— Не совсем. — Что значит «не совсем»? — Я была уверена, что это был ты. Подумала, что у тебя будут неприятности. — И что? — И я им не сказала, ясно? Умолчала, что видела, как ты спускался с кем-то в подвал. А теперь не знаю, что делать, черт возьми? До сих пор не понимаю, почему я скрыла это от полиции. Само собой получилось. Я утаила не намеренно. Просто к слову не пришлось. — Значит, вы видели, как она беседует с мистером Чарли Хаверстоком. И думаете, это было примерно в четверть девятого? — уточнил следователь. — Да, пожалуй. — Ладно. И после этого вы не видели мисс Вэллс и с ней не общались, так? Тогда в моем понимании это не была ложь. Я просто согласилась. Вежливо согласилась. Чтобы никому не усложнять жизнь. В принципе, я сказала правду, но эта правда была сродни лжи. Вроде бы я видела ее позже, когда выходила из ванной… Но видела-то я лишь спинку синего платья и еще чью-то тень. О чем тут вообще можно говорить? Мне казалось, что, сказав об этом, я, возможно, пущу полицию по ложному следу, запутаю следствие. А потом я и опомниться не успела, как они закрыли свои блокноты, кивнули на прощание и ушли. Я спохватилась слишком поздно. Себя я убедила, что это не была ложь. Но теперь мне кажется, что я солгала. И чем больше думаю об этом, тем сильнее меня гложут сомнения. — Подвал… это ведь может быть важно, Чарли, — опять начинаю я, скручивая в руках салфетку. — Как по-твоему? Тот, кто пошел туда с ней… возможно, этот человек как-то причастен к ее исчезновению. Чарли хмурится, набивая рот едой. — Следователь оставила визитку, — быстро говорю я. — Она — приятная женщина. Я ей позвоню. Скажу, что… вспомнила кое-что. — Мне уже не терпится позвонить. Я уже испытываю облегчение от того, что избавилась от чувства вины. — Кэти, на твоем месте я бы не стал звонить. Голос у Чарли спокойный, но твердый. Я в смятении смотрю на него. — Ты о чем? — Вот послушай, — говорит он, глубоко вздохнув. — По большому счету, неважно, что ты им сказала. Они опрашивают кучу народа, выясняют, кто что видел на вечеринке. — И что с того? — А то… Зачем ты хочешь привлечь к себе внимание, еще больше впутаться в эту историю? Признаться, что ты солгала в первый раз, когда с тобой беседовали? — Чарли качает головой. — Кэти, подумай, как это будет выглядеть. У меня в груди поднимается паника. — Нет, постой, — возражаю я. — Чарли, я не лгала. Это было не так. Просто… Просто я забыла упомянуть один факт. Да они и сами сказали: если я вспомню что-то еще… — Ну да, конечно, — фыркает Чарли. — Они хотят, чтобы ты так думала, — грустно улыбается он, мотая головой. — Изменила показания — ну и что? Ничего страшного. Якобы им можно рассказать все что угодно. Поверь, это ловушка. Непоследовательность — это самое опасное. Они, если захотят, могут раздуть из этого бог весть что. — Чарли, не будь параноиком. Полиция не станет меня преследовать! — Как скажешь, — пожимает он плечами. Затем отламывает кусочек пападама и макает его в красный соус. — Я просто обращаю твое внимание на то, что они умеют передергивать факты. Вспомни, как было со мной. Я вздыхаю. Чарли, я знаю, не любит говорить о том, что случилось с ним в минувшем году. Он, конечно, идиот, что принес в клуб кокаин, хотя сам он никакой не наркоторговец. Самое смешное, что порошок предназначался для Рори и его приятелей. Чарли до сих пор, как в детстве, с благоговением взирает на старшего брата. Все пытается угодить ему, исполняет любую его прихоть. Когда полицейский, работавший под прикрытием, поймал Чарли с поличным, я сразу сообразила, почему он отказывается выдать «друга», для которого купил кокаин. И поскольку он не соглашался назвать имена (а может, из-за того, что его отец — известная личность, а сам он богат и остроумен, что всегда оказывало ему плохую услугу), полиция настаивала, чтобы ему дали максимальный срок — за распространение