Бессмысленный набор слов. Чем полюбоваться? РРХ, любовь моя Наверное, я лезу не в свое дело. Но если Рори впутался во что-то нехорошее, если у него на стороне роман с этой «В» (кто такая «В»?), значит, он нарушает то, что затрагивает и меня тоже — нас всех четверых: меня с Дэниэлом и Серену с Рори. Это самые близкие мне люди, моя семья, других нет, не считая Чарли, но он безнадежен. Я думаю наперед, с ужасом воображая, как все это выплескивается наружу и наша семья разваливается. Разрыв, даже развод. Это повлияет и на наши с Сереной отношения, полетит к чертям все, что я запланировала. Совместные посиделки за кофе, прогулки с нашими малышами, занятия йогой. Ничего этого не будет. Вряд ли она захочет со мной общаться. После предательства-то брата. От этой мысли мне становится дурно, словно над нами всеми навис топор гильотины, и вижу это только я одна. — Смотрела твои фотки. На этой ты просто сногсшибательна. Это с твоей свадьбы? Рейчел вернулась, стоит у буфета, держа фотографию в серебряной рамке. — Да, — осторожно подтверждаю я. — Это я и две подружки невесты. Слева — Кэти. Ты с ней знакома. Вторая подружка — Серена, — добавляю я, помедлив в нерешительности. Это не самая лучшая моя фотография. Я настояла на том, чтобы на церемонии бракосочетания быть в мамином свадебном платье и расписываться в Марилебонской ратуше, где некогда скрепили свой союз наши родители. Подумала, что это будет мило, хотела сохранить верность традиции. А на самом деле было скучно и уныло. Сама не знаю, чем я думала. Свадьбу справляли в Аптекарском саду Челси. Я все воображала, какая там будет чудесная атмосфера: жужжат пчелы, пахнет травой, цветет магнолия. Но из-за дождя фотографировались мы главным образом в помещении. Гости твердили, что дождь — это ерунда, но, конечно же, ненастье праздник подпортило. Все тетушки, горбясь, кутались в пиджаки своих мужей; легкие кружевные накидки, коими они покрывали головы, обвисли от влаги. Мало кто досидел до конца торжества. По одной такой фотографии, вставив каждую в серебряную рамочку, я подарила Серене и Кэти. Не знаю, где Серена держит свою. Я смотрела во всех ее комнатах, так и не нашла. На каминной полке в своем доме Серена поставила фотографию с собственной свадьбы, на которой она запечатлена со своими подружками невесты. Это не постановочная фотография — снято профессионально, в изящной рамке. На ней видно, что Серена и Рори сочетались браком в восхитительный солнечный день второго месяца лета. Серена улыбается, подружки невесты хохочут над какой-то шуткой. Над какой — не знаю и никогда уже не узнаю. Я справедливо полагала, что Серена выберет меня подружкой невесты — ответит любезностью на любезность. Ничего подобного. На ее свадьбе я старалась радостно улыбаться, когда подружки невесты по двое шествовали мимо, сжимая в руках элегантные букетики из полевых цветов. На них были сшитые на заказ длинные до пола зеленовато-голубые туалеты. Мне самой этот цвет никогда не шел. «Она очень хотела, чтобы ты была у нее подружкой невесты, — сказал мне Рори после свадьбы. — Но у нее слишком много близких подруг». А мог бы и добавить: «Не то что у тебя». Рейчел возвращает мне фотографию, я ставлю ее на стол. — Ну что, в сад? — предлагаю я. — Хочется подышать свежим воздухом. Мы располагаемся на краю сада. День солнечный, но холодный. Сидеть под открытым небом не очень комфортно. Газон устилают опавшие листья, на осеннем ветру шелестит начинающая желтеть глициния. Но погода сухая, небо чистое. А главное — здесь нас не беспокоит грохот строительных работ. Раза три мы ходим туда-обратно, чтобы перенести из дома всю наготовленную еду. Потом я расстилаю одно из маминых клетчатых одеял, сверху кладу подушки. Сознаю, что я проголодалась сильнее, чем думала. Насытившись, я проверяю, в каком состоянии находятся наши четыре розовых куста. Убираю с клумбы осыпавшиеся белые лепестки. Скоро розы нужно будет подрезать, но пока еще не время. Их головки поникают, коричневеют по краям, но цветы все еще нежные, все еще прекрасные. Я возвращаюсь к Рейчел. Та загорает, заняв более половины маминого одеяла. Ноги она вытянула на траву, под голову и плечи подложила мою подушку. Рот ее набит малиной и ломтиками персиков. Выглядит она абсолютно расслабленной. Какой бы кризис ни привел ее к моему порогу (если таковой вообще был), суля по всему, он миновал. Сегодня на ней новые солнцезащитные очки. Стекла в форме сердечек на ее детском лице смотрятся карикатурно. Ко мне она явилась в джинсовых