, – не унималась Кэтрин. – Видишь, он плечом передернул, совсем как собака Юнона. Спроси его, Эллен. – Мистер Гэртон попросит хозяина отправить вас наверх, если вы не прекратите так себя вести, – сказала я. Гэртон меж тем не только повел плечом, но и сжал кулаки, как будто намереваясь пустить их в ход. В другой раз Кэтрин заявила: – А я знаю, почему Гэртон молчит, как пень, когда я на кухне. Он боится, Эллен, – боится, что я буду над ним смеяться. Я права, как ты думаешь? Как-то раз он попытался сам научиться читать, но я посмеялась над ним, так он сжег свои книги и забросил эту свою идею. Разве не дурак? – А разве вы его не подначивали на такой поступок? – сказала я. – Ну-ка, отвечайте! – Может, и подначивала, – признала Кэтрин, – но я не ожидала, что он поведет себя так глупо. Гэртон, послушай, если я сейчас дам тебе книгу, ты ее возьмешь? Я попробую! И она насильно вложила ему в руку одну из тех книг, которые читала. Он отшвырнул книгу в сторону и рявкнул, что если она не оставит его в покое, то он ей шею свернет. – Ну, тогда я положу ее сюда, в ящик стола, – заявила Кэтрин, – и пойду спать. Уходя, она шепнула мне, чтобы я проследила, возьмет ли он книгу. Но он не пожелал даже подойти к столу, о чем я и сообщила ей на следующий день, к ее огромному разочарованию. Я видела, что она раскаивается в том, что Гэртон все глубже упорствует в своей угрюмости и косности. Она чувствовала угрызения совести от того, что когда-то бесповоротно отвратила молодого человека от учения и самосовершенствования. Правда, ее быстрый ум усердно искал средство исправить причиненный вред. Так, например, когда я гладила белье или делала еще что-то, для чего кухня подходит лучше гостиной, она сопровождала меня, приносила какую-нибудь в высшей степени занимательную книгу и принималась читать мне ее вслух. Если Гэртон был поблизости, она прерывала чтение на самом интересном месте и уходила, оставив раскрытую книгу на столе, и поступала так не один раз. Но парень был упрям как мул и не поддавался на ее уловки. Вместо этого он пристрастился в сырую погоду курить у очага вместе с Джозефом. Так они и сидели, точно два китайских болванчика, у огня напротив друг друга, качая головами и пуская дым, не произнося ни слова. Старший, по счастью, был слишком глух, чтобы понимать «нечестивый вздор», как назвал бы он чтение Кэтрин, а младший усиленно изображал такую глухоту. Если же вечером погода была хорошей, Гэртон уходил с ружьем на охоту, а Кэтрин принималась зевать, вздыхать и требовать, чтобы я поговорила с ней, но стоило мне завести разговор, она тут же выскакивала во двор или в сад, а в качестве последнего средства принималась плакать и жаловаться, что она устала жить, потому что жизнь ее бесполезна. Мистер Хитклиф, который с каждым днем становился все более нелюдимым, почти совсем запретил Эрншо появляться в зале и своих комнатах, а из-за несчастного случая, происшедшего с молодым человеком в начале марта, бедняга на много дней сделался постоянным обитателем кухни. Когда Гэртон был один в горах, ружье у него разорвалось в руках при выстреле, и он осколком поранил предплечье. Он потерял много крови, пока добрался домой, и волей-неволей должен был провести не одну неделю у очага в полной праздности, пока рука не зажила. Кэтрин очень обрадовалась представившейся возможности и возненавидела еще сильнее свою комнату наверху, придумывая тысячу предлогов, чтобы занять меня работой на кухне и самой оставаться подле. В понедельник после Пасхи Джозеф погнал скот на ярмарку в Гиммертон, а я после обеда принялась разбирать белье на кухне. Эрншо, по обыкновению пребывая в мрачности, сидел у очага, а моя молодая госпожа развлекалась тем, что выводила узоры на стекле, напевала песенки или разговаривала вполголоса сама с собой, время от времени бросая взгляды, полные раздражения и нетерпения, на своего кузена, который невозмутимо курил, уставившись в огонь. Когда я не выдержала и попросила ее прекратить загораживать мне свет, потому что никак не могу закончить свою работу, она послушно отошла к очагу. Я