— И что они говорят? Риццоли покачала головой. — Ничего не видели, ничего не слышали. Думаю, остальные скажут не больше. — Почему? — Вы видели, какие они старые? — Ну, это не значит, что они непременно выжили из ума. — Одна из них после инсульта ничего не соображает, у двух других болезнь Альцгеймера. Большинство монахинь спят в комнатах, окна которых выходят на задний двор, так что они просто не могли ничего видеть. Поначалу Маура осматривала труп Камиллы, не касаясь его. Отдавая жертве последнюю дань уважения. «Тебе уже ничто не причинит боль», — думала она. Потом она начала пальпировать череп, чувствуя, как хрустят под рукой раздробленные кости. — Множественные удары. Все они пришлись на темя и затылок… — А что с отеком на лице? Это просто синяк? — Да. И он застывший. — Выходит, удары были нанесены сзади. И сверху. — Возможно, нападавший был гораздо выше нее. — Или же она была на коленях. А он стоял над ней. Маура коснулась холодной плоти, и у нее перехватило дыхание, когда она представила себе молодую монахиню, коленопреклоненную, с опущенной головой, на которую сыплются страшной силы удары. — Что же это за ублюдок, избивающий монашек? — сказала Риццоли. — Что же, черт возьми, происходит в этом мире? Маура поморщилась. Хотя она и не помнила, когда в последний раз переступала порог церкви, тем более что веровать перестала много лет назад, ей было неловко слышать такие слова в священном месте. Почтительное отношение к религии ей прививали с детства. Даже она, считавшая всех святых и совершаемые ими чудеса не более чем фантазиями, никогда бы не осмелилась произнести бранное слово перед распятием. Но Риццоли была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на такие тонкости. Взъерошенные сильнее обычного, ее волосы топорщились непослушной черной гривой и, намокшие под снегом, отливали стальным блеском. Под бледной кожей лица еще резче обозначились острые скулы. В полумраке часовни ее глаза казались раскаленными угольками, сияющими от ярости. Справедливый гнев был для Джейн Риццоли лучшим катализатором в погоне за преступником. Хотя сегодня его было, пожалуй, многовато, и ее буквально лихорадило. Лицо заострилось, казалось, огонь пожирал ее изнутри. Мауре вовсе не хотелось подбрасывать поленья в этот костер. Она старалась сохранять спокойствие и невозмутимость, вопросы задавала исключительно деловые. Этакий ученый, привыкший иметь дело с фактами, а не с эмоциями. Она подняла руку сестры Камиллы и осмотрела локтевой сустав. — Мышцы дряблые. Трупного окоченения нет. — Выходит, с момента смерти прошло меньше пяти-шести часов? — Надо учитывать еще и то, что здесь холодно. Риццоли фыркнула, выпустив пар изо рта. — Еще как. — Я бы сказала, температура чуть выше точки замерзания. Поэтому трупное окоченение может наступить позже. — Насколько позже? — Трудно сказать. — А что с ее лицом? А этот застывший синяк? — Синее пятно могло появиться в течение получаса после смерти. Но точно установить время наступления смерти оно нам не поможет. Маура открыла свой чемоданчик и достала химический термометр для измерения температуры внешней среды. Оглядев многослойное одеяние жертвы, она решила не измерять здесь ректальную температуру, а сделать это уже в морге, куда будет доставлен труп. Тускло освещенная молельня была местом совсем не подходящим для столь интимной процедуры. К тому же, приподнимая одежду, она могла уничтожить сохранившиеся на ней улики. Поэтому Маура достала шприцы, чтобы взять пробу стекловидного тела для последующего анализа на содержание калия. Это поможет рассчитать время смерти. — Расскажите мне про другую жертву, — попросила Маура, прокалывая левый глаз трупа и медленно закачивая в шприц стекловидную жидкость. Риццоли издала стон отвращения и, дабы избежать неприятного зрелища, отвернулась. — Жертва, обнаруженная у двери, — сестра Урсула Рауленд шестидесяти восьми лет. Крепкая старушонка, судя по всему. Говорят, она двигала руками, когда ее грузили в карету «скорой помощи». Мы с Фростом прибыли сюда, когда они уже отъезжали. — Насколько серьезны у нее травмы? — Я ее не видела. По последним данным, полученным из госпиталя Святого Франциска, она находится в хирургическом отделении. У нее множественные травмы черепа и кровоизлияние в мозг. — Как и у этой жертвы. — Да. Как у Камиллы. — В голосе Риццоли вновь зазвучала злость. Маура поднялась, дрожа от холода. Брюки пропитались студеной водой, и теперь ее икры словно были закованы в ледяной панцирь. По телефону ей сообщили, что место преступления находится в