шортах с рваной кромкой и мешковатой футболке, прикрывающей ее живот, который у нее чуть вырос, но в сравнении с моим все равно кажется маленьким. Холода она, должно быть, не чувствует. — А когда была сделана та, другая фотография? — спрашивает Рейчел. — Какая? — Та, что висит у тебя на стене в холле, у зеркала. Где вы вчетвером. В лодке. — А-а. Да как-то в Кембридже. Мы по реке катались. — Ну да, я и подумала, что на пант[9] похоже. — Ты знаешь Кембридж? — удивляюсь я. Рейчел хмурится, тряся головой. — Нет. Никогда там не бывала. Просто слышала, что это здорово. Она обхватывает свой живот снизу обеими руками и плотнее сжимает покрасневшие от ягод губы. — Ты говорила, Серена занимается фотографией? — Да. У нее своя студия вон там, в переулке, сразу за той улицей, — объясняю я и показываю, но Рейчел не смотрит. — И что она снимает? — По-моему, в основном делает фотопортреты. Во всяком случае, это то, что ей чаще всего заказывают. Скоро будет большая выставка ее работ. Она вполне преуспевает. По правде сказать, я не совсем понимаю фотографии Серены. Они висят у нее по всему дому — и цветные, и черно-белые. Морщинистый старик, которого она встретила в Индии; сияющие лица детей с рыбацкими сетями, которых она видела на Бали; панорамный снимок плавучего рынка в дельте Меконга, который они с Рори посетили во время медового месяца. Разумеется, я всегда выражаю восхищение ее работами. Но я толком не знаю, что делает фотографию хорошей или плохой. На самом деле они не вызывают у меня особых чувств. — Тебе они не нравятся. — Рейчел повернула голову и с улыбкой смотрит на меня, прикрывая глаза рукой. — Прости, что мне не нравится? — резко вскидываю я голову. — Ее фотки! — хохочет Рейчел. — Признайся, Хелен. У тебя же на лице написано. — Я плохо разбираюсь в искусстве, — с запинкой произношу я и невольно усмехаюсь. С удивлением обнаруживаю, какое головокружительное удовольствие доставляет мне этот крошечный акт предательства, бунтарства. Посмеяться над Сереной. Выразить пренебрежение ее увлечением. Умалить ее так называемый талант. — Если честно, — слышу я свой голос, — на мой взгляд, это почти все чепуха. — Рейчел закидывает назад голову и улюлюкает. — Не только ее творчество, — поправляюсь я, уже чувствуя себя виноватой. — Вообще искусство. Она, я уверена, мастер своего дела. Просто я… Наверное, мне просто не дано это понять. Но Рейчел вся трясется от смеха. Она достает из кармана пачку сигарет, вытаскивает одну и вставляет в свой смеющийся рот, из которого та смешно торчит, как карандаш. — Ох, уморила ты меня, — произносит она, большим пальцем щелкая зажигалкой. Прикуривает, делает затяжку, затем, зажав сигарету меж двух пальцев, выдыхает вверх завиток дыма. Смачно зевает и потягивается, демонстрируя небритые подмышки. — Пожалуй, куплю-ка я один из ее портретов, — заявляет Рейчел сквозь зевоту. — Что? — Портрет. Сфотканный Сереной. Налеплю себе на пузо клевое фото. Так теперь все знаменитости делают. Она подмигивает мне, потом кладет ладони на свой живот с боков и правой рукой, в которой она все еще держит сигарету, начинает легонько тарабанить по нему, словно играет на пианино. Я смотрю на Рейчел, пытаясь определить, серьезна ли она в своем намерении навестить Серену. При этой мысли меня почему охватывает безотчетный страх. — Мне так кайфово, — говорит Рейчел, снова громко зевая. — Пожалуй, подремлю чуток. Не возражаешь? Не открывая глаз, она на ощупь находит корзинку с малиной, берет еще одну горсть ягод и кладет их в рот. И лишь позже, когда мне на глаза попадается свадебная фотография, которую принесла на кухню Рейчел, до меня доходит, что этот снимок стоит на моей прикроватной тумбочке. Зачем она пошла в нашу спальню? Срок: 32 недели Серена Если бы не ненастье, я ушла бы домой. Оставаться дольше не имело смысла. Но в половине шестого снова зарядил дождь, стал бешено хлестать, барабанить по слуховому окну над моим столом. А зонтик я не взяла. Я люблю быть в студии, когда на улице льет дождь. Обычно включаю под столом обогреватель и, слушая его гудение, ставлю чайник. Моя студия находится в крошечном закоулке близ центральной улицы. Здесь почти никто не ходит. Вокруг — упоительная тишина. Во время дождя слышен только дождь — восхитительный белый шум, словно шуршание гальки. Мокрые булыжники на улочке блестят подобно полированному дереву. Однажды я сфотографировала их в дождливую погоду: камни вздымались из луж, будто махонькие островки. На фото это смотрелось как некий инопланетный