Я рассказал, опять помолчали, потом он продолжил, что запустили еще три реактора, а спрос не удовлетворен, пятый реактор уже некуда ставить: в цеху не повернешься — везде опасная зона отмечена. В цеху СЦ только два реактора опасные, там еще пройти можно, а у него — все, больше некуда. Я сказал, что уезжаю на год, доверенность на счет у Управляющего, его контролирует мой душеприказчик, из староверов, дедов приятель. По всем вопросам обращаться к Управляющему, я его предупрежу, что ТНТ и СЦ — приоритетные производства и там все нужды должны удовлетворяться в первую очередь. Если будет пять, шесть и больше реакторов, то один выводится на профилактику, смотрят состояние стенок изнутри, контрольных приборов, потом он включается и из цикла выводится следующий по графику — и так по кругу. Пусть лучше один реактор стоит все время, но будет в сто раз хуже, если он взорвется. Тут прибежал Петя и прочитал цифры, они сошлись с моими наблюдениями на сто процентов. Поздравил его и Мефодия, сказал, чтобы готовили привилегию и патент в европейских странах, на № 5 и № IV. Условия такие же, как с дедом — то есть им выплата по три тысячи за каждую привилегию, каждому выйдет по шесть тысяч после того, как привилегия передается мне. За обедом поговорил с душеприказчиком, он согласился за 1500 рублей в год присмотреть за Управляющим и, если надо, съездить с ним в банк, а также вести свой приход-расход по счетам. Я сказал, что приход в банк должен тратится только на строительство новых цехов. После того как душеприказчик ушел, попросил дворецкого отправить телеграмму Черновым в Нижний Тагил, о том что ТНТ делают и сколько им его надо, а также пригласить послезавтра наиболее именитых купцов старой веры к нам на обед (из тех, кто в Москве, конечно). Дворецкий сообщил, что Иван доехал до места — его хозяин прислал письмо, дал распоряжение перевести ему 1900 рублей. Николаю дали 5 лет каторги и потом 10 лет поселения в Сибири. Присяжных он не убедил и не разжалобил: один из них, купец, даже сказал, что вдвое за такие художества над родственниками надо давать к тому, что прокурор попросил. Журналисты были на суде, но никто ничего не написал, кроме какой-то газетенки, которая, если напишет что это черное, то на самом деле, значит, что это — белое. На следующий день сообщил управляющему, что уезжаю на год, счет в купеческом банке в его распоряжении на 400 тысяч, но снимать деньги оттуда он может только вместе с душеприказчиком, он же контролирует движение средств по счету. Спросил, как идет строительство, получил ответ, что все идет даже с опережением плана в две недели, до снега точно закончат крышу, двери, окна, пол и можно устанавливать оборудование. Попросил особое внимание уделить ТНТ и СЦ, на что управляющий согласился и сказал, что эти два цеха приносят практически всю прибыль — раз в пять больше того, что текстильные заводы приносили в лучшие годы. Предложил изыскать возможности площадей под новые реакторы СЦ и ТНТ, пока есть спрос, пусть даже в тех цехах, которые прибыли не приносят, а людей из этих цехов переучить на выпуск новой продукции, причем начать это завтра же! И так делать всегда — не допускать простоя и расширять производство, если есть спрос. Но не забывать про безопасность — средства защиты и вывод одного реактора на профилактику по графику, Егоров знает, как это делать и поделится со всеми, у кого опасное производство. Егорову заплатить в качестве премии 500 рублей, а всем, кто работает в цехах по выпуску лекарств и взрывчатки — увеличить жалованье на 20 % против имеющегося: тоже написал бумагу-распоряжение. Управляющий показал свой гроссбух, я не нашел никакой крамолы — все аккуратно и подробно. Сообщил ему по поводу привилегий — пусть оформляются за счет завода, изобретатели — Вознесенский с Парамоновым, но они передают все права мне (должно быть нотариально заверено). Патенты во всех крупных странах, как обычно. Сказал, чтобы платили жалованье дворецкому, кухарке и горничной, а также одному охраннику в доме, столько же, сколько и раньше. Дворецкому выделить премию 200 рублей единовременно и выдавать деньги на продукты и мелкие расходы дополнительно 50 рублей в месяц, а в ближайший месяц, пока столоваться будет гораздо больше народу — 400 рублей, если потребуется ремонт в доме, то пусть пишет бумагу. За дополнительные хлопоты управляющему кладу к жалованью еще 1500 рублей в год — написал бумагу-распоряжение. Пусть покажет ее душеприказчику, когда поедет в банк и снимет эти деньги для себя. Потом поехал к нотариусу и оформил на Лизу все движимое и недвижимое имущество вместе со счетами в случае смерти или моего отсутствия в течении семи лет. Написал ей письмо с просьбой изучать микробиологию, связываться с моими химиками Воскресенским и Парамоновым, если что нужно по науке и практике. Я же уезжаю на год-два туда, откуда письма могут и не приходить или идти долго. Сообщил о завещании на ее имя — один экземпляр будет в бюро у деда в кабинете, другой — у нотариуса. Да, в бюро я и нашел последний вариант завещания, оно практически сверху лежало. Дед знал, что сейф опечатают и начнется тяжба, все могут переругаться, а так — вот оно, а второй экземпляр у нотариуса. Затем был обед с именитыми купцами старого обряда. Одел мундир с орденами, но не посольский, а тот, в котором уже меня здесь привыкли видеть. Сказал, что по приказу царя еду в далекую страну, где живут с библейских времен братья наши во Христе, вера их древнее нашей на шесть веков и похожа на ту, что у нас старым обрядом называется, хотя и отличия есть. Живут они в окружении басурман и моя задача будет защитить