наркотиков. Хотела устроить показательную порку. К счастью, адвокат, которого нанял Рори, знал свое дело, и судья отнеслась к нему с большей симпатией, чем полиция. Она приняла во внимание заявление Чарли о том, что кокаин предназначался только для него самого и его друзей. В общем, Чарли повезло, что он отделался условным сроком. И не лишился возможности работать. Официант приносит горячее. Кладет перед нами деревянную доску с нааном, ставит различные блюда с карри. Предупреждает, что можно обжечься, что есть нужно осторожно. Стол заставлен мисочками и тарелками, бокалы с вином звякают от соприкосновения с металлической посудой. В нос бьют одуряющие запахи имбиря и чеснока. Мгновение мне кажется, что меня вот-вот стошнит. — Послушай, — наконец произносит Чарли, ладонью накрывая мою руку, — во-первых, я уверен, что никакой беды с Рейчел не приключилось. Хотелось бы в это верить. Я смотрю на него, чувствуя, как у меня снова сжимается горло. — Ты так думаешь? — Конечно, — стискивает он мою руку. — Наверняка она вернулась к своему парню. Или к маме. Или к подруге. Черт, Кэти, откуда мне знать? Вариантов масса. Насколько я могу судить, нет оснований думать, что с ней случилось что-то плохое. Я отнимаю у него свою руку, скручиваю салфетку. — Полиция не стала бы ее искать, если б не опасалась за ее благополучие. — Ну хорошо, даже если с ней что-то случилось… ну, не знаю. Почему… почему обязательно в подвале? Может, подвал здесь вообще ни при чем. — Он макает наан в один из красных соусов. — Мне кажется, если ты изменишь показания, это их насторожит. И, возможно, отвлечет от чего-то, что по-настоящему важно. Как ты считаешь? Он откусывает лепешку. Глядя на Чарли, я вспоминаю тот вечер, когда увидела его вместе с Рейчел, вспоминаю, как он скользнул ладонью по ее боку. — Чарли, о чем ты беседовал с Рейчел. Когда я увидела вас в тот вечер? — Ты о чем? — мрачнеет он. — Не придуривайся. Вы стояли вдвоем, у книжного шкафа. Очень долго. Только ты и она. Ты стоял к ней почти вплотную. О чем вы так долго разговаривали, если ты только-только с ней познакомился? — Чарли отводит глаза, устремляет взгляд на дождь за окном. — О чем, Чарли? — Ни о чем! — Что значит «ни о чем»? — Не знаю… ни о чем! Просто трепались. О всякой ерунде. Он утыкается взглядом в колени, снова переводит его на заливаемое дождем окно. Прежде я думала, что ему нечего скрывать. А теперь сомневаюсь. Хочу верить, что он не лжет. Очень хочу. Но потом вспоминаю, как они с Рейчел были поглощены руг другом, когда я увидела их беседующими на вечеринке. И позже: когда он нашел меня в саду. Почему он был весь в пыли, если спустился в подвал лишь на минутку? — Не понимаю тебя, Кэти, — опять начинает Чарли. Его голос теперь другой. Более жесткий. — Ты видела эту девушку сколько раз: один, два? Почему ты допрашиваешь меня? — Он наклоняется ко мне. — Что ты пытаешься выяснить? По-твоему, я имею какое-то отношение к ее исчезновению? — Конечно же нет. Что за глупости! — Тогда что? — Просто… мне нужно знать, что произошло. — Не исключено, что этого мы никогда не узнаем. Люди постоянно пропадают, обычно по собственному желанию. Мы не знаем всех ее обстоятельств. Может, у нее была куча разных проблем. А может, вообще никаких. Тебе это в голову не приходило? — добавил он, помолчав. Я смотрю в окно. По стеклу хлещет дождь, мимо идут сгорбленные прохожие, автобусы и такси гонят на тротуар волны воды, бурые реки текут в водостоки. Я думаю о том, что случилось с девушкой, о которой я писала, как она босая бежала по мощеной улице, умоляя о помощи. С Рейчел могло произойти что угодно. Возможно, сейчас она где-то под дождем. Голосует, стоя на обочине шоссе. Или валяется в канаве. Или под мостом. Или ее сбила машина. Или она сбежала, куда-нибудь на север, в Шотландию, за границу. Или лежит лицом вниз на поверхности воды, и ее раздутое тело