была слишком занята, чтобы обращать внимание на то, чем она занимается, как вдруг услышала: – Знаешь, Гэртон, я поняла, что мне бы хотелось… Я была бы рада… Словом, теперь я ценю, что ты – мой двоюродный брат, и хочу, чтобы ты не держал на меня зла и больше не сердился. Гэртон хранил молчание. – Гэртон, Гэртон, Гэртон, ты слышишь меня? – настаивала она. – Отвяжись! – резко оборвал ее молодой человек. – Дай-ка мне свою трубку, – сказала она, быстро протянула руку и в мгновение ока выхватила трубку у него изо рта. Не успел он попытаться отобрать у нее свою собственность, как трубка была сломана и закинута в камин. Он выругался и взял другую. – Постой! – воскликнула она. – Ты должен меня выслушать, а я не могу говорить, когда мне в лицо пускают клубы дыма. – Иди ты ко всем чертям, – крикнул он в ярости, – и оставь меня в покое! – Нет, не оставлю, – не сдавалась Кэтрин. – Я уже не знаю, что мне сделать, чтобы ты поговорил со мной, ведь ты притворяешься, что не понимаешь меня. Подумаешь, я назвала тебя глупым, я же не всерьез. И это вовсе не значит, что я тебя презираю. Тебе, Гэртон, надобно открыть глаза пошире и заметить, что я тут, рядом. Ты – мой двоюродный брат, и пора тебе признать меня! – Не хочу иметь ничего общего с тобой, надоела мне до смерти твоя спесь, твое чванство, твои шуточки и издевательства, – ответил на это Гэртон. – Да я скорее соглашусь днем и ночью в аду гореть, чем еще раз хоть краешком глаза на тебя посмотрю. Убирайся отсюда сию же минуту! Кэтрин насупилась и, закусив губу, отошла к окну, где принялась нарочито напевать веселую песенку, чтобы скрыть подступающие слезы. – Вы должны стать друзьями с вашей двоюродной сестрой, мистер Гэртон, – сочла я за благо вмешаться, – ведь она искренне раскаивается в своем поведении по отношению к вам. Эта дружба будет вам только на пользу: вы станете другим человеком, если она будет вашим товарищем. – Товарищем? – воскликнул он. – Да она ненавидит меня, считает меня недостойным грязь стирать с ее туфелек! Да озолотите меня, не хочу больше сносить насмешки за то, что старался ей понравиться, хоть чуть-чуть к себе расположить. – Я к тебе ненависти не испытываю, это ты меня ненавидишь, – крикнула Кэтрин сквозь слезы, которые уже не сдерживала. – Ты меня ненавидишь так же сильно, как мистер Хитклиф, если не больше. – Лжешь! – возмутился Эрншо. – Зачем же тогда я его сто раз из себя выводил, вставая на твою сторону? А ты в благодарность ноги об меня норовила вытереть… Все, хватит, не перестанешь меня мучить – пойду к мистеру Хитклифу и пожалуюсь, что ты меня из кухни выжила! – Я не знала, что ты вставал на мою сторону, – ответила она, вытирая глаза, – я тогда была несчастна и на всех злилась. А теперь я благодарю тебя за твою защиту и прошу простить меня. Вот! Что еще я могу сделать, как мне еще извиниться? Она вновь подошла к очагу и протянула Гэртону руку в знак примирения и дружбы. Он потемнел и нахмурился, как грозовая туча, а затем замер и уставился в пол, сжав кулаки и не разжимая их. Кэтрин, однако, шестым чувством угадала, что ведет он так себя скорее из чистого упрямства, а не от неприязни к ней. Она, поколебавшись минуту, вдруг нагнулась и тихонько поцеловала его в щеку. Маленькая проказница думала, что я не видела ее поступка, и, отпрянув, как ни в чем не бывало заняла свое прежнее место у окна. Я неодобрительно покачала головой, а она покраснела и прошептала: «А что еще мне оставалось делать, Эллен? Он не хотел пожать мне руку, он даже не смотрел на меня. Должна же я была как-то показать, что он мне нравится, что я хочу, наконец, подружиться с ним». Уж не знаю, убедил ли Гэртона поцелуй, данный ему Кэтрин, в ее дружеских чувствах, только он на несколько минут отвернулся, чтоб мы не могли видеть его лица, а когда повернулся к нам, не знал, куда спрятать глаза. Кэтрин за это время аккуратно обернула белой бумагой книгу в красивой обложке, перевязала ее ленточкой и надписала: «Мистеру Гэртону Эрншо». Она попросила меня быть ее полномочным и чрезвычайным послом и передать книгу по назначению. – И