их и басурман прогнать. Если мне это удастся, то будет мне награда от обоих государей. И хочу я, господа именитые купцы, попросить разрешения в ту землю переселиться христианам — поборникам старой веры отцов наших и дедов. Но прежде, чем это сделать, я должен знать, что земля эта вам понравилась и люди старой веры готовы ехать целый месяц сначала пароходом, а потом на конях и ослах. Поэтому я попросил разрешения у нашего царя поехать со мной пяти десяткам людей: пусть сами посмотрят на угодья, реки и леса, можно ли пахать и скотину разводить. Земля там может родить два раза в год, зимы не бывает вовсе, но летом жарче, чем у нас, хотя терпимо. От моря чугунку проведем, на речках запруды поставим, будут озера с водой. Проезд и одежду, а также винтовку с патронами я беру на себя, лошадь или большого осла — тоже. Ослы там выносливее лошади и груза могут везти в два раза больше. От уральских и сибирских промышленников хотелось бы иметь двух-трех рудознатцев, лучше, если настоящих маркшейдеров. Вперед предпочтение будет даваться молодым и сильным, умеющим обращаться с оружием, так как пока край не очищен от басурман и надо будет отбиваться, если нападут. Лучше, если в поход пойдут казаки старой веры, что были в походах, справные хозяева, способные выгоду свою увидеть. Собирать людей буду здесь, жить они будут на первом этаже дома, столоваться тоже здесь, а потом через месяц-два соберемся и поедем смотреть новую землю. Сам я кладу 50 тысяч своих денег, если кто готов поучаствовать в этом — прошу присоединиться. Во всяких передрягах я бывал, царь меня наделил за это дворянством, чинами и орденами, доверил и это трудное дело. Вернуться планирую через год-полтора, вот тогда и люди ваши сами расскажут про новую землю. Купцы помолчали, потом встал седобородый дед высокого роста, с солдатским Георгием и сказал, что вносит 20 тысяч и человека пришлет — придет завтра, посмотришь, мол. И дальше пошло — вносили от 3 до 25 тысяч, одного рудознатца уже обещали, говорят, что землю вглубь видит, другие обещали казакам знакомым отписать, что в походах бывали и фунт лиха видывали. В общем, дело прошло не зря, собрал больше 100 тысяч: кто наличными, а большие суммы — я мой старый счет лабораторный дал, обещали перевести в течение ближайших дней. Я все аккуратно записал, от кого и что получил, кого прислать обещали — на людей минимум два десятка обещаний дали, с тем пока и распрощались. Через два дня появился семиреченский подъесаул Нечипоренко Аристарх Георгиевич. Рассказал ему про поход, цель и задачи, заказанное дополнительное вооружение. Есаул одобрил количество боеприпасов, сказал, что драгунки у них свои, пристрелянные, и патроны по 180 штук на ствол имеются, шашки тоже, но от финских ножей хорошей стали он и его люди бы не отказались. Обсудили с ним потребности полусотни, потом я увеличил количество вдвое (артиллеристы, как было сказано, будут со своим). Составили список палаток, войлока на подстилки — считай постели, одеял седел в том числе на сотню мулов, запас подков на лошадей и поменьше — на мулов, ковочный, шанцевый, плотницкий и прочий инструмент, всякую утварь, баклаги большие и малые для воды, рацион, сказал казак, он сам рассчитает и на двое помножит. Фураж в 4-х кратном размере по пустынному расчету, то есть еще на 2–3 сотни мулов. Спросил, есть ли охота, то есть надо взять 3–4 ружья и охотничий припас. Рассказал ему про наше "секретное оружие": ручные бомбы и тарантасы с пулеметами. Казак заинтересовался и хотел посмотреть, но я ответил, что раньше Одессы не получится, а там на полигоне я научу, как обращаться с бомбами. Лошади свои, под седлом и заводная, приучены к пустыне и полупустыне, могут и в горы карабкаться, понятно, что не на кручи, но, если ишак где пройдет, то и семиреченская казацкая лошадка тоже. "Врет, поди", — подумал я, но подъесаул производил впечатление серьёзного мужика: лет сорока, черная борода с проседью, кожа лица обожжена солнцем и загорела до черноты (сущий эфиоп), коренастый, из тех про кого говорят "косая сажень в плечах" (силищи, наверно, неимоверной, лошадку свою семиреченскую поднатужится и понесет). Говорит уверенно, негромко, но, чувствуется, что, если рявкнет, то у ослушника душа в пятки уйдет. В общем, Ермак Тимофеевич и отец-командир, судя по всему и в хозяйстве разбирается, — забрал наши прикидки и сказал, что сам напишет. Потом мы пообедали в дедовой столовой, я предупредил, что дом старого обряда и водки здесь не держат, даже для уважаемых гостей, но Аристарху обед и так понравился, даже добавки попросил, а потом я ему показал, где его комната и казак прилег отдохнуть с дороги и подумать о походе. Утром пришел первый десяток кандидатов в "охотники" — так здесь называли волонтеров-добровольцев. Спросил, кто рудознатец, вызвался тщедушный мужичонка. Я его стал расспрашивать как искать золото и с первых слов понял, что "народный умелец" несет чушь. Спросил, есть ли в Москве золото и, конкретно, в этом дворе. — Как не есть, батюшка, — ответил колдун, — золотишко-то почти везде есть. — Ну, коль везде, покажи, где оно здесь. Рудознатец вытащил рогульку и ну ходить кругами по двору (я еще вчера закопал здесь червонец и приметил место, так "рудознатец прямо по нему уже пару раз прошел). Когда мне уже надоело топтание и я хотел прекратить цирк, "рудознатец" встал как вкопанный посредине двора и сказал — здесь! — Да ну! — удивился я и попросил принести лопату, а вдруг и впрямь, клад! — Нет, батюшка, лопатой не возьмешь, здесь оно глубоко, версты две копать вглубь надоть. — Это же надо, на две версты вглубь видишь! — притворно изумился