— Да ладно, там же скучища, — поднажала Риццоли, — не думаю, что ты так просто болталась бы по чердаку, если бы там не было ничего интересного. Нони опустила взгляд и уставилась на колени. — Ты когда-нибудь наблюдала за сестрами? Ну, просто смотрела, чем они занимаются? — Я все время их вижу. — А когда они в своих кельях? — Мне не разрешают туда подниматься. — Но ты когда-нибудь наблюдала за ними тайком, когда они тебя не видели? Нони по-прежнему сидела опустив голову. Потом буркнула, уткнувшись в свитер: — Это называется подсматривать. — И ты знаешь, что так делать нельзя, — сказала Грейс. — Это вторжение в частную жизнь. Я тебе говорила. Нони скрестила на груди руки и продекламировала, передразнивая мать: — «Вторжение в частную жизнь». Это прозвучало издевкой. Грейс покраснела и двинулась на дочь, словно намереваясь ударить ее. Риццоли жестом остановила женщину. — Миссис Отис, вы не будете возражать, если я попрошу вас и мать Мэри Клемент выйти на минутку? — Вы говорили, что мне можно остаться, — возразила Грейс. — Думаю, Нони нуждается в маленьком полицейском внушении. Лучше, если вас при этом не будет. — Ах, да. — Грейс кивнула, и в ее глазах вспыхнул недобрый огонек. — Конечно. Риццоли угадала: Отис была заинтересована вовсе не в том, чтобы защитить дочь; ей хотелось, чтобы Нони приструнили. Призвали к порядку. Она метнула в сторону дочери взгляд, в котором читалось: «Допрыгалась», и вышла из комнаты в сопровождении аббатисы. Какое-то время все молчали. Нони сидела, опустив голову и сложив руки на коленях. Полное послушание. Идиллическая картина. Риццоли придвинула стул и села напротив девочки. Она молчала, словно чего-то ожидая. Выдерживая паузу. Наконец Нони украдкой взглянула на Риццоли. — Чего вы ждете? — спросила она. — Жду, пока ты расскажешь мне, что видела в комнате Камиллы. Потому что знаю: ты подглядывала за ней. Я и сама любила подглядывать, когда была маленькой. Шпионила за взрослыми. Смотрела, какими странными вещами они занимаются. — Это ведь «вторжение в частную жизнь». — Да, но все равно забавно, не так ли? Нони подняла голову и вперила взгляд в Риццоли. — Вы хотите меня обмануть. — Я не собираюсь тебя обманывать, ясно? Мне нужно, чтобы ты мне помогла. Думаю, ты очень умная девочка. И уверена, ты видишь многое из того, чего взрослые не замечают. Что ты на это скажешь? Нони пожала плечами. — Может быть. — Так расскажи мне, чем занимаются монахини. — Какие-нибудь странности? — Да. Нони наклонилась к Риццоли и тихо произнесла: — Сестра Эбигайл носит памперсы. Она писает в штаны, потому что очень старенькая. — Сколько ей лет, как ты думаешь? — Ну, лет пятьдесят. — Да уж. Действительно, старая. — Сестра Корнелия ковыряет в носу. — Фу, какая гадость. — И швыряет козявки на пол, когда думает, что этого никто не видит. — Еще хуже. — А сама требует, чтобы я мыла руки, говорит, что я маленькая грязнуля. Но она руки не моет, а ведь они у нее в козявках. — Ты мне так аппетит испортишь, ребенок. — Я ее как-то спросила, что же она сама козявки не смывает, а она взбесилась. Сказала, что я слишком много болтаю. Сестра Урсула тоже так сказала, когда я спросила ее, почему у той тети нет пальцев, и шикнула на меня, чтобы я замолчала. Мама все время заставляет меня извиняться. Она говорит, что ей за меня стыдно. Что я вечно лазаю там, где мне не место. — Ну, ладно, ладно, — сказала Риццоли, делая вид, будто у нее разболелась голова. — Это и в самом деле любопытные вещи. Но ты ведь знаешь, что меня интересует? — Что? — Что ты видела в комнате Камиллы, когда подглядывала в дырку? Ты ведь подглядывала, правда? Нони опять уставилась на коленки. — Может быть. — Так да или нет? На этот раз Нони смиренно кивнула головой. — Я хотела посмотреть… — Что? — Что они носят под платьем. Маура с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться. Она вспомнила годы учебы в католической школе, когда она задавалась тем же вопросом. Монахини казались ей самыми загадочными существами — в бесформенных черных одеждах, которые скрывали их от любопытных глаз. Что носила Христова невеста на своем обнаженном теле? Ее воображение рисовало уродливые белые панталоны, обтягивающие живот, хлопчатобумажный лифчик, призванный сделать грудь бесформенной, толстые чулки на ногах со вздутыми голубыми венами. Она представляла себе тела, укутанные в многочисленные слои грубого хлопка. И вот однажды она увидела, как сестра Лоуренсия с вечно поджатыми губами приподняла юбку, поднимаясь по лестнице, и из-под полы выплеснулось что-то алое. Это была не простая красная ткань, а атлас. С тех пор она уже другими глазами смотрела и на сестру Лоуренсию, и на всех монахинь вообще. — Знаешь, — сказала Риццоли, наклоняясь к девочке, — мне тоже всегда было любопытно, что же они носят под одеждой. Так ты видела? Нони с серьезным видом покачала головой. — Она никогда не раздевалась. — Даже когда ложилась спать? — В это время мне уже пора было уходить домой. Так что я ни разу не видела, как она раздевается. — Ну что же ты тогда видела? Что делала Камилла в своей комнате, когда оставалась одна? Нони закатила глаза, как будто ответ на этот вопрос казался ей слишком скучным. — Она убиралась. Постоянно. Она была первой чистюлей. Маура вспомнила выскобленный пол, на котором даже краска была стерта. — Что еще она делала? — спросила Риццоли. — Читала книгу. — Что еще? Нони сделала паузу.