скажи ему, если он примет подарок, что я приду и научу его правильно читать, – заявила она, – а если не примет, поднимусь наверх и больше никогда не буду ему докучать. Я отнесла книгу под внимательным взглядом дарительницы и повторила слово в слово ее послание. Гэртон не разжал рук, поэтому я положила подарок ему на колени. Он не сделал попытки его скинуть, что было уже хорошо. Я вернулась к своей работе, а Кэтрин сидела неподвижно, уронив голову на скрещенные на столе руки, пока не услышала шорох разворачиваемой обертки. Тогда она встала и тихонько подсела к своему кузену. Он дрожал, лицо его горело, а его грубость, мрачность и резкость сошли с него, как шелуха, и ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы сначала встретить ее вопросительный взгляд, а затем пробормотать хоть что-то в ответ на ее просьбу, произнесенную самым кротким тоном: – Скажи, что прощаешь меня, Гэртон! Ты можешь сделать меня счастливой, проговорив всего одно словечко… Гэртон пробормотал нечто невнятное. – И ты станешь моим другом? – добавила Кэтрин вопросительно. – Негоже мне к тебе в друзья набиваться, – ответил он, – тебе придется краснеть за меня каждый день своей жизни, и чем больше будешь меня узнавать, тем сильнее станешь меня стыдиться, а мне этого не снести. – Так ты не хочешь быть моим другом? – проговорила Кэтрин с нежной улыбкой, подсаживаясь еще ближе к своему кузену. Я не слышала, о чем они толковали дальше, но когда я снова на них оглянулась, я увидела два сияющих лица, склонившихся над страницей книги: подарок был принят, договор о дружбе заключен к удовольствию обеих сторон, и бывшие заклятые враги стали верными союзниками. В книге, которую они рассматривали, было много красивых картинок. Их совместное созерцание, равно как и волнующее соседство друг с другом, заставили молодых людей замереть над страницами и не двигаться с места, пока не появился Джозеф. Бедняга пришел в ужас и замешательство от того, что Кэтрин сидит рядом с его любимцем, положив руку тому на плечо. Смущение старика было столь глубоко, что в тот вечер он даже не смог обрушить на нас свои обычные замечания и поучения. Смятение его чувств выдавали лишь глубокие вздохи, с которыми он водрузил на стол свою огромную Библию, а затем разложил на ней грязные банкноты – плоды дневной торговли на ярмарке. Наконец он подозвал к себе Гэртона и сказал: – Отнеси эти денежки хозяину, мой мальчик, и оставайся там. А я пойду в свою комнату. Негоже нам тут оставаться. Получается так, что пора нам с кухни выкатываться и поискать себе другое местечко. – Пойдемте, Кэтрин, – сказала я. – Давайте-ка и мы с вами «выкатываться», потому как все белье я перегладила. Вы готовы? – Еще восьми нет, – ответила она, неохотно вставая из-за стола. – Гэртон, я оставляю эту книгу на каминной полке и завтра принесу еще несколько. – Любую книжку, какую вы тут оставите, я снесу в залу, а потому уж не взыщите, коли не сможете ее найти, – пригрозил Джозеф. Кэтрин заявила в ответ, что, если это случится, она восполнит пропажу из личной библиотеки Джозефа, и, улыбнувшись на прощание Гэртону, пошла наверх, напевая. Видно было, что на сердце у нее так легко, как еще никогда не было под этим кровом, за исключением, может быть, тех давних дней, когда начинались ее свидания с Линтоном. Дружба, зародившаяся в этот день, быстро крепла, хотя и не без трудностей. Эрншо не мог в одночасье превратиться из деревенщины в воспитанного молодого человека, а мою госпожу нельзя было назвать образцом терпимости и благонравия, но оба они все силы своей души направили на достижение одной цели – любить и уважать друг друга, причем Кэтрин была готова это уважение оказать, а Гэртон – его добиться. Теперь вы сами видите, мистер Локвуд, что завоевать сердце миссис Хитклиф было совсем не трудно. Но сейчас я даже рада, что вы в свое время не пытались это сделать. Честно скажу, если Кэтрин с Гэртоном пойдут под венец, это будет пределом моих желаний. В день их свадьбы мне некому будет завидовать, потому что не будет во всей Англии женщины счастливее меня!