я, — А на вершок? — А на вершок его здесь нет, барин, только на две версты. Я подошел к условному месту и выкопал червонец, показал его всем и велел: "Гоните его в шею!". "Народный умелец" не стал дожидаться, пока его вытолкают взашей, а подхватился и под улюлюканье и громкий свист зрителей кинулся бежать. Я обернулся посмотреть, кто так молодецки свистнул и не ошибся — на крыльце стоял привлеченный спектаклем подъесаул. — Доброе утро, Аристарх Георгиевич, — поздоровался я с офицером, — не будете ли столь любезны поприсутствовать при экзамене охотников в экспедицию. Офицер согласился, построил всех в шеренгу и попросил выйти из строя тех, кто служил в армии: вышло шесть человек. Пока подъесаул выяснял обстоятельства службы каждого, поговорил с оставшимися на предмет, кто что умеет. Один был телеграфистом, другой — помощником аптекаря, третий — сапожником, а четвертый ничего не умел. Потом попросил подтянуться на моем турнике: телеграфист подтянулся пять раз, сапожник — четыре, двое только могли висеть. Спросил, кто умеет ездить на лошади — никто (я сам два дня назад только начал ездить в Манеже на смирной кобылке), а стрелять — телеграфист стрелял из ружья "Монте-Кристо" один раз. Спросил, почему в экспедицию хотят, телеграфист сказал, что любит читать про приключения, двое — что интересно чужие края посмотреть (туристы за бесплатно), четвертый; "Тятя велел" (это тот, что ничего не умеет). Спросил: "А тятя у нас кто?" Ответил, что купец Воробьев. Фамилия показалось знакомой, хоть и распространенной — так и есть, посмотрел в блокнотике список жертвователей: Воробьев Иван Егорович — 10 тысяч. Это что же, деньги заплатил, чтобы сынка на съедение дикарям отпустить или, может, другим способом из мальчика мужчину сделать не получается. Ладно, у нас не воспитательный дом и не лагерь скаутов. Записал фамилии имена и адреса и сказал, что, если надо, их позовут на второй тур испытаний (100 % что не позову) в течение месяца. Потом пошел посмотреть на результаты отбора Нечипоренко. Сначала поговорил с теми, кого забраковал "Ермак Тимофеевич" и правильно сделал: из нижних чинов, трое — безынициативные "немогузнайки", один еще ничего, головастый, но ходит с трудом — артрит. Подошел к оставшемуся — высокий, с усами, видна военная выправка, представился как отставной поручик Львов Евгений Михайлович. Уволен по ранению, полученному, при взятии крепости Геок-Тепе, отрядом генерала Скобелева, находился в колонне полковника Куропаткина (того самого, который вскоре возглавит Генштаб). На вопрос, что делает в Москве и откуда узнал об экспедиции, сказал, что служит в охране у одного из здешних купцов, сопровождает со своими людьми ценные грузы, ездит до китайской границы и обратно в Москву. — Евгений Михайлович, а не помешают ли вам последствия ран ваших в дальней экспедиции? Насколько вы готовы к ней и почему выбрали сей путь? — Александр Павлович, меня ничто в Москве не держит, семьи у меня нет, я и так "перекати-поле", а ранам этим более 10 лет, заросло все давно. Из рассказа моего хозяина я сделал вывод, что путь свой вы держите в Левант или Магриб[217], С верблюжьими караванами по пустыне я ходил, в отряде Куропаткина их было 800, почти столько же, как и людей, так что опыт таких походов у меня есть. Ударили по рукам, положил я ему жалованья за экспедицию 700 рублей с моим снаряжением и продовольствием, выдал авансом 200 рублей, поручик расписался в получении и подписал бумагу о том, что он проинформирован об обстоятельствах похода, что в случае ранения, требующего лечения получит от 100 до 500 рублей воспомоществования, в случае гибели — семья получает его трехкратное годовое жалованье, на что поручик ответил, что никого у него нет и никакого адреса он оставить не может. Пригласил господ офицеров позавтракать, а всех прочих поблагодарил и отпустил. Потом принесли почту, в том числе конверт из Петербурга от капитана Главного Штаба Акинфиева и телеграмму от купцов Черновых. Черновы просили четыре пуда ТНТ. Позвонил в Купавну, там ответили, что на складе почти десять пудов, но из них восемь уже забронировано. Попросил оставить четыре пуда за мной (пока кто-то приедет, два пуда точно наработают) для постоянных партнеров и сообщить им о готовности — дал адрес конторы Черновых. Прошел в кабинет, вскрыл конверт от Акинфеева, попросив принести сюда кофе и бутерброды. К отчету прилагалось письмо, в котором капитан сообщал, что, оценив климат Абиссинии, он, по состоянию здоровья, не может принять участия в экспедиции. В связи с этим, он подал рапорт генералу Обручеву и рапорт был им принят. Что же — подумал я, — похоже, капитан зарубил себе карьеру, если у него, конечно, нет мощных покровителей. Посмотрел его кроки, Акинфеев рассчитал путь в 820 верст, по 40 верст ежедневного перехода с 10 дневками. Одна переправа через брод, достаточно сухой в это время года, корма в горах для мулов достаточно, фураж необходим только в пустыне на 7-дневный переход. Водопои есть приблизительно через 2–3 дня пути. Потом вернулся в гостиную к офицерам, во всю вспоминавших былые походы и нашедших даже общих знакомых, пригласил их в кабинет обсудить план. Рассказал о нашей экспедиции поподробней, часть подъесаул уже слышал, но, ничего, послушает еще раз. Потом показал выкладки, сделанные штабным. Поручик их сразу раскритиковал: во-первых, 40-верстный переход в пустыне для 2–3 больших караванов, движущихся в прямой видимости, невозможен, хорошо если будет 30 верст в день; второе — если будет сотня и более лошадей, то на водопое они выпьют всю воду, не оставив ничего для мулов, верблюды в этом случае как-то