помещении, поэтому шарф и теплые перчатки она оставила в машине. Но в этом неотапливаемом зале было едва ли теплее, чем на стылом монастырском дворе. Она сунула руки в карманы пальто, удивляясь тому, как Риццоли, тоже без шарфа и теплых перчаток, умудрилась так долго проторчать в этой холодной часовне. Казалось, Риццоли согревает ярость, и, хотя ее губы уже посинели, она явно не торопилась перебраться в тепло. — Почему здесь так холодно? — спросила Маура. — Не представляю, как можно служить здесь мессу. — А ее здесь и не служат. Эта часть здания никогда не используется зимой — обогревать слишком дорого. К тому же монахинь здесь осталось совсем мало. На службу они ходят в маленькую приходскую церковь. Маура вспомнила трех пожилых монахинь, которых видела в окне. Они, как слабые язычки пламени, готовились угаснуть одна за другой. — Если эта церковь не используется, — сказала она, — тогда что здесь делали жертвы? Риццоли тяжело вздохнула, и вырвавшееся из ее рта облако пара придало ей сходство с огнедышащим драконом. — Никто не знает. Мать-настоятельница говорит, что в последний раз видела Урсулу и Камиллу на молитве накануне вечером, около девяти. Когда они не появились на утренней молитве, сестры пошли их искать. Они не ожидали найти их здесь. — Эти удары по голове… Похоже, они были нанесены в приступе безумной ярости. — Но посмотрите на ее лицо, — заметила Риццоли, указывая на Камиллу. — Он не бил ее в лицо. Как будто щадил. И это наводит на мысль о том, что убийцей руководил не личный мотив. Он обрушил свою ярость не на нее конкретно, а на то, что она собой олицетворяет. — Превосходство? — предположила Маура. — Сила? — Забавно. Я бы предположила нечто, связанное с верой, надеждой, милосердием. — Просто я училась в католической школе. — Вы? — Риццоли фыркнула. — Никогда бы не подумала. Маура вдохнула прохладный воздух и взглянула на распятие, вспоминая годы учебы в академии Святых мучеников младенцев. Суровые наказания, которые придумывала сестра Магдалена, преподававшая историю. Ее пытки были не физическими, а моральными и применялись исключительно к тем девочкам, которые, по мнению монахини, обладали излишней самоуверенностью. Лучшими друзьями четырнадцатилетней Мауры были не люди, а книги. Она легко справлялась со школьными заданиями и очень гордилась этим. Именно поэтому сестра Магдалена относилась к ней с особым пристрастием. Чрезмерную гордыню для блага самой же Мауры она пыталась подавлять унижением. Вызывая Мауру к доске, сестра Магдалена изощрялась, как могла. Высмеивала ее перед всем классом, писала язвительные замечания на полях ее безукоризненных работ, громко вздыхала всякий раз, когда девочка поднимала руку, чтобы задать вопрос. В конце концов Маура покорилась и замкнулась в себе. — Они всегда наводили на меня ужас, — сказала Маура. — Монахини. — А я и не думала, что вас можно чем-то запугать, доктор. — Я многого боюсь… Риццоли рассмеялась. — Но только не трупов, верно? — В мире есть вещи пострашнее трупов. Они оставили тело Камиллы на холодном каменном ложе и двинулись к залитому кровью пятачку возле двери, где ранее обнаружили Урсулу, еще живую. Фотограф закончил съемку и ушел; в часовне остались только Маура и Риццоли — две одинокие женщины. Их голоса эхом разносились под сводами храма. Маура всегда считала церковь священной обителью, где даже душа неверующего найдет утешение. Но сейчас ей было неуютно в этом мрачном месте, где недавно прошлась презревшая святыни Смерть. — Вот здесь нашли сестру Урсулу, — сказала Риццоли. — Она лежала головой к алтарю, ногами к двери. Как будто пала ниц перед распятием. — Этот мерзавец — просто животное, — произнесла Риццоли, злые слова отскакивали от ее губ, словно кусочки льда. — Вот с кем мы имеем дело. Он психопат. Или чертов обколотый нарик, который пытался что-то украсть. — Мы даже не знаем, был ли это мужчина. Риццоли махнула рукой в сторону трупа сестры Камиллы. — Думаете, такое могла сделать женщина? — Женщина может ударить молотком. Размозжить череп. — Мы нашли след ботинка. Вон там, в проходе. Большого размера, похож на мужской. — Его не мог оставить кто-то из медиков «скорой»? — Нет, их следы вот здесь, у самой двери. А тот, в проходе, совсем другой. Это его след. Подул ветер, и задрожали стекла в окнах, а дверь заскрипела, словно кто-то невидимый отчаянно рвался внутрь. У Риццоли не только губы, но и лицо приобрело синюшный оттенок, но она не пыталась укрыться от холода. В этом была вся Риццоли — слишком упрямая, чтобы капитулировать. Расписаться в собственном бессилии.