бьется о бетонную стенку в гавани. Я закрываю глаза. — Не знаю, — отвечаю я. — Я не знаю, что думать. Хелен Когда мы наконец едем покупать детскую коляску, удовольствия мне это доставляет гораздо меньше, чем я ожидала. Дэниэл предлагает, чтобы мы отправились в загородный торговый центр, где продают товары по сниженным ценам. Туда и на поезде путь неблизкий, ехать не меньше часа, а перегоны между станциями все длиннее и длиннее. В торговом центре, да и по дороге домой мой муж все больше молчит. Новая коляска стоит возле нас в уголке для инвалидных кресел. Что за глупости? Почему мы не поехали на машине? — По-твоему, это большой расход? — обращаюсь я к мужу, нарушая молчание. — Я знаю, что на нашем совместном счете денег становится меньше, но ведь у нас есть сбережения, помнишь? Почему не перевести часть денег на покупку детских вещей? Разве мы не на это копили? Дэниэл отвечает, что дело не в деньгах. Что беспокоиться не о чем. — Я просто переутомился, — натянуто улыбается он. — Пораньше надо спать лечь. И мы снова надолго умолкаем. Я смотрю на запущенные пригородные сады вдоль железнодорожной линии, на движущуюся галерею сломанных велосипедов, на детские горки, на залитые водой батуты. Задние фасады домов пестрят сломанными спутниковыми антеннами. Мои веки тяжелеют. Я плохо спала минувшей ночью. С тех пор, как к нам наведались полицейские, искавшие Рейчел, я места себе не нахожу от беспокойства. Я ведь думала, раз она прислала мне на телефон сообщение, значит, с ней все хорошо. Но получается, что к матери она не поехала, иначе полиция ее бы не разыскивала. Дэниэл твердит, чтобы я не тревожилась. Говорит, что на следующий день после праздника Рейчел была жива и здорова, раз отправила нам SMS. А если она передумала ехать к матери, что с того? Значит, сейчас она с отцом своего ребенка или у какой-то новой подруги. Порой на несколько часов ему удается меня убедить. И я начинаю склоняться к тому, что я не виновата в исчезновении Рейчел, что это не моя проблема. В конце концов, мы же не несем за нее ответственность. Мы просто из жалости пустили ее к себе пожить пару недель. И все же, стоит мне ночью закрыть глаза, как картина мгновенно меняется. Отделаться от смятенных мыслей становится все труднее. Да и Дэниэла, думаю, тоже гложет тревога, невзирая на все его попытки успокоить меня. На следующий день после того, как полиция допрашивала меня, к нему в офис тоже приходили следователи. В подробности он вдаваться не стал, но я вижу, что их визит его расстроил. Я все пытаюсь сказать ему, чтобы он не корил себя. Откуда ж нам было знать? Но каждый раз, стоит мне завести о том разговор, он перебивает меня, меняет тему. Встает, берет тарелку и идет в кабинет есть в одиночестве, ссылаясь на то, что ему еще надо поработать. Дэниэла периодически мучает бессонница. Порой, если ему не спится, он ночью поднимается с постели и скрывается на нижнем этаже. Но со времени ухода Рейчел он как будто вообще не спит. Когда бы я ни пробудилась в предрассветные часы, половина кровати, которую он занимает, пуста. Иногда я слышу, как он мечется внизу, словно неугомонное привидение. До меня доносятся шипение кипятящегося чайника и звуки работающего телевизора: смех сменяется музыкой, музыка — взрывами, это он переключает каналы. На мой вопрос, почему ему не спится, Дэниэл каждый раз дает разные ответы. Или вообще не отвечает. На днях, когда он ночью вернулся в спальню, я спросила: это из-за Рейчел? Тебе тревожно за нее? Я тоже беспокоюсь, призналась я мужу. А он мне сказал, чтобы я постаралась еще немного поспать. Пару раз я звонила следователю, справлялась, как продвигаются поиски. Судя по всему, никто не знает, где Рейчел. Если б я знала, что она жива, находится где-то в другом месте, что она ушла не из-за меня, что я не сделала ничего плохого… Конечно, не сделала. Я бы запомнила. Или нет?