перебьются, но и им нужно "заправляться" вдоволь раз в неделю. Выход — двигаться тремя караванами с интервалом в дневной переход, при этом за сутки вода в колодце или копанке[218] успеет набраться. При этом, в случае нападения на один караван, летучий отряд из другого каравана может оказать помощь каравану, подвергшемуся нападению. Конечно, есть вероятность, что разбойники нападут сразу на три каравана, но тогда это должны быть шайки в несколько сотен или даже тысячу человек. Я рассказал про пулеметные тачанки, поручик заинтересовался, сказал, что хотел бы посмотреть, но я его разочаровал — только в Одессе, куда должны прийти пулеметы. А вот по поводу повозок под тачанки, с крепкими колесами, какие будут соображения? Соображения были как у меня — подрессоренная бричка с, как бы сказали в 21 веке, "усиленной подвеской", попросил включить в список две такие "приблуды" с запасными колесами и упряжью. Потом начали просматривать список, составленный Нечипоренко ночью, кое-что туда внесли еще. Осторожный Львов сказал, что у него есть сомнения насчет повозок в пустыне, и лучше верблюдов для этого еще ничего нет, время показало, что он был прав. Тем не менее, через два часа список был готов, Львов вызвался его переписать набело и отправить в штаб с почтамта скорой почтой, на что я дал ему денег и отпустил, дав еще одно секретное поручение с учетом выделенной суммы и сказав, что он может перебираться к нам, составив, таким образом, первоначальный состав штаба похода из нас троих. Больше никого из добровольцев в этот день не пришло и я подумал, что мне будет трудно набрать их пятьдесят человек, как я намеревался. С другой стороны, чем мне могли помочь московские староверы, надо в станицы, на Урал слух пустить, с другой стороны, зачем казаку ехать куда-то — у него и здесь все есть. Вот крестьян и мастеровых переселить! Съезжу-ка я на днях в Купавну, поговорю со старообрядцами-текстильщиками, а вдруг заводишко в Абиссинии удастся построить и будем в русский ситец всю Африку одевать! А что: местной конкуренции нет, рынок сбыта — достаточный, в одной Абиссинии в то время 30 миллионов населения. Сырье — хлопок в Африке хорошо растет, можно и свои плантации завести и кофе там знатный — лучшая Арабика оттуда. Бананы три урожая в год дают, это на западе страны, конечно, там сельхозрайоны, а вот по поводу картошки и пшенички — не знаю, особенно с первой, да здесь ее и сейчас-то не очень едят, хлеб — основная сельская еда. Кукурузу, что ли, выращивать, — вот, Никита Сергеевич бы порадовался… Пока я так размышлял, вернулся поручик, на этот раз — при форме с орденом Святого Станислава с мечами, медалью "За взятие штурмом Геок-Тепе" и анненским темляком[219] на шашке. Весь его скарб умещался в одном чемодане и я попросил дворецкого отвести ему комнату в доме, сам же одел форменный сюртук с Владимиром и Анной и стал ждать, ждать пришлось недолго и в комнату вошли по очереди, соблюдая старшинство, оба моих новых соратника, одетые по форме, с орденами. Сначала по случаю прибытия и зачисления в отряд представился Нечипоренко (я заметил у него Станислава с мечами и Анну — оба ордена 3 степени, на колодках), потом — Львов, молодецки щёлкнув каблуками начищенных до зеркального блеска сапог. Я поздравил их с прибытием и выразил уверенность в успехе нашего предприятия, коль у меня есть такие боевые соратники. Потом пригласил офицеров к обеду, а к семи пополудни пригласил в баню, сказав только, что сначала там моей рукой займется местный зннахарь, а потом мы сможем вдоволь попариться. Попросил кухарку принести нам холодного кваса, стаканчики, квашеной капустки, огурцов, порезать буженину и хлеб, как уйдет травник, накрыть в бане и пригласить господ офицеров попариться, я их там останусь ждать. Мы славно попарились и посидели, завернувшись в простыни наподобие римских патрициев, поручик захватил с ледника бутылку водки, что я велел купить в городе, когда он ходил на телеграф (это и было "секретным" поручением). — Александр Павлович, — сказал Львов с довольной улыбкой, разомлев от пара и выпитой водочки, — ну, вы, прямо, как баба-яга, — баньку истопили, накормили, напоили, когда в печь-то сажать будете? — Да вот, Евгений Михайлович, чем раньше, тем лучше, в африканскую-то печь пожаловать, — в тон ему ответил я, — сезон дождей закончился, вода на водопоях и в колодцах не пересохла, жара спала, самое время было бы выступать через месяц, но нет еще ничего. Потом господа офицеры покурили на воздухе, я же пошел в дом, сказав, чтобы они приходили пить чай. За самоваром скоротали вечер, из рассказов Львова я понял, что во время похода генерала Скобелева он приобрел солидный опыт походной жизни в пустыне и предложил возглавить набор добровольцев, пока я буду ездить по делам, сказал, кого я хочу видеть в отряде. Врач у нас есть, интендант должен появиться в Одессе и дать мне телеграмму, вот штабиста у нас нет, а как у вас Евгений Михайлович с опытом штабной работы? Если из Главного Штаба никого не пришлют вместо отказавшегося ехать офицера, придется взвалить ее на вас, если Аристарх Георгиевич не возражает? Львов ответил, что некоторый опыт есть, так как быть рядом с таким штабистом как Куропаткин и не научиться у него ничему, это надо было быть полным дураком. Вот и славно — подумал я, поеду завтра в Купавну. В Купавне мне удалось "завербовать" двух братьев, мастеровых-текстильщиков, оба старого обряда, с бородами, тот, что повыше — Матвей, пониже — Иван, из деревни — крестьянский труд знают и в Купавне с хозяйством отцу и старшему брату помогали. Только здесь им как-то не светит: землицы не дадут, дом