Артём приостановил бритье, поглядел на отца. – У этих, – сказал он, показав кинжалом в сторону прибиравших поле боя смердов, – мужчина без бороды – юнец. Думал – уважать больше будут. – И, будто извиняясь: – Я ведь по-хорошему хотел, по-доброму. Мне и печенежской крови хватает. Теперь – всё. Не хотели любить – будут бояться! Мамки будут именем моим детей стращать! За любую провинность – смерть! Вот с этих, – кинжал снова указал на смердов-мортусов, – и начну! – Убьешь их? – с неодобрением спросил Духарев. – Убью. – А если бы не на меня с матерью твоей напали, а на купцов обычных – пощадил бы? – Может, и пощадил. Спустил бы шкуру со спины – и отпустил. Но теперь – нет. И ты не спорь, батя! Если бы обо мне, о семье моей речь шла – ты бы иначе поступил? Духарев задумался, прислушался к себе… И покачал головой. – Но всё же не по-христиански это, – сказал он. – Ты, может, виру с них возьми, а? Артём засмеялся: – А виру взять – это по-христиански, да? И откуда у них такие деньги? Сорок гривен серебром – за каждого убитого! Нет, бать, эти заплатят жизнью. А виру я возьму с других. – Ты князь, – кивнул Духарев. – Тебе решать. И спасибо тебе! – За что же? – удивился Артём. – Жизни наши спас. – Разве ж за это благодарят? – Артём, похоже, удивился. – Это долг мой. И княжий, и сыновний. И то опоздал. Воев твоих славных, считай, всех побили. Хорошо хоть тебя с матушкой уберег – рог твой вовремя услыхал, слава Богу! Мы же совсем рядом ночевали, стрелищах в пяти. – Слава, – согласился Духарев и встал, чтобы поглядеть: как там раненые? – Как дела закончим, – крикнул ему вслед князь-воевода, – так и поедем. Только поедим сначала. Мои вон уже кашеварят. На ногах осталось всего двое гридней: Развай и Карн. Оба – варяги. Не сказать что невредимые, но раны – пустяковые. Примерно как у Сергея. Раненых было – тридцать три. В том числе – Мелентий, получивший глубокий порез икры и дырку в левом предплечье. Ромей оказался отличным воином. Слада заверила, что раны Мелентия чистые и не опасные. Жить будет и, глядишь, дня через четыре и вовсе на ноги встанет. А вот шестеро из остальных тридцати двух вряд ли дотянут до следующего дня. Вот ведь какая беда. Поехал, понимаешь, сына навестить… – Ты уж прости меня, Мелентий, что в этакое дело тебя втянул, – повинился Духарев. – Не думал я, что неспокойно здесь. – Всё в руках Божьих, – философски заметил ромей. Подумал немного и добавил: – А подарок твой – пропал. – Нашел о чем печалиться, – Духарев улыбнулся. – Я тебе другую шубу подарю. Было б кому дарить! И присел рядом с другим раненым – поддержать и утешить. * * * Улич – небольшой городок. Но крепкий и ухоженный. То же можно было сказать о княжьем тереме. Доброслава, внучка князь-воеводы Свенельда, встречала родителей мужа со всем почтением: свежеиспеченным караваем и низким-низким поклоном. Она уже собралась произнести и речи подобающие, но тут увидела, как во двор въезжают сани с ранеными, и лицо ее враз изменилось. Сунув каравай одной из девок, тут же принялась командовать. Засуетилась набежавшая дворня, забегали по терему холопы, освобождая и готовя лучшие комнаты для раненых… Артём улыбнулся супруге, коснулся ее губ и поманил отца за собой. Доброслава задержалась на мгновение, чтоб поцеловать руку тестю, и сбежала вниз, во двор. Распоряжаться. Сладислава осталась с ранеными. – Сегодня я твой, батя, – сказал Артём, усаживаясь на лавку, оставив для отца высокое княжье кресло. Сергей не воспользовался им – тоже сел на лавку, рядом с сыном. – А почему – сегодня? – Завтра поеду суд вершить. Сам понимаешь: откладывать нельзя. Разбегутся, попрячутся. – Смердов береги, – попросил Духарев. – Им тебе дань платить. Да и милосердие… – Зря резать не буду, – твердо пообещал Артём. – Но язвы языческие выжгу. Твоя доля – четвертая. Считай это вирой за то, что не уследил за порядком. – Какая доля? – удивился Духарев. Артём усмехнулся. Жестко, даже страшно. – С тех богатств, что эти бесолюбцы с моей земли насобирали. – Волоха жрецов не трогай! – строго произнес Духарев. Они встретились взглядами… Сын уступил. – Не трону, – пообещал он. – Скажи-ка мне, батя, что за ромей с тобой приехал?.. Глава восьмая, в которой великий князь Владимир сменяет гнев на еще больший гнев и пытается узнать, какая вера – правильная Великий князь киевский был в ярости. – Твой сын! – прошипел он. – На моей земле!.. – Во-первых, он не только мой сын, но и твой князь-воевода, – спокойно произнес Духарев. – Во-вторых, земля эта ему не от тебя, а в приданое досталась, а в-третьих, те, кто успел донести до тебя эту замечательную весть, верно, забыли упомянуть о том, почему так случилось. В бешеном взгляде Владимира Святославовича молний поубавилось. Так и есть, «забыли». – Коли так, позволь я расскажу тебе… И рассказал. Всё в подробностях. Не приукрашивая, но и не приуменьшая. – Вот этот значок, – Духарев коснулся розового шрама на скуле, – оттуда. Владимир ни на мгновение не усомнился в правдивости рассказа. Ярость его не уменьшилась. Но обратилась совсем в другом направлении. Суть его сводилась к фразе: «Всех виновных – на кол!» Действительно обидно, когда какие-то чужие уличские смерды нападают на твоего воеводу. Духарев глянул мельком на неизменно присутствующего на их встречах Габдуллу. Обычно невозмутимый шемаханец ухмылялся. Интересно, чему он радуется? Когда Владимир сбросил пар, Духарев решил сменить тему: – Что случилось, того уж не изменить, княже, – сказал он. – Хочу напомнить тебе о ромейском после. Правда, он еще не оправился от ран, но, думаю, всё равно охотно с тобой встретится. – Он ранен? – нахмурился Владимир. – Кто посмел? – Это я виноват, – признался Духарев. – Пригласил его с собой в Улич. Поохотиться. Кстати, ромей показал себя неплохим воином… Великий князь выдохнул сквозь стиснутые зубы… Но совладал с собой. И даже Сергея не упрекнул, что рисковал жизнью посла. Кто ж знал? – Я пошлю за ним, – сказал он. – Хочу, чтобы ты тоже был. – Буду, – заверил Духарев. – И за сыном твоим, князем, тоже пошлю, – добавил Владимир. – Хочу послушать, как он бунтовщиков усмирял. Надеюсь, он проучил их как следует. – Я просил его быть помягче, – кротко произнес Духарев. – Смерды – они же овцы. Если овца заблудилась, виноват пастух.