ландшафт или спина огромного крокодила. В глубине студии с одной стороны располагается фотолаборатория, с другой — мой рабочий стол. Рядом с ним — пробковая доска, увешанная снимками, художественными открытками, вырезками из газет и журналов. Изображениями мест, где я хотела бы побывать. Окно выходит на маленький внутренний дворик, где умещаются только крохотный столик со стульями и несколько горшечных растений в старинных подойниках, которые я купила в антикварной лавке на крытом рынке. На подоконнике в белых керамических горшках я выращиваю зелень: петрушку, розмарин, мяту. Листочки мяты кладу в чай, который наливаю в ярко-зеленые кружки и обильно подслащиваю коричневым сахаром. Эти кружки я приобрела у женщины, что арендует напротив гончарную мастерскую. Мне немного жаль ее. Вряд ли ее продукция хорошо продается. Я потягиваю чай. От притока сахара ребенок в моем чреве мечется, как рыбка. По окончании университета мы с Рори отправились в путешествие по Марокко. Жили в палатках в Атласских горах, смаковали чай с сахаром и свежей мятой. Холодными ночами укрывались колючими шерстяными одеялами. Воздух был такой чистый, что его, казалось, можно пить. В ближайшем городке дома были голубые — под цвет бескрайнего неба пустыни. На пробковой доске есть наша фотография той поры. Мы стоим на гребне горы. Рори, в сером джемпере из альпаки, широко улыбается; его выгоревшие на солнце волосы всклокочены; в темных стеклах очков отражаются заснеженные пики. Он обнимает меня одной рукой. Ветер наметает мне на лицо волосы, я щурюсь на солнце. Мы счастливы. Фотография брызжет счастьем, источает тепло. Вчера вечером мы поссорились. Рори до сих пор расстроен из-за интервью. Только о нем и говорит. Как он объяснил, журналистка показалась ему приятным человеком, проявляла искренний интерес к проекту, к компании. Хотела услышать историю конфликта с его позиции. Я ушам своим не верила: как можно быть таким наивным? Спрашивала у него, на что он рассчитывал. Ему ведь прекрасно известно, как люди относятся к этой застройке. Зачем нужно было высовываться? Зачем он согласился? Истинный ответ я знала еще до того, как напечатала имя журналистки в поисковой строке и на экране появилась профессиональная фотография улыбающейся девушки. Но, конечно, дело было не только в интервью. Вовсе не в интервью. Рори боялся, что он теряет хватку. Разгневанный, он затопал наверх. Я знала, что он пойдет на балкон курить. Ему нравится думать, будто мне не ведомо про сигареты. Про кокаин. Ему нравится думать, что я много о чем не догадываюсь. Я взяла журнал, выбросила его в мусорное ведро. Его лицо на обложке выглядело чужим. Позже, когда он заснул, я наконец-то облекла свои сомнения в слова. Вопрос, что я напечатала в яркой белой поисковой строке, осуждающе смотрел на меня с экрана. Как определить, что муж мне изменяет? Несколько минут я глядела на него, пока не почувствовала резь в глазах от светящегося экрана. Потом, глотнув «шабли», нажала клавишу ввода. Естественно, программа выдала мне тысячи результатов: статьи, опросники, тесты. Веяния времени, усмехнулась я. Ответы на все вопросы ищи в Интернете. А что — вот какая-нибудь женщина сидит, как я, в красивом доме, с бокалом вина в руке или с ребенком в утробе, или с тем и с другим, и со слезами на глазах печатает эти же самые слова… Сколько миллионов таких наберется? Я наугад выбрала одну статью — типа вопросника. Снова глотнула «шабли». Щелкнула по статье мышкой. Но услышала голос Рори. Он проснулся, заметил, что меня рядом нет. Я снова стерла историю поиска. Захлопнула ноутбук. Он легкий, как бумага. Закрылся бесшумно, будто веко опустилось. Я смотрю на дождь за окном, омывающий зеленые листочки растений во дворике, наливающий лужи на моем стуле, на моем металлическом столике. Допиваю чай и жду еще полчаса в надежде, что непогода утихнет. Однако дождь усиливается, небо темнеет, приобретая цвет ядреного синяка. Я снова включаю чайник, решив, что попроявляю немного снимки. И слышу стук в дверь. Первое, что бросается в глаза, когда я открываю дверь, это ступни. Они голые, с облезлым фиолетовым лаком на ногтях. В качестве обуви — желто-зеленые шлепанцы цвета лайма. Сами ноги тоже голые, хотя на улице холодно. Все остальное скрыто под объемным зимним пальто. На глаза надвинут огромный капюшон с меховой оторочкой, с которого, словно с мокрой львиной гривы, стекает вода. — Что вам угодно? Я вижу, как она вскидывает подбородок, но лицо ее по-прежнему прячется в капюшоне.