делить — тесновато уже, с работой на ситцевой фабрике сейчас плохо — сбыт плохой, склад затоварен, цех простаивает. Со мной поедут, много хорошего обо мне слышали, и то, что заработать людям даю, предложил им за поход 200 рублей каждому с харчами и одеждой, согласились и бумаги подписали, по 25 рублей аванса им выдал. Стрелять им не приходилось, не охотники, а вот верхом ездить — это запросто, да и по хозяйству они могут, кашеварить, что-то построить, плотничать — это умеют. Проверил — не врут. Сказал, что приглашу их в Москву через Управляющего. Зашел к Управляющему, спросил, почему не переводят ситцевый цех на выпуск лекарств и ТНТ, раз спросу на ситец нет. Управляющий, надо привыкать к его имени-отчеству, Николай Карлович, сказал, что урожай в центральных губерниях плохой, летом была засуха и предстоит голодная зима[220], поэтому крестьяне ничего не покупают, а они были основными покупателями ситца. — Почему же никто не занимается переводом производства на СЦ и ТНТ? Николай Карлович ответил, что реакторы почти готовы и проходят внутреннюю обработку, персонал обучается у соответствующих специалистов завода и можно будет запустить реакторы через 2–3 недели, но часть рабочих и даже мастеров придется увольнять, так как на текстильном производстве работало в три раза больше людей, чем работает на СЦ и ТНТ, поэтому половину из них придется уволить. Люди об этом знают и уже ищут новую работу. Я сказал, что мне нужны люди для экспедиции и человек десять я мог бы взять, перечислил требования к кандидатам и попросил, нельзя ли собрать их быстро, пока я не уехал? Управляющий дал распоряжение и пригласил меня отобедать, — не беспокойтесь, народ за это время как раз и соберется. После обеда увидел перед крыльцом человек сто, почувствовал себя новгородским Садко, набирающим свою ватагу, вот только бочки зелена вина у меня не было и в морду бить я никого не собирался. Рассказал, что еду по заданию царя в новую землю — пересказал ту же легенду, что купцам рассказывал, после этого перечислил, что мне нужны люди здоровые, готовые терпеть жажду и жару, ездить на лошади верхом и так далее. После этого спросил, есть ли желающие — вызвалось человек двадцать. Побеседовав с каждым, оставил десяток, дал два рубля на дорогу каждому и велел прибыть завтра. Назавтра прибыло только восемь (потом выяснилось, что двух жены не пустили, устроили рев, деньги они вернули с теми, кто поехал). Пригласил господ офицеров и началась проверка — отобрали трех, но я поговорив с одним из забракованных по возрасту, велел его оставить — это был мастер с ситцевого завода, который не захотел переучиваться, сказав, что он-текстильщик и им и останется. Звали его Иван Петрович Павлов и был он похож на своего полного тезку, как его рисуют на портретах в 50-летнем возрасте. Он не только работал на предприятии с его основания дедом, хорошо его зная, но и по дому многое делал, корни у него были крестьянские, старообрядческие. Мне понравилась основательность старого мастера, его рассудительная речь и я спросил: — Иван Петрович, а что это вы в Беловодье-то собрались (слух прошел, что дед перед смертью велел мне страну Беловодье[221] отыскать)? Куда мы поедем, там готовых рек с молоком и медом нет, их еще сделать надо. — Так что, я не понимаю, Алексанр Палыч, не глупОй, чай — ответил старик (какой он старик, ему 50 с небольшим всего), — да что мне здесь делать-то, дети выросли, старуха моя померла, невестки меня не жалуют, внуков нянчить не дают, говорят я им головы бестолковыми сказками забиваю. А в походе я пригожусь, за скотиной ходить умею, ездить на лошади могу, стреляю хорошо — охотник я, раньше здесь много зайцев да утей было, а сейчас всех перебили такие стрелки как я. В общем, взял я Ивана Петровича на 250 рублей в год, дал ему 50 рублей аванса и сказал, что ружье ему будет (завтра пойду в охотничий магазин и куплю два ружья, патроны, патронташ и прочую амуницию). Офицеры отобрали еще пятерых, забраковав только одного. Таким образом, в отряде у меня уже 9 человек. На следующий день приехал старший из братьев Черновых, позвонил в Управление заводом, сказал, что сегодня со склада уральский промышленник Данила Иванович Чернов заберет четыре пуда ТНТ. Данила Иванович рассказал мне новости об опытах металлургов, возможно у них что-то и получится, а я ему в ответ о своем походе и сказал, что мне нужен человек, а лучше два, разбирающихся в горном деле. Чернов сразу смекнул, в чем дело и спросил, а позволит ли тамошний царь поставить домну, если найдут качественный уголь и руду (я сказал ему, что точно там есть золото, а полстраны — горы, никто из геологов их не исследовал и не знает что там есть). Ответил, что все будет зависеть от успеха похода, увидит абиссинский царь пользу, так что бы ему не дать нам разрешение на выплавку металла и выделку железных вещей: рынок — вся Африка, своего качественного железа там не делают. Поэтому могу и хочу взять с собой надежных людей, разбирающихся в горном деле, умеющих ездить верхом и себя оборонить, в случае чего. Чернов обещал мне таких найти. Поскольку в случае успеха металлургическая концессия — пополам, то с меня проезд, обмундирование, харчи, верховая скотинка и оружие, жалованье и риски — от Черновых. Согласились и купец сказал, что в течение недели людей пришлет. Так и случилось, через пять дней у меня появилась целая геолого-металлургическая партия из пяти человек во главе с маркшейдером Кузьмичом. Привезли с собой инструменты и походную лабораторию в четырех вьючных ящиках. За это время я с офицерами сходил в охотничий магазин и мы приобрели четыре двустволки: две подороже, две попроще, патронташи, пулелейки, запас пороха и свинца в дроби, картечи и слитках. Набрали еще 19 добровольцев, в основном из старообрядцев, которым рассказали об экспедиции в Беловодье родственники и знакомые. Народ вроде дельный и, главное непьющий и работящий, за себя постоять тоже умеют. Жалованье им положил по 200 рублей за экспедицию с учетом аванса, на тех же условиях, что купавенским мастеровым. Из Одессы пришла телеграмма от нашего интенданта — титулярного советника Титова Михаила Титовича, Титов доложился, что получил десять пулеметов, бомбы, запалы, винтовки, револьверы и патроны. Поскольку у него не было охраны, все сдал под роспись в Одесский арсенал. Пришла заказанная мной разгрузка, но он ее забраковал и отправил обратно — брезент оказался гнилой, рвался даже руками. Пулеметные станки пока у него, он в них не разбирается, но железные колеса на месте и крутятся. Квартирует он в казарме и помещения готовы для приема людей койки и матрацы завезены, помещение для хранения оружия тоже есть, под решеткой, глухие кирпичные стены, замки крепкие. Для господ офицеров за две недели можно снять номера в гостинице "Лондон", либо пусть живут в казарме, отдельное помещение разгородим на выгородки на 2–4 койки. Можно вызывать казаков и заниматься упаковкой. Ящики плотники начали делать здесь же, доски и рогожа хорошие. Дал из штаба телеграмму интендантам Военного Министерства, по поводу заявки, те ответили, что получили ее и начинают формировать отправку, закончат через неделю. Напомнил, что дело срочное и на контроле у Государя, так что если через десять дней на адрес титулярного советника Титова, интенданта экспедиции не будет телеграммы об отправке груза, то докладываю телеграммой генералу Черевину для доклада Государю. Напомнил о браковке снаряжения моим интендантом, ответили, что нашли другого поставщика и заменят заказанное. Отправил телеграмму в Главный Штаб генералу Обручеву, сообщил, что на днях выезжаю в Одессу принимать оружие, помещение нам выделили, интендант все уже оборудовал, прошу дать команду казакам и артиллеристам выдвигаться в Одессу, в Сабанские казармы (сам же я не могу сделать этого, они должны получить приказ командования о включении в отряд и подчинении мне как руководителю экспедиции). Нет ли другого штабиста вместо Акинфеева, который мог бы быть начальником штаба экспедиции и заниматься картографической съемкой. Есть ли какие новости от Агеева и что творится в бывшем отделе, все тот же бедлам[222] или нашли кого нормального? Генерал ответил, что команда казакам и артиллеристам будет, есть у него на примете штабс-капитан, холостой и жаждущий приключений, в помощь ему для топографической съемки даст опытного унтера, приедут они прямо в Одессу через неделю. Еще мне по рангу положен денщик, тоже прибудет с ними, старый опытный унтер, очень аккуратный и хозяйственный — так что буду доволен. Про Агеева ничего не слышно, а отдел организуют новый, правильный, так как предыдущий руководитель, тот, что подписал мой рапорт, полностью скомпрометировал и себя и своего покровителя. Вот как, похоже, что и я сыграл свою роль в сборе компромата на Великого Князя Владимира Александровича в глазах брата. Не иначе, эту многоходовку разыграли Михайловичи[223]? А я лишь был пешкой, которая, на свою беду, стремилась в ферзи и ее надо было убрать с доски. Может, и подметные письма и резаные гужи — оттуда, подстава с гранатами — ведь точно, его. Естественно, Владимир Александрович и без меня много где дров наломал и наследил, но вот то, что "юное дарование" затирал, то есть меня — в вину ему точно поставили. И правильно, неприятная личность, в нашей-то истории, он, посетив больного брата в Ливадии вышел и громко сказал в присутствии детей: "молитесь, император безнадежен", ну ладно Николай он уже большой был, на Алиске своей жениться хотел, хотя все равно по умственному развитию — ребенок (после этой вести побежал в парк "драться", то есть, бросаться шишками). Больному туберкулезом уже четыре года Георгию — 25 лет. Но там же реально дети были: Ольге -12 лет и она заплакала, Михаил — 16 лет, но для него было шоком узнать, что папА умирает, а ведь Император еще месяц жив был[224]. Теперь, может, история по-другому повернется, в пользу Михайловичей, а там один авантюрист Александр Михайлович, будущий "августейший пират" чего стоит! Весь мой отряд в количестве 32 человек вместе в подъесаулом Нечипоренко и собранным добровольцами грузом (лаборатория, ружья и их личные вещи), выехал в Одессу. Я дал телеграмму доктору Афанасию Николаевичу о сборе в Одессе, и о месте, куда должны прибыть он, его помощник и их оборудование. Перевел интенданту Титову тысячу рублей казенных денег для организации размещения и питания личного состава, пока они не встанут на довольствие. Также пять тысяч из моих средств были вручены поручику Львову с той же целью, только питание тридцати человек добровольцев — под его ответственность. Справили сороковины по деду, встретил там и отца того самого юноши который ничего не умел и спросил отца, что же он дитё свое на такое рисковое дело посылал, там ведь не прогулка, сгинул бы парень с концами. Отец ответил с поразившей меня прямотой, что жизни научиться — это как научиться плавать, там специально на глубокое место бросают: выплывет — молодец, не выплывет — судьба такая… Возразил, что там рядом человек есть, который за шкирку вытащит, а купец Воробьев мне в ответ: "Вот я на вас и надеялся, а раз не взяли — воля ваша". Ну что ты с такими людьми будешь делать, я ведь не пасти его сына еду. Глава 14. Одесса Перед отъездом из Москвы всем добровольцам справили форму по моим эскизам, так что еще в Первопрестольной появление на вокзале взвода бородачей с форме оливково-песочного цвета с множеством карманов перепоясанных широкими светло-коричневыми ремнями в коричневых крепких ботинках и оливково-песочного цвета широкополых шляпах вызвало нездоровый ажиотаж. Хорошо, что выезжали поздно вечером и фотокорреспондентов не было, зато они отыгрались вовсю в Одессе. Я сказал, что всем надо говорить, что мы экспедиция и едем в Ливию искать золотые копи египетских фараонов. Рабочие и уральцы были очень довольны формой, щупали и мяли ткань, говоря, что ей сносу не будет. Я-то знал, что будет, поэтому и на локтях куртки и на коленях брюк ткань была двойная и простроченная. Ткань была плотная, к сожалению, ни о какой джинсе в России еще слыхом не слыхивали, поэтому взял самый толстый и плотный хлопок, что нашелся в Москве. Брюки и куртка были свободного широкого кроя, по типу афганского песочника, который и был взят за основу, только я не стал делать нарукавный карман, все равно никаких индпакетов еще нет, как и индивидуальных аптечек с промедолом. А на брюках не было наружных боковых карманов, только внутренние. Форма шилась из расчета на 50 человек: дополнительно к тому что выдано, были взяты на каждого вторые шаровары и по двое рубах с нагрудными карманами из хлопковой ткани примерно того же цвета. Шляп-панам было взято еще три десятка — мало ли, унесет ветром, хотя на ней был подбородочный ремешок. С дедовых складов привезли шесть пудов ТНТ в круглых шашках и два пуда СЦ, упакованного в пакеты из вощеной бумаги, а затем в матерчатые мешки по фунту. Взяли три штуки "царьградского шелка" — все, что осталось, штуку сукна и шесть штук разного ситца на показ и подарки. Все было уложено во вьючные ящики, сколоченные добровольцами. Я приехал через четыре дня, задержавшись на сороковины и застал в казармах только своих добровольцев и интенданта, оказавшегося совсем молодым человеком в круглых очках, вроде меня самого два года назад, я уже предпочитал прямоугольные очки слегка дымчатого цвета. Таких "оптических приборов" от полностью прозрачных в золотой оправе до почти черных в темной роговой у меня была полудюжина. Молодость интенданта не мешала ему быть нагловатым (ко мне это не относилось), пронырливым и слегка хамоватым в общении с чиновниками и торговцами всех рангов, что их вначале слегка обескураживало, а потом… Потом уже было поздно, батенька. Носил Михаил Титыч фатовские усики по моде того времени и прическу с боковым пробором, что вносило некоторый "бендеризм"[225] в его облик. В "красавице-Одессе" он уже освоился, перенял особенности говора и это его "щоб я так жил" уже звучало рефреном в казарме. Староверы его побаивались и сторонились, переодеваться в нашу форму, интендант наотрез отказался, как до этого отказался поручик Львов. В Одессе на формирование конвоя и под склад груза нам отвели часть Сабанских казарм, что на Канатной улице. Сами казармы — огромное здание длиной 140 метров, которое видно чуть не со всего города. Нам отвели обширное помещение, 4 казармы на 50 коек, и 4 таких же помещения под склад, забранные решетками, в одном была отдельно зарешечена часть с стойками под оружие и железными шкафами под боеприпасы. Из всего оружия в казарме пока хранилось только два ящика с сотней златоустовских финских ножей, остальное Титыч сдал по описи в Арсенал и будет перевозить сюда, когда прибудут казаки. Нечипоренко с поручиком Львовым осмотрели качество ножей и остались довольны. Но первыми прибыли не казаки, а артиллеристы и сразу заполонили все своими вьюками, мешками, палатками, скатками, ящиками. Их старший фейерверкер, правда, быстро навел порядок, все складировал, а интенданту сказал: — Не извольте беспокоиться, ваше благородие, мимо меня мышь не проскочит. И тут же мимо него прошмыгнула здоровенная крыса, юркнув в прогрызенную под плинтусом дыру. Батарея была построена во дворе и ее командир, барон фон Штакельберг, отрапортовал мне о прибытии. Так, в моем отряде появилось 60 артиллеристов, из них 32 — это, собственно, орудийные расчеты. Каждое орудие разбиралось на восемь вюков, да еще боеприпасы к каждому орудию занимали по 6 вьюков. К каждому орудию полагалось 4 ящика по 8 унитарных снарядов, половина — гранаты, половина — шрапнель), ящик был стандартный, вьючный, каждый весом 3 пуда. Я бы больше шрапнели взял, укреплений здесь не будет, а вот по толпе дикарей или по итальянской колонне на марше — шрапнель была бы в самый раз. Потом, когда стали считать, выяснилось, что барон все же взял двойной боекомплект, так что у нас было по 64 снаряда на ствол. Артиллеристы прибыли с сотней вьючных лошадей, оборудовали коновязь под навесом, я и глазом не моргнул, а лошадям налили воды и дали сено, а потом повесили на морды торбочки с овсом. Лошади были некрупные, кооренастые и на вид казались выносливыми. Глядя на ряды помахивающих хвостами лошадок я уже думал, как же они рассчитывают прокормить эту ораву четвероногих, да еще казаки прибудут с сотней своих лошадей. Может, барон не знает, что мы едем в Африку? Решил с ним побеседовать. Нет, оказывается, знает и книги доступные прочитал, Бертона и Спика об открытии озер экваториальной Африки[226]. К сожалению, он ничего не нашел про Абиссинию, но у Бертона есть упоминание о путешествии в Сомалиленд. Начитанный артиллерист, оправдывает поговорку: "красивый — в кавалерии, умный — в артиллерии, пьяница — на флоте, а дурак — в пехоте". Похоже, что во всем, что касается снабжения своей батареи, он полагался на старшего фейерверкера Михалыча, дородного, с седыми висячими усами малоросса. Тот сразу поставил себя особняком, мол у нас все свое: и палатки и харч с фуражом — ну и слава богу, меньше головной боли. Потом прибыли казаки-семиреки[227], чубатые, в каракулевых, с малиновым верхом папах и малиновыми погонами. Они заняли отведённый им отсек и чуть не подрались с Михалычем за ключи от оружейки, поскольку на правах первоприбывшего он захватил ее первым, оставив казакам "сиротский угол". Пришлось собрать военный совет из Нечипоренко, Штакельберга и Львова, строго внушив отцам-командирам, чтобы они воспитывали личный состав в духе братской любви и преданности общему делу, а то, если каждый сначала начнет тянуть одеяло на себя, то лучше в поход и не выходить. Договорились выставлять парные караулы — казак и артиллерист, так и люди познакомятся и пригляд в четыре глаза будет лучше. Прошло десять дней, а интендантский груз не отправлен — телеграммы не было, поручил Титычу разобраться и дал пару дней — потом телеграфирую Черевину и — кто не спрятался, я не виноват. На следующий день о грузе ничего не слышно, но приехали из Питера доктор с фельдшером и штабс-капитан Главного штаба Букин Андрей Иванович с со старшим унтером Матвеем Швыдким, а также второй унтер — мой денщик Артамонов Иван Ефимович. Букин, молодой, белобрысый и энергичный, мне сразу понравился, сниму, пожалуй, обязанности начштаба с Львова, тем более, что отчетность по тем трем тысячам, что я ему дал на дорогу (билеты были оплачены заранее) и питание, у него не сходилась более чем на две сотни рублей, куда они ушли, поручик сказать толком не мог, за что получил выговор (а то они подумали, раз я миллионщик, значит, деньгами швыряюсь, нет, милые мои, до копейки отчет требовать буду). Сначала хотел просто уволить поручика на фиг — пусть возвращается в Москву, но Львов сказал, что это в первый и последний раз, — поверил пока. Поэтому забрал у него остаток артельных денег и велел вести отчетность Ивану Петровичу Павлову, мастеру-текстильщику из купавенских староверов. Он купил гроссбух и начал вести по добровольческому отряду классическую бухгалтерскую отчетность того времени: дебет-кредит с еженедельным отчетом, что и куда ушло — вот тут уж все до копейки было. По очереди назначался наряд на кухню, готовили сами, пока добровольцы питались лучше всех, я сам часто оставался поесть из артельного котла. Снял квартиру недалеко от казарм, денщик жил там же. Барон, доктор, фельдшер, интендант и штабист жили в гостинице "Лондон", Нечипоренко — в казарме со своими казаками. Львов тоже жил в казарме, но потребовал отгородить ему отдельный закуток, так как он — офицер, а потом тоже перехал в "Лондон", мол, в казарме портянками несет. Казачьи офицеры до этого не дошли, просто заняли отдельный угол в общем помещении, назвав его биваком. Казаки и артиллеристы получали продукты на армейском складе, мои добровольцы, ведомые Павловым, ходили на Привоз, сначала вместе с интендантом, который быстро обучил их отчаянно торговаться за каждую полушку, объяснив, что здесь такой обычай и если его не соблюдать, тебя уважать не будут (потом этот навык очень пригодился в походе). На Привозе наших стали быстро узнавать по песочной форме, уважительно кивая — экспедиция… Наконец, получили телеграмму об отправке вагона с припасами. Интендант вместе с десятком вооруженных казаков на лошадях с двадцатью подводами, на каждой из которой тоже сидел казак с винтовкой, выехал в Арсенал получать оружие и боеприпасы. Тут выяснилась неприятная штука — командующий округом "приватизировал" пару пулеметов, пришлось телеграфировать Обручеву, на следующий день пулеметы привезли в казарму. Остальное было по описи, казаки доставили груз и, с помощью артиллеристов и добровольцев, все сложили в оружейке, забив ее до потолка. Заехал в банк, получил еще 20 тысяч в рублях со своего счета, заказал с другого, дедова счета 10 тысяч конвертированных мной из русских ассигнаций франков золотыми монетами: половину по 10, половину по 20 франков. Также заказал по остатку из казенных денег 30 тысяч талеров по 95 копеек за талер Марии-Терезии 1780 г.[228] (именно такой курс и существовал) что меня удивило, так как в талере было на 8 граммов серебра больше, чем в русском рубле. В Стамбуле, а тем более, в Порт-Саиде, меняла бы мне обменял рубли (не ассигнации, за них бы вообще не больше полтинника на рубль дали), а русские серебряные монеты на вес серебра — то есть, купив у него талер, я бы потратил 1.2 а то и 1.3 рубля, а не 0.95 за талер! Исключительно выгодная операция, похоже в Российской империи Государственный банк установил принудительный курс обмена австрийского талера, ниже цены содержащегося в нем металла… — А как у вас с золотом? — В чем изволите получить, в слитках, в золотых монетах: русских рублях, английских соверенах, французских франках, немецких марках, вот долларов САСШ не держим-с, непонятная валюта…Лаж[229] самый большой для английских монет, потом франки, дальше марки. — А лобанчики у вас есть, то есть дукаты русской чеканки. — Остались-с, хотя в Европе расплачиваться ими нельзя-с, но я так понимаю, — вы к дикарям едете, — заговорщицки наклонился ко мне клерк, потому и талеры берете и бумажных ассигнаций вам не надо. Есть у нас в закромах "известная монета"[230] как не быть, ее же пытались на внутренний ранок по 3.5 рубля пустить. Помните у Некрасова: "рублевиков, лобанчиков полшапки насуют". Мы ее по весу продаем, изымаем помаленьку у населения и на вес в переплавку, еще ювелиры берут, там золото качественное, лучше нидерландского. А лажа на нее почти нет, идет